Лев Николаевич ходил сегодня на завод с Дунаевым за шесть верст и обратно. Как живо он восстановил свои силы и здоровье!
Непростительно тоскую и везде слышу запах трупа, и это мучительно. Только музыка меня спасает от тоски и от запаха этого.
5 июля. Прекрасная прогулка с Л. Н., Дунаевым, Анненковой и тремя барышнями чужими по Горелой Поляне, Засекой, под мост на шоссе, опять Засекой, Козловкой и домой. Ясный, красивый вечер. Всё больна Таня, и всё сердце болит, пойдешь, сидишь с ней и думаешь: «Неужели скоро мы расстанемся навсегда?»
6 июля. Дождь, холод; Таня всё лежит от болей в животе. Прошлась по саду, нарвала для Тани чудесный букет. Поиграла часа два с половиной, но плохо. Весь день поправляла корректуры. Много мне беготни и мелких, скучных дел: документы надо посылать в управу; жалованье людям, грибы, малину покупать; больных лечить; нищим подавать; обед и ужин заказывать; с Дорой и внуком посидеть; работы девушкам раздать; переписать бы следовало эти дни Льву Николаевичу, а тут пропасть корректур. За Таней походить, а она упрямится лекарство принимать.
12 июля. Уехала из дому по гостям. Первое – заехала к дочери Маше и измучилась душой, глядя на нее. Сгорбленная, слабая, худая, как скелет, нервная, с всегда готовыми слезами. Жизнь крайне бедная, еда отвратительная.
13 июля. Рано утром приехала в Селище, к Масловым. Федор Иванович меня встретил на станции, вся семья была вставши и встречала меня, и Сергей Иванович тоже. Прелестные места, брянские леса, ключи, речка Навля, всё это широко, красиво, особенно сосновые с дубом леса. Ходила всюду с Анной Ивановной.
Вечером читали «О голоде», прекрасную статью Льва Николаевича, всем очень понравившуюся. Сергей Иванович исполнил мою мечту, сыграл мне любимый полонез Шопена, да еще два раза. Два же раза он сыграл Шуберта «Morgenstandchen» и что-то Генделя. Какое было наслаждение его слушать! Сам он у Масловых мне не понравился: какая-то и внешняя, и внутренняя распущенность в привычной с детства обстановке людей, уже состарившихся, и природы приглядевшейся.
На другой день, 14-го, ездили все в лес, фотографировали меня в дупле одной из вековых лип, вечером занимались с Анной Ивановной фотографией и рано разошлись.
15 июля. С утра рано все встали, Анна Ивановна проводила меня в карете до станции Навля, и вечером поздно меня встретила в Киеве сестра Таня. Ночевали с ней в городе, утром на извозчике приехали в Китаев.
16 июля. Ласковый прием у Кузминских; хорошенькая, благоустроенная дачка, милые мальчики, радушный хозяин Саша и любимая, горячо, глубоко любимая сестра Таня. При виде Митеньки сердце больно перевернулось: это был друг, ровесник и первый товарищ детства покойного Ванечки. И Митя уже большой, десятилетний мальчик, а Ванечки нет!
Ходила гулять в Китаевский лес: вековые сосны, дубы старые, горы, монастыри… Ходили с Сашей, Верой, Митей и Володька мальчик. Купались в пруду монастырском, пили чай, лазили по горам. Хорошо быть в гостях, всё ново, забот никаких…
17, 18, 19, 20 июля. Жила все дни у Кузминских. Был пикник с дачниками; ходили все в народный театр в Китаеве. Купались в Днепре. 20-го были с сестрой Таней в самом Киеве, смотрели Владимирский собор. Лучшая там картина «Воскрешение Лазаря» Сведомского. Картины Васнецова – особенно крещение Владимира и крещение народа – ниже всякой критики. Вообще отсутствие изящества форм поражает всюду. Например, ноги Евы в раю, когда ее соблазняет змий, – это что-то ужасное.
Прелестно место, где стоит памятник Владимиру, и вид на Днепр вниз очень хорош. Вообще памятники древние, например, Богдану Хмельницкому в Киеве же, насколько лучше новых, каков, например, безобразный памятник Пирогову на Девичьем поле.
Еще ходила в пещеры. Я на этот раз решилась и вдруг заробела, когда мы прошли несколько этого безвоздушного, темного, подземельного пространства, откуда не было уже возможности поворота и которое освещалось только теми свечами, которые были в наших руках. И пришло мне в голову, что дьявол мне заграждает путь, а монах, водивший нас, в то же время мне сказал: «Чего вы, матушка, заробели, тут жили люди, а вы пройти боитесь. Вот церковь, молитесь». И я стала машинально креститься и стала твердить слова молитвы, и действительно страх вдруг совсем прошел, и я уже шла с интересом.
Поразительны круглые окошечки в замуравленные пещерные комнатки, куда добровольно замуравливали себя святые люди, которым пищу подавали в эти окошечки раз в день и которые и умерли в этих затворах – живых могилах.
Семья сестры моей, Кузминской, произвела на меня самое отрадное впечатление. Позавидовала я одному, что отец так заботится о сыновьях и вместе с тем так с ними дружен. Вот уж исполняют поговорку: служба службой, дружба дружбой. Кроме того, обоюдная заботливость у супругов тоже очень трогательна.
Из Киева я уговорила сестру Таню ехать со мной в Ясную, и это была мне огромная радость.
22, 23, 24, 25 июля. Утром рано 22-го приехали с Таней в Тулу: дождь шел, свежо, лошади не высланы. Взяли извозчика, приехали – и тут начались неприятности: целый ряд неприятностей от Л. Н., что я заехала к Масловым и видела там Сергея Ивановича. А между тем, уезжая, я спросила его: если ему неприятно, то я не заеду. Я, прощаясь, нагнулась к нему, сонному, поцеловала его и просто, откровенно сделала ему этот вопрос. А он не просто, зло и не откровенно в первый еще раз сказал: «Отчего же, разумеется, заезжай», а второй раз сказал: «Это твое дело».
У преддверья пещер в Киеве, на стене, написана огромная картина, изображающая сорок мытарств, через которые перешла душа умершей святой Феодоры. Изображены вперемежку группа двух ангелов с душой Феодоры в виде девочки в белом одеянии с группой дьяволов во всех возможных безобразных позах. И дьяволы эти – изображают сорок грехов, подписанных по-славянски под этими группами чертей. Так вот Л. Н. все эти сорок грехов, наверно, приписал мне в эти три-четыре дня, которые он меня бранил.
Наверху этой картины изображена уже одна душа, то есть одна девочка в белом одеянии, упавшая ниц на ступенях возвышения, на котором изображен Христос, сидящий с апостолами. Далее врата рая – и, наконец, самый рай в виде сада. Целая поэма, очень интересная, воображаю, для народа особенно.
Потом стало у нас тише. Я старалась не отравить сестре ее пребывания в Ясной. Мы с ней много разговаривали, и она меня осуждала за мое пристрастие и к Сергею Ивановичу, и к музыке, и за то, что огорчаю мужа. Трудно мне покорить свою душу требованиям мужа, но надо стараться.
28 июля. Свезла в Ясенки сестру Таню. Она уехала в Киев, кажется довольной своим пребыванием в Ясной. Мы, если можно, стали еще дружней. Я осиротела – а прильнуть не к кому.
Ходила одна по лесу, купалась и плакала. К ночи опять начались разговоры о ревности и опять крик, брань, упреки. Нервы не вынесли, какой-то держащий в мозгу равновесие клапан соскочил, и я потеряла самообладание. Со мной сделался страшный нервный припадок, я вся тряслась, рыдала, заговаривалась, пугалась. Не помню хорошенько, что со мной было, но кончилось какой-то окоченелостью.
29, 30 июля. Пролежала полтора суток в постели, без еды, без света, в темной комнате, без мысли, без чувства, без любви и ненависти, испытала могильную тишину, безжизненность и мрачность. Ко мне заходили все, но я никого не любила, ни о чем не жалела, ничего не желала, кроме смерти.
Сейчас толкнула стол, и на пол упал портрет Льва Николаевича. Так-то я этим дневником свергаю его с пьедестала, который он всю жизнь старательно себе воздвигал.
31 июля. Лев Николаевич уехал верхом за 35 верст в Пирогово к брату Сергею Николаевичу.
1, 2 августа. Чувствую радость одиночества и комфорта жизни с каким-то небывалым еще ощущением.
3 августа. Вчера и третьего дня усиленно переписывала повесть Л. Н. «Отец Сергий», высокого стиля художественное произведение, еще не оконченное, но хорошо задуманное. Тут есть мысль из «Жития святых», как один святой искал Бога и нашел его в самоотверженном труде и работе, в самой заурядной, но смиренной женщине. Так и здесь, отец Сергий, гордый, прошедший все перипетии жизни монах, нашел Бога в Пашеньке, уже старой женщине, знакомой еще в детстве и ведущей трудовую для семьи жизнь на старости лет. Есть и фальшь в этой повести: это конец – в Сибири. Надеюсь, что так не останется. Очень уж всё хорошо задумано и построено.
Писала вчера с половины второго до пяти часов утра, ночь всю пропереписывала, стало светло, и голова кружилась, но я всё кончила, и Л. Н., приехав, может работать над этой повестью.
Он хочет сразу написать и напечатать три повести: «Хаджи-Мурат», «Воскресение» и «Отец Сергий», и всё это как можно дороже продать в России и за границей, и весь сбор денежный отдать на переселение духоборов. Это обидно для нас, для его семьи, лучше бы Илюше-сыну и Маше помог; они очень бедствуют. Кстати, два духобора сюда приехали, и я их должна скрывать в павильоне, и мне это крайне неприятно.
Ветер, сухо, ясно и красиво. Сидела у Доры, вникала в маленького Льва, внука.
5 августа. Вчера переписывала статью Л. Н. Всё то же отрицание всего на свете, и под предлогом христианских чувств – полный социализм.
Сегодня с утра была в Туле: столько было дела в чертежной, у нотариуса, искала учителя Мише, покупки, дела в банке и управе. Я так устала, что шаталась. Мечтала дома отдохнуть, и вдруг толпы гостей: Сергеенко, две барышни Дитерихс, сестра Лиза с дочерью и гувернанткой, Звегинцева с дочерью Волхонской и князем Черкасским, мальчики – ужинали неожиданно все, и я заробела. Еще приехал Гольденвейзер и играл вечером Шопена, и поднялись во мне опять все музыкальные чувства, то прекрасное настроение и возбуждение, которым я жила эти два года.
Шум, крик, безумие молодого веселья. Очень устала. А Л. Н. весел, тоже возбужден и радуется и гостям, и балалайке Миши Кузминского, и болтовне княгини Волхонской, и всему, что составляет развлечение жизни.