Наступило четыре дня удивительной летней погоды: окна открыты, гуляем в одних платьях, и то жарко. Вечером 12° тепла.
Моя бедная Таня, родив опять мертвого ребенка – мальчика (12 ноября), еще более привязалась к своему легкомысленному эгоисту-мужу. Ее совсем нет, она вся в нем, и он позволяет себя любить, а сам любит мало. Если ей хорошо, то и слава богу! Мы, женщины, способны жить любовью даже без взаимности. Да еще как сильно, содержательно жить!
Из Москвы разные вести, не особенно мне радостные, из Ясной Поляны – то же. Дела запущены, друзья понемногу забывают, чудесная музыка – симфонические и другие концерты – манит и соблазняет, и всё бессильно, сиди здесь и скучай. Долг, долг, и вся энергия уходит на исполнение его, на убиение своей личности.
Проводив Льва Николаевича в Ялту, пошла к обедне, пели девочки хорошо, и мне было хорошо и молитвенно спокойно.
8 декабря. Лев Николаевич из Ялты не вернулся, приехала одна Саша, а его уговорили доктор и Оболенские остаться еще на ночь.
Вчера, проводив его, мне вдруг стало тоскливо, не при чем жить. Сегодня легче; ходила одна гулять в серьезном и хорошем настроении. Необычайно тепло, 12° тепла в тени, небо розовое от невидимого за облачками солнца. В здешнем парке красиво и уединенно. Горевала мыслями и сердцем о том, что с мужем живем как чужие!
Саша говорила, что он сегодня написал в Ялте 8 страниц чего-то, устал и ослабел.
9 декабря. Как я и думала, Лев Николаевич в Ялте немного захворал и явились опять сердечные перебои. Сейчас говорила с ним по телефону, голос бодрый, думает, что от желудка, который опять хуже. Съездив в Симеиз верхом взад и вперед, он опять свои кишки раздражил, это уж чуть ли не в сотый раз повторяется одно и то же.
Перед отъездом он с жадностью вдруг напустился сразу на вареники, виноград, грушу, шоколад. (Было 6-го рождение Андрюши и всякие угощения.) Теперь идет так: чуть поправится, всё истратит невоздержанием в еде и движениях. Испугается, опять лечится; опять лучше, опять трата… Так и идет правильным кругом.
Была у обедни. Прекрасно пели девушки. Настроение хорошее, спокойное, привычное. Мне не мешают, как другим, бессмыслицы вроде «дориносима чиими», «одесную отца» и проч. Помимо этого, церковь – место напоминания нам Бога, место, куда столько миллионов людей приносило свою веру, свое возвышенное религиозное чувство, свои горести, радости во все моменты изменчивой судьбы.
13 декабря. В тот же день, как я писала последний дневник, меня сначала по телефону успокоили, а потом встревожили состоянием здоровья Льва Николаевича, и я тотчас же после обеда уехала в Ялту. Застала Льва Николаевича довольно бодрым, но в постели; говорили, что даже доктор испугался; перебои были значительные в сердце, и он выписал даже камфару для впрыскивания, но до нее дело не дошло. Все болезненные явления все-таки от желудка и кишок. Сегодня мы с Лизой Оболенской его привезли домой, в Гаспру. Сначала он, выпив кофе с молоком, оживился; вечером играл две партии в шахматы с Сухотиным, но опять ослабел и, наконец, лег. А весь вечер его уговаривали лечь по предписанию доктора, а он не хотел.
У Сухотиных горе: Сережа их заболел тифом в Морском корпусе, и телеграммы, что положение серьезно. Таня очень, жалка, плакала, и у нее детское отношение к судьбе, что ее кто-то всё обижает.
Радость у нас та, что у Миши и Лины родился 10-го сын Иван. Пусть Ванечка вложит в этого мальчика свою душу и помолится о нем, чтобы рос хорошим, счастливым и здоровым. Хотелось бы взглянуть на этого нового Ванечку.
Сегодня мне кротко и сердечно жаль Льва Николаевича, я не могу на него смотреть без горя, и я рада этому чувству. А то иногда на меня нападает дурное чувство раздражения против него, что он даром тратит свои силы и сокращает жизнь, которой мы все так дорожим, что все свои жизни отдаем ему на служение. Я помню, что когда у моей сестры падали дети и ушибались, она их же бранила, и я понимала, что она на них нападает за те страдания жалости, которые испытывает. Так и я: я на Льва Николаевича нападаю иногда (более молча, в душе) за то, что его немощи мне доставляют невыносимые страдания.
14 декабря. Лев Николаевич поселился внизу со вчерашнего дня, чтобы не ходить по лестнице. Комната его рядом с моей опустела, и эта мертвая тишина наверху какая-то зловещая и мучительная. Уже я не стараюсь ставить тихонько умывальник на мраморный стол, ходить на цыпочках и не двигать стульями.
Рядом с Львом Николаевичем внизу пока спит Лиза Оболенская (его племянница), и он охотно принимает ее услуги и рад меня не беспокоить.
15 декабря. Левочке сегодня лучше, и мы все повеселели. Он бодр, сердце хорошо, желудок еще не совсем, жару нет. Он обедал с нами, ходил до ворот усадьбы, но вернулся, устал.
Был доктор, который его тут лечит, Альтшуллер, приятный, даровитый еврей, совсем не похожий на евреев, и Лев Николаевич ему верит и слушается его, и даже любит. Сегодня делали тридцатое впрыскивание подкожное мышьяка и пять гран хинину принял.
Приезжал чех, доктор Маковицкий, мы его раньше знали, и с ним Евгений Иванович Попов, грузинского типа, будто бы толстовец. Обычно провели вечер: шахматы, газеты, письма и работа.
Ходила сегодня одна гулять, тепло, красиво. Играла более двух часов, наслаждалась сонатой Вебера и Impromptu Шопена. Читая газеты, соблазняюсь концертами, особенно мне жаль, что не слыхала концертов Пауэра, сыгравшего все сонаты Бетховена в нескольких сериях.
16 декабря. День пустой, мало видела Льва Николаевича, сидели с ним ненавистный Попов и Маковицкий. Приехал Буланже.
23 декабря. Лев Николаевич поправился, сегодня ходил далеко гулять, зашел к Максиму Горькому, то есть к Алексею Максимовичу Пешкову[140]. Не люблю, когда писатели подписываются не своей фамилией.
Домой приехали все, то есть Лев Николаевич, Ольга, я и Буланже, в коляске. Мы с Ольгой делали визиты, почти никого не застали. Тепло, 6°, ясно и ветрено. Лев Николаевич принес розово-лиловый крупный полевой цветок, вновь распустившийся. Миндаль хочет цвести, белые подснежники распустились. Хорошо! Я начинаю любить Крым. Слава богу, тоска моя прошла, главное, потому что Льву Николаевичу стало гораздо лучше. Надолго ли!
Вчера уехали Сухотины, приехал Андрюша, больной, добродушный, но неприятно несдержанный, особенно с женой.
24 декабря. Приехал Сережа и Гольденвейзер. Заезжал Миша Всеволожский. Вечером играл Лев Николаевич со своими детьми и Классеном в винт. Все кричали, приходили в волнение от большого шлема без козырей; очень странны мне всегда эти настроения при карточной игре, точно все вдруг лишаются рассудка и кричат вздор.
Лев Николаевич опять жалуется на боли в руках, хотя эти дни тепло и он осторожен. Что-то потускнело в жизни; перестала радоваться поездке в Москву, и просто тяжело это будет: и скучно, и холодно, и хлопотно. А будет ли какая радость?
25 декабря. Празднично проведенное Рождество. Льву Николаевичу лучше, лихорадки не было, члены не болят.
26 декабря. Уехал Буланже. Прелестная погода, все гуляют, катаются. Льву Николаевичу совсем хорошо. Кроила, копировала фотографии, немного шила и вечером просмотрела итальянскую грамматику. Собираюсь со страхом в Москву. Очень боюсь и жалею оставить Льва Николаевича, да и жутко одной совершить такое дальнее путешествие. Вечером у Классена, немецкий говор, чуждые люди, сладкая еда – всё не по мне.
27 декабря. Были вечером Четвериковы, Волковы. Разговор о музыке с Эшлиманом. Играл Гольденвейзер. Лев Николаевич ходит опять гулять, пишет о свободе совести и опять переправляет «О религии». Вечером, когда лег, спросил у меня теплого молока (он теперь его постоянно пьет), и, пока ему разогревали, а я прощалась со своими скучными гостями, Лев Николаевич вдруг в одном белье показался в дверях и нетерпеливо и сердито стал торопить, чтобы ему дали молока. Саша засуетилась, но пока я сняла с керосинки теплое молоко и донесла до его комнаты, он вторично выскочил с досадой в дверь.
29 декабря. Праздник у татар, провожали муллу на три месяца в Мекку, делали ему обед. На улицах Кореиза и Гаспры нарядный веселый народ всяких народностей. Плясали турки хороводом очень характерно и живописно. Пробовала фотографировать, но в движении плохо вышло.
Лев Николаевич ходил один гулять в Ай-Тодор. Он кроток и добр сегодня, и все мы дружны и радостны, такое счастье! Днем недовольна: фотография и шила и больше ничего.
30 декабря. Утром приходили к Льву Николаевичу самые разнообразные люди: трое рабочих-революционеров, озлобленных на богатых, недовольных общим строем жизни; потом шесть человек сектантов, отпавших от церкви, из коих трое настоящих христиан, в смысле нравственной жизни и любви к ближнему, а трое – возникших от молокан и близкие к их вере. Не слыхала их бесед с Львом Николаевичем – он не любит, когда им мешают, но по его словам, некоторые умно и горячо говорили. Еще приходил старый человек, состоятельный и более интеллигентный, который хочет на Кавказе, на берегу моря, основать монастырь на новых началах. Чтоб братия вся была высшего образования, чтоб монастырь этот был в некотором роде центром науки и цивилизации, а вместе с тем, чтоб монахи сами обрабатывали землю и кормились своим трудом. Задача сложная, но хорошая.
Вечером ходили в читальню, где устроен был танцевальный вечер. Играли странствующие три музыканта-чеха и еще юноша на огромной гармонии. Плясали вальсы, польки, pas de quatre разные горничные, жены и дочери ремесленников, какие-то мужчины из разных классов общества. Плясали и два татарина по-татарски, и два грузина с кинжалами лезгинку; многие, в том числе и земский доктор, энергичный и способный на всё – Волков, плясали трепак, по-русски и вприсядку.
Хорошее это дело – народные балики, большое оживление и вполне невинное веселье. Мы все и Лев Николаевич ходили смотреть.