31 декабря. Вот еще год как будто прошел. Последний день довольно сложного, трудного года! Лучше ли будет новый? Всё как будто хуже живется, да и сама не лучше делаешься.
День как-то весь пропал в суете, которую среди дня всегда делает приезд Оболенских. Лев Николаевич ходил к Горькому, оттуда приехал с Гольденвейзером, который гостит у нас.
Переписывала первую главу «О религии» Льва Николаевича, и пока еще мне не особенно нравится: нового мало сказано, да и бедно как-то содержание. Что дальше будет! Не понравилось мне сравнение Л. Н. с отростком кишки – отброшенная людьми вера в необходимость религии.
Посетители: Попов и Маковицкий. Письмо милое от Доры и интересное от Муромцевой. Ходили с Сашей в Кореиз покупать прислуге вино, апельсины и угощения для встречи Нового года. Мы тоже собираемся его встречать, хотя я не люблю этого полупразднества. Сидят, едят, и вдруг в двенадцать часов ночи что-то должно случиться.
1902
1 января. Вчера тихо встретили Новый год в семье. Лев Николаевич раньше лег спать, чувствовал себя дурно после ванны. Утром Классен с чудесными фиалками.
Переписываю понемногу «О религии». Умно, но чего-то мало, хочется больше горячности, силы убеждения.
Ходили с Таней и Ольгой в Юсуповский парк и к морю. Теплый летний день. У моря Горький с женой. Приезжал доктор Альтшуллер. Приходила наша вся прислуга ряженой, топтались и плясали, скучно; скучно мне это, совсем я из всего этого выросла.
Играли в винт Лев Николаевич, Гольденвейзер, Сережа и Классен. Написала вечером пять писем, довязала шарф и подарила Илье Васильевичу и повару. Получила милое письмо от Сони и Глебовой, порадовалась, что там, далеко, есть счастливые две семьи моих детей: Ильи и Миши. Какой-то будет новорожденный второй Ванечка Толстой! Такого, какой был первый – уже не может быть. А как бы он радовался, что у его любимого брата Миши есть тоже Ванечка!
Гудит страшный ветер, здесь это несносно, и я боюсь за здоровье Льва Николаевича. Днем было тепло, и мы гуляли с Таней и Ольгой, а домой приехали.
4 января. Третью ночь сплю на кожаном диване в гостиной, или, вернее, не сплю, а всю ночь прислушиваюсь ко Льву Николаевичу рядом и боюсь за его сердце. Он третий день болен; главное – перебои в сердце. Вчера и сегодня вставал, выходил к обеду, но сильно ослабевал после обеда, и сегодня мы испугались и вызвали из Дюльбера великокняжеского доктора Тихонова, который сейчас был. Непосредственной опасности не нашел, но грозит, как и все доктора, плохим исходом, если Л. Н. будет вести ту неосторожную жизнь утомления, переедания и проч., которую он ведет. Температура нормальная, но пульс смутительный.
Выпал снег с ночи на четверть аршина и лежит до сих пор. Вчера при северном ветре было 3° мороза, сегодня 1° тепла и тихо. Я знала, что погода дурно повлияет на Льва Николаевича, это теперь всегда так.
К Альтшуллеру в телефон не дозвонились. Хожу за Львом Николаевичем совсем одна, хотя все предлагают помощь. Но пока не свалюсь сама, я люблю ходить за ним самостоятельно, хотя трудно ужасно, иногда невыносимо с его упрямством, самодурством и полным отсутствием знания медицины и гигиены. Например, доктора велят есть икру, рыбу, бульон, а он вегетарианец и этим губит себя.
Читала удивительно хорошую книжечку, перевод «Об обязанности человека» Иосифа Мадзини. Какие мысли, какой язык, полный силы, простоты, краткости и убедительности! Переписывала еще «О религии», кроила себе лиф. Никуда не хожу, боюсь оставлять Л. Н. даже на полчаса.
5 января. Вчера вечером и всю ночь Льву Николаевичу было очень плохо: перебои в сердце, стеснение в груди, бессонница, тоска. Несколько раз я вставала к нему, пил он среди ночи молоко с ложечкой коньяку, принимал (сам спросил) строфант. К утру немного заснул. Был вчера вечером доктор Тихонов и сегодня днем опять. Нашел уплотнение печени, слабость сердца и атонию кишок. Все эти недуги давно появились, но теперь они как-то несомненнее и зловеще идут своим течением, всё тяжелее и чаще проявляя свои угрожающие симптомы.
Сам Л. Н. очень угнетен, нас всех от себя удаляет и зовет кого-нибудь, только если что нужно. Сидит в кресле, читает или лежит. Днем опять спал мало.
Лежит снег, весь день дул страшный ветер. И всё тоскливо, безнадежно как-то! Голова тяжела. Получила от Сухотина телеграмму, что они все приезжают в Крым на зиму. Рада, что Таня еще поживет с нами, рада, что Саше будет подруга, и Дорик миленький, да и Алю я теперь полюбила. Только бы Л. Н. поправился! О поездке в Москву уже не думаю пока, и во всяком случае будет страшно уехать. А очень, очень нужно!
Сижу дома, шью, порчу глаза; отупела, как бывало, в молодости, в Ясной Поляне, когда годами живешь ровной, без подъемов жизнью. Но тогда были дети…
8 января. Несколько тяжелых дней болезни Льва Николаевича. Пульс всё слабый, частый. Вчера были оба доктора: Тихонов и Альтшуллер. Прописали два раза в неделю экстракт крушины в таблетках и шесть дней по пять капель три раза в день строфант. Но Лев Николаевич ничего не хочет делать, вдруг взбунтовался. А я так устала от вечной сорокалетней борьбы, от хитрых уловок и приемов, чтобы хоть какими-нибудь путями заставить принимать то или другое лекарство и вообще помочь себе! Вообще всякая борьба мне стала не под силу. Иногда так хочется от всех на свете удалиться, уйти в себя хоть на время.
Болезнь Л. Н. мне стала очень ясна за это время: больны кишки, полная атония, плохи печень и желудок. Надолго ли хватит у него сил переживать эти периодические нездоровья – кто знает.
Было вчера ночью 8° мороза, ветер страшный. Сегодня 4° тепла, но мрачно, серо и скучно.
Вчера все наши ездили на концерт Гольденвейзера, остались Ольга и я. Сидела весь вечер одна в гостиной, шила, писала, порчу свои глаза. Наконец заснула на диване. Л. Н. давно уже спал, а наши вернулись около двух часов. Сегодня всё утро переписывала «О религии» Льва Николаевича. Это более социалистическое, чем религиозное произведение. Я вчера говорила это Льву Николаевичу. Говорила, что всякое религиозное произведение должно быть поэтичнее, возвышеннее, а его «О религии» очень логичное, не увлекает и не возвышает душу. На это он мне сказал, что только и надо, чтобы было логично, всякая поэзия и возвышенная неясность только путают понимание.
Опять думаю о поездке в Москву и ловлю себя на том, что мне этого хочется.
10 января. Как иногда бывает мрачно настроение. Сегодня после обеда сижу одна, шью в темной гостиной. Лев Николаевич рядом в своей комнате. Таня с другой стороны быстро чикает по клавишам «ремингтона». Сережа в столовой молча читает газеты, и Ольга с Сонюшкой наверху. В доме мертвая тишина, и порою страшные порывы ветра рвут всё, и ветер этот гудит и шумит громко и ходит холодом по всему дому.
Жизни никакой нет; только одно несомненно нужно и хорошо – это уход за Львом Николаевичем. Он совсем ослаб, даже прикрыть его пледом или поправить одеяло – и то зовет. Смотришь за тем, чтоб он не переел, чтобы не шумели, когда он спит, чтоб нигде не дуло. Клала ему на живот компресс, пьет он Эмс два раза в день.
11 января. Ездила с Таней в Ялту за делами и покупками, подарила ей шляпу к именинам. Маша очень худа и жалка. У бедной Ольги прекратилось движение ребенка, шестой месяц беременности. Очень ее жаль. Привезла домой Сашу. Она вчера ездила верхом в Гурзуф, а сегодня ходила на репетицию пьесы «Не всё коту масленица», где она играет роль Фионы.
Кончила переписывать «О религии». Под конец мне понравилось. Хороша мысль о свободе души человека, просвещенного религиозным чувством, но не нова. Вышел у Ясинского роман Левы[141]; боюсь читать.
12 января. Весь день проходит в суете и мелкой заботе о семье. То с внучкой поиграть, то плачущую о своем неудавшемся младенце Ольгу утешить; то Сереже шапку мыла и подшивала; то с Сашей о ее театральном костюме совет держала; то доктор приезжал к Ольге; то вечером клистир готовила Льву Николаевичу; потом бинтовала живот и компресс положила, принесла ему вина, пил он кофе, которое ему варили. Он очень стал всего пугаться. Опять вечером были перебои пульса: он сам принял строфант, заробел, лег, напился кофе и стал мрачен. А лицо у него свежее, совсем не больное. Днем же Л. Н. два часа гулял, а доктор сказал никогда более часа не ходить. Всё нескладно! Таким неразумным и умрет в области гигиены и медицины.
Именины Тани. Она приехала из Ялты и грустна. Андрюша тоже тих и грустен; всё не ладится в его супружеской жизни, и его жаль. Сережа уехал в Ялту с мыслью праздновать день открытия Московского университета. Он все эти дни во флигеле молча один занимался музыкой. А у меня и это отнято! Из дому уйти нельзя, не на кого оставить и Льва Николаевича, и Ольгу. Тоскливо сложилась и старческая жизнь. А какая-то буря желаний, стремление куда-то выше, духовнее, содержательнее жить еще всё не угасла в душе. Когда? Видно, на том свете.
14 января. Время так и летит… Зимы нет, и нет никакой определенности во времени. И всё не радостно в жизни. Здоровье Льва Николаевича не поправляется. Надо бы совершенно переменить пищу, но упорный, независимый и, не в обиду будь сказано, страшно упрямый характер великого человека не склонится ни за что на питание рыбой и курицей, как ему советуют, а будет есть морковь и цветную капусту, как сегодня, и страдать от этого.
Вчера просидела возле его комнаты до трех с половиной часов ночи, ждала уехавших играть в карты сыновей Сережу и Андрюшу. Спал Лев Николаевич хорошо. Сижу и переписываю письмо его к государю. Боюсь, что рассердится царь за жестокую правду, ничем не смягченную.
15 января. У Льва Николаевича жар, 37 и 7. Был Альтшуллер. Доктора ничего не понимают, а дело плохо. Я очень встревожена.
16 января. Ночь была ужасная. Жар у Л. Н. усилился, дошло до 38. Провела без сна всю ночь в гостиной, рядом с Л. Н. К утру пот, температура 39 и 1, болит левый бок. И вчера, и сегодня мазали йодом, положили компресс. В два часа дня дали пять гран хинина и два раза в день по пять капель строфанта. Все-таки он вставал, писал, играл в винт с Классеном, сыновьями и Колей Оболенским.