30 декабря. Метель с утра. Маша бедненькая бледна, худа и тиха; такая на вид нежная, и я в душе умилялась на нее и любила ее очень, глядя на нее. Булыгин кричит о чем-то с Колечкой Ге, что надо детей увезти воспитывать в Швейцарию; они народили незаконных детей, не крестили их, обоим около сорока лет, теперь не знают, как быть с детьми.
31 декабря. Последний день года. Какой-то будет этот новый год! С утра у Маши схватки. Ждем мучительно разрешения ее мертвым ребенком или выкидыша. Десятый час вечера; тут акушерка, и ищем доктора Руднева. В доме тихо, и все в мучительном ожидании. Без пяти минут двенадцать Маша разрешилась недоношенным четырехмесячным сыном.
Все повеселели, встретили Новый год всей семьей, которая налицо, благодушно, спокойно. Прощай, старый год, давший мне много горя, но и радостей немало. Привет тем, кто мне их дал.
1899
1 января. Недовольна я началом года. Встали поздно; поехала с детьми: Сашей, Соней Колокольцевой и внуками Анночкой и Мишей на розвальнях в лес с фотографией. Очень было хорошо в лесу и весело с детьми. Снимались, смеялись; сломалась оглобля, сильная Саша ее привязывала. Вернулись к обеду. Вечером пошли к Доре и Леве чай пить, там елку опять зажгли. Дома дети и прислуга обоих домов нарядились и плясали, сначала под плясовую на рояле, потом под две гармонии. Я ушла посидеть к Маше, потом проявляла фотографии. Шила блузу Льву Николаевичу.
К ужину собрались все; после играли в рублик, и Лев Николаевич, и все до одного принимали участие. Всё это весело, но душа иного просит и по другому тоскует – и это больно и жаль.
Опять оттепель, два градуса тепла, вода, лужи и ветер.
Был Волхонский, женатый на Звегинцевой. Маша благополучна, слава богу. Лев Николаевич плохо работает. Он всю жизнь всякое настроение объясняет физическими причинами и в себе, и во мне, и во всех.
4 января. Вечером опять гости: Черкасских трое, Волхонских двое, Болдыревы – Мэри бесконечно мила. Гармонии, пляска, хор песен неудачный… Скука! В мои года и с моими требованиями духовными всё это тяжело. Жаждешь серьезных отношений с людьми, серьезной музыки – а уж никак не гармоний, которые я всегда ненавидела. Противная старая княгиня Черкасская, старая грешница, не хотящая стариться. Разбудили с ней Машу, и у ней сделалась истерика. Ужасно досадно и жалко, я косвенно виновата, зашумела вместе с этой старой каргой.
Лев Николаевич опять был в хорошем духе в смысле работы.
5 января. Днем фотографией занималась, написала длинное письмо Сереже, о котором скучаю. Он теперь должен быть в Атлантическом океане.
6 января. Уехала с Соней Колокольцевой в Москву. Дома хорошо, тихо. Ласковая няня, привычное одиночество со своим дорогим внутренним миром, воспоминания тихих, дружеских бесед по вечерам.
7 января. Весь день делала покупки, дела в Москве. В ночь уехала в Тулу. Читала вечером «Начала жизни» Меньшикова о значении детских жизней.
8 января. С утра в Туле одна, в номере «Петербургской гостиницы». Уныло, и волновалась грустно о женитьбе Андрюши [на Ольге Дитерихс]. Читала присланную Льву Николаевичу французскую брошюру об Огюсте Конте.
Приехали сыновья: худенький Лева, напущенно веселый Илья, взволнованный Андрюша и совершенно дикий Миша, не получивший мундира, ищущий фрака, бестолковый, шумный и эгоистичный. Благословляли мы с Ильей тут же в номере. Андрюша – как во сне, растроганный, но не понимающий сам, почему женится и как будет потом. Ольгу не пойму еще. Свадьба всегда страшна, таинственна и трогательна. Мне хотелось всё время плакать.
Обед у Кунов, проводы на вокзале, все подпившие. Лев Николаевич в полушубке приехал верхом на тульский вокзал. Публика окружила нас: Толстой и свадьба, очень любопытно для всякого. Провожали до Ясенок; ехали оттуда с Таней в пролетке. Немного мело, снегу мало, лунно.
Дома у Маши головная боль, уныло. Милая Дора, худой и любимый Лева, вялый Коля, Колечка Те, смелая Маруся. Но ничего, хорошо. Приехали с нами Дитерихсы.
Лев Николаевич стал любить свою знаменитость. На вокзале он смотрел на публику с удовольствием, я это заметила. Он здоров, но что-то холодно с ним.
9 января. Ясная Поляна. Весь день укладка в Ясной Поляне, уборка дома. Сидела с Левушкой во флигеле, очень люблю я этого крошку. Тепло: тает и дождь. Снег почти сошел. У Льва Николаевича болит поясница, растирала ему вечером усиленно. Всё идет та же работа над «Воскресением». Маше лучше, пробовала вставать.
10 января. Приехали скорым в Москву. Опять теснота в вагонах. Ехали: Лев Николаевич, я, Саша, Таня, Маруся Маклакова. Села к нам миленькая Мэри Болдырева.
Очень дружно с Львом Николаевичем, просто, как я люблю, без страха с моей стороны, без всяких придирок и задних мыслей с его стороны. Если б всегда так было! В Москву он поехал, по-видимому, легко и даже охотно.
Читала дорогой комедию Зудермана «Тихий уголок». Нездоровится всё время. Утомила меня дорога, укладка, раскладка, уборка дома, забота обо всех – да и вообще вся жизнь последнего времени была лихорадочная и утомительная.
11 января. Совсем расхворалась. Грипп, грудь всё жжет, голова болит. У Льва Николаевича всё болит поясница. Мы всё так же дружны и спокойны.
12 января. Именины Тани. С 12 часов дня всё гости, скучные, неинтересные. Шоколад, болтовня, бесконечное количество мальчиков-студентов, товарищей Миши и т. д. Здоровье всё хуже. Ждала весь день Сергея Ивановича – он не был; говорят, что он в Клину, занят с Модестом Чайковским постановкой балета «Спящая красавица». Вечером Маша Колокольцева, Лиза Оболенская и пианист Игумнов, приехавший из Тифлиса. Он играл «Тарантеллу» и «Ноктюрн» Шопена, балладу Рубинштейна, Andante из сонаты Шуберта, Мендельсона что-то, но так вяло, что я не узнала его игры. Или я так была нездорова, что не могла слушать.
Льва Николаевича мало видела сегодня. Он много писал писем и занимался своим писанием. Всё жалуется на поясницу, и я опять растирала его.
13 января. Миша приехал, рассказывал, как вчера в Эрмитаже и у Яра пьяные студенты, судейские, старики и всякий народ, празднующий Татьянин день (праздник университета), плясали двести человек трепака. Как не совестно! Половину дня пролежала.
14 января. Льву Николаевичу хорошо, и он пишет с утра, пьет чай и спокоен. Явился Александр Петрович и опять переписывает ему. Я рада, а то мне было бы слишком теперь трудно.
Прекрасно провели вечер. Лев Николаевич читал нам вслух два рассказа Чехова: «Душечку» и другой, забыла заглавие – о самоубийце, очерк скорей*. Пришел Игумнов (пианист) и отлично играл, всё больше Шопена: баркаролу, балладу, ноктюрн, мазурку. Лучше всего исполнена была прекрасная баркарола.
Второй рассказ – «По делам службы».
15 января. Вечером пришли: Модест Чайковский, две англичанки, Накашидзе, Гольденвейзер, Померанцев, Танеев. Он долго о чем-то говорил с Львом Николаевичем, так и не знаю о чем. Потом Лев Николаевич опять прочел отлично всем «Душечку» Чехова, и все очень смеялись. С Сергеем Ивановичем не пришлось говорить, да и не то, когда много народу. Лев Николаевич относился к нему хорошо, слава богу.
16 января. Телеграмма от Сулержицкого, что он с духоборами благополучно прибыл в Канаду, страна им понравилась и их очень хорошо там приняли. Теперь Сережа наш должен прибыть туда через шесть дней. Жду его телеграммы с нетерпением, постоянно о нем думаю и даже гадаю.
Была сегодня с Чайковским на репетиции балета. Премилая музыка, великолепно поставлено, но я устарела для балета, мне стало скучно, и я уехала.
17 января. У Льва Николаевича был Мясоедов и смотритель тюремного замка в Бутырках, который дал ему очень много указаний по технической части тюремного дела, заключенных, их жизни и проч. – всё это для «Воскресения».
18 января. Вчера написала число, сегодня не стоит писать дневник. Вечером гости: Болдыревы, Гольденвейзер, Накашидзе и один интересный – Борис Николаевич Чичерин. Он нам читал свою статью о напрасно обвиненных двух стариках-хлыстах в его местности. Еще к Льву Николаевичу приходил массажист в 8 часов вечера, и Л. Н. совестно как будто. Опять приходил тюремный смотритель для сведений по тюрьме, пересыльных и проч.
19 января. С утра дела: вносила за Илью деньги в банк, уплатила кое-что. Лев Николаевич бодр и разговаривает с тюремным надзирателем. Голова болит.
20 января. Всю ночь не спала. Утром радостное известие – телеграмма от Сережи из Канады, что он благополучно прибыл с духоборами на место, что умерло трое на корабле, один родился и появилась оспа, вследствие чего карантин.
Была на периодической выставке картин: Трубецкого скульптурные вещи очень талантливы. Премии за декадентские картины меня возмутили. Прекрасные есть пейзажи, и два женских портрета хороши: Морозовой и Муромцевой. Еще цветы полевые прелестны.
У Льва Николаевича были темные: Никифоров, Кутелева, акушерка, бывшая на голоде, какой-то Зонов, Ушаков…
21 января. Была на бельгийской выставке. Всё как-то холодно, ничего не забирает, мало чувства, мало красок, мало страсти. Я стала любить пейзажи. Люблю иностранные выставки потому, что точно съезжу в ту страну, откуда картины: видишь костюмы, дома, нравы, работы, игры – не говорю уже о видах. Сегодня меня поразил замок Валъзен на скале.
Вечером был Танеев и играл. Это для меня высшее счастье теперь. Превосходно он сыграл фугу Баха, полонез Шопена; потом Rondo Бетховена, два вальса Шопена, Impromptu.
Лев Николаевич ездил сегодня до обеда верхом, я очень беспокоилась, что он долго не возвращался. Вечером третий раз приходил массажист и делает ему массаж поясницы.
22 января. Сделала сегодня семь визитов, а вечером опять гости и гости. Страшно утомлена. Заходила к Сергею Ивановичу поблагодарить за вчерашнее удовольствие и узнать о его пальцах, которые он вчера сильно повредил, играя нам.