Переписала Таня, запечатала и послала к великому князю Николаю Михайловичу письмо Льва Николаевича к государю Николаю II, которое Николай Михайлович взялся передать, если удобно. Письмо резкое, и я очень боюсь за то, что государь наконец рассердится.
Таня всё собирается уезжать и всё не решается. Но, кажется, завтра уедет. Ездили с Сашей, Ольгой и Наташей в горы, в сосновую рощу. Тепло, ясно, виды со всех сторон красивые. На столе у меня цветы свежие – прелестные белые подснежники, похожие на цветы померанцевые.
Весь день и вечер шила с отупением; заботы, огорчения и ожидание тяжелого.
17 января. Всё то же, те же лекарства, та же боль в боку, только сам Лев Николаевич немного бодрей. Были Чехов и Альтшуллер. Тепло, ясно. Уехала Таня к мужу в деревню. Переписывала письмо Л. Н. к государю: злое, задорное письмо, всё бранящее и дающее самые нелепые советы о владении землей. Надеюсь, великий князь Николай Михайлович поймет, что это письмо – продукт больной печени и желудка, и не передаст царю. Если же передаст, то ожесточит царя против Л. Н., и как бы чего нам не сделали.
18 января. Льву Николаевичу немного лучше, хотя всё еще желудок не наладился, бок немного болит и температура утром 36 и 3, вечером 37. Сидит весь день, читает, писал письма, а вечером играл в винт с сыновьями, Классеном и Колей Оболенским.
Каждый вечер, как ребенка, укладываю спать: пеленаю живот с компрессом из воды и камфарного спирта, ставлю молока в стакане, часы, колокольчик; раздену, покрою его и потом сижу рядом в гостиной, пока он заснет, и читаю газеты. Большим я вооружилась терпением и очень стараюсь облегчать его болезненное состояние.
20 января. Ходила смотреть, как Саша играла роль Фионы, старой экономки в пьесе «Не всё коту масленица», в здешней народной читальне. Это первый опыт Саши, и недурно. Странное сочетание людей играющих: жена доктора, кузнец, фельдшерица, каменотес и графиня. Это хорошо.
Льву Николаевичу лучше, бок меньше болит, желудок лучше, температура утром 36 и 3, вечером 36 и 9, как вчера. Строфант принял, хинину не принимал. Компресс сегодня не клали. Ночевала возле его комнаты, он спал хорошо и встал бодрей.
Выпал снег мокрый, густой и тихий, и мне стало легче, а то нездоровилось.
21 января. Ночь и день тревоги, тупого отчаяния, ожидания и, наконец, нервной тяжелой сонливости. Всё это от ухудшения здоровья Льва Николаевича. Болел бок, поднялась температура до 38. Были два доктора: Елпатьевский и Альтшуллер, определили возврат лихорадки и застой в кишках, а боль – невралгическая.
Лежит снег, на точке замерзания.
23 января. Вчера вечером приехал доктор Бертенсон (почетный лейб-медик) из Петербурга. Умный, простой в обращении человек и, очевидно, опытный и знающий доктор. Сегодня приехал из Москвы тоже умный доктор Щуровский. Состоялся серьезный консилиум с Альтшуллером, и на следующей странице я напишу их предписания.
Разговоры о фельетоне Амфитеатрова в газете «Россия», где намеки на государя и его семейных, о ссылке в Иркутск автора этой статьи или, вернее, сказки об обжорстве, глупости, нахальстве министра Сипягина. Рассказывал Бертенсон много о великих князьях, о петербургском обществе. Щуровский рассказывал о своих поездках на Кавказ. День прошел утомительно. Были Горький с Сулержицким. Бертенсон непременно хотел сделать визит Горькому и поехал к нему. Щуровский едет завтра к Чехову в Ялту.
За болезнью Л. Н. все интересы жизни отодвинулись. Получила вчера письмо от Сергея Ивановича: пишет, чтобы я приехала слушать удивительную певицу Оленину-д’Альгейм. А я почувствовала какое-то равнодушие ко всему в мире и усталость! Ох, как я вообще устала жить! Сегодня ничего ровно не делала, кроме ухода за Львом Николаевичем. Глаза очень плохи, даже читать не могу. И только одно важно, только одно нужно и радостно: близость с Л. Н.!
Так вот, о предписаниях докторов.
Режим:
1) Избегать всякого утомления как физического, так и нравственного (лишних………* и т. п.).
Гулять не много, соображаясь с силами, не задаваясь целью укреплять силы моционом. Безусловно запрещается верховая езда и подъемы.
Отдыхать днем 1—½ часа, ложась в постель раздетым.
Кушать три раза в день, причем не употреблять вовсе гороха, чечевицы, капусты цветной. Пить молоко с кофе не менее четырех стаканов в день (¼ стакана кофе, ¾ стакана молока). Молоко, если нить отдельно, то с солью (¼ чайной ложки на стакан). Вино можно иногда заменять портером (не более двух мадерных рюмок в день).
Ванну одну в две недели в 28°, с заранее разведенным (полтора фунта) мылом. Сидеть в ванне пять минут, облиться чистой водой той же температуры. Ванну делать днем. В промежутки между ваннами делать обтирания тела из мыльного спирта пополам с одеколоном.
Лечение:
1) Два раза в неделю масляные клистиры из 1 фунта масла, чуть подогреть, на ночь.
В остальные дни пилюли на ночь, от 1 до 5, смотря по действию. Если действия пилюль недостаточно, то ставить утром водяную клизму.
Многоточие в подлиннике.
В течение месяца пить три раза в день за полчаса до утреннего кофе, завтрака и обеда по ⅓ стакана Karlsbad Mühlbrunn, слегка подогретый.
Облатки каломеля по три облатки в день в течение трех дней; через три дня повторить, и т. д.
В случае надобности сердечных средств (строф.), по усмотрению врача непременно давать.
В случае сильной нервной боли принимать облатки от боли (+ coff.).
Если врач найдет нужным при указанном режиме дать хинин, то этому препятствовать нельзя.
Бертенсон.
Еда Льва Николаевича должна быть: 4 стакана молока с кофе.
Каши: гречневая, рисовая, овсяная, смоленская, размазня гречневая и каша с молоком манная.
Яйца: глазунья, сбитые яйца, заливные яйца, яичница со спаржей.
Овощи: морковь, репа, сельдерей, брюссель, картофель печеный, картофельное пюре, жареный картофель лапшой, кислая, мелко изрубленная капуста, салат, предварительно ошпаренный кипятком.
Питье: портер, вода с вином, молоко с солью.
Плоды: печеные протертые яблоки, вареные плоды, сырые, мелко изрубленные яблоки, апельсины только сосать.
Желе и кремы всякие хороши. Дутые пироги.
Записано после. 23-го вечером приступ грудной жабы напугал ужасно. Сразу температура поднялась до 39.
24-го. Утром при слушании оказался в левом боку плеврит. Щуровского вернули, и он лечит.
25-го. Решили, что воспаление левого легкого. Позднее оно распространилось и на правое. Сердце плохо было всё время.
26 января. Не знаю, зачем я пишу, это беседа моей души с самой собой. Мой Левочка умирает… И я поняла, что и моя жизнь не может остаться во мне без него. Сороковой год я живу с ним. Для всех он – знаменитость, для меня он – всё мое существование, наши жизни шли одна в другой, и, боже мой! сколько накопилось виноватости, раскаяния… Всё кончено, не вернешь. Помоги, Господи! Сколько любви, нежности я отдала ему, но сколько слабостей моих огорчали его! Прости, Господи! Прости, мой милый, милый, дорогой муж! Я не прошу ни сил у Бога, ни утешения, я прошу веры, религии, поддержки духовной, божьей, той, с которой жил всё последнее время мой муж драгоценный. На днях он где-то прочел: «Кряхтит стари пушка, кашляет старинушка, пора старинушке под холстинушку». И говоря нам это, он намекал на себя и заплакал. Боже мой! Потом прибавил: «Я плачу не от того, что мне умирать, а от красоты художественной».
27 января. Хотелось бы всё записывать про моего милого Левочку, но не могу, слезы и мучительная боль, как камнем, всю раздавили… Вчера Щуровский предложил подышать кислородом, а Левочка говорит: «Погодите, теперь камфара, потом кислород, потом гроб и могила».
Сегодня я подошла, поцеловала его в лоб и спрашиваю: «Тебе трудно?» Он говорит: «Нет, спокойно». Маша спросила его сейчас: «Что, гадко тебе, папа?» Он ответил: «Физически очень гадко, а нравственно хорошо, всегда хорошо». Сегодня утром сижу возле него, он дремлет и стонет и вдруг громко меня позвал: «Соня!» Я вскочила, нагнулась к нему, он на меня посмотрел и говорит: «Я видел тебя во сне, что ты где-то лежала…» Он, милый, спрашивает обо мне, спала ли я, ела ли… Последняя забота обо мне кого бы то ни было! Помоги, Господи, прожить с Тобой и не ждать ничего от людей, а благодарить за всё, что они мне дадут. Я многое получила от Бога и благодарю Его!
Как часто, чувствуя, что мой Левочка уходит из жизни, я точно на него за это досадовала, точно я хотела сделать невозможное: разлюбить его прежде, чем он будет от меня взят.
Плеврит идет своим ужасающим ходом, сердце всё слабеет, пульс частый и слабый, дыханье короткое… Он стонет… Эти стоны день и ночь глубокими бороздами врезываются в мою голову, мой слух, мое сердце. Всю жизнь их буду слышать. Часто он заговаривается о том, что его занимало в последнее время: о письме царю, письмах вообще. Я слышала – раз он сказал: «Ошибся», а то еще: «Не поняли». Он благодарно и ласково относится ко всем окружающим и, видно, доволен уходом, всё говорит: «Ну, прекрасно».
Нет, не могу писать, он стонет внизу. Ему впрыскивали несколько раз камфару и морфий. Завтра приезжает Таня, выехал и Лева из Петербурга. Хоть бы дожил проститься со всеми детьми.
5 часов вечера. Температура повышается, всё время бред. Но когда на минуту опомнится, пьет молоко или лекарство. В бреду раз сказал: «Севастополь горит». А то опять позвал меня: «Соня, ты что? Записываешь?» Несколько раз спрашивал: «А Таня когда приедет?» Сказала ему сегодня, что и Лева выехал. Беспрестанно то смотрит, а то спрашивает: «А который час?» Спросил, которое сегодня число.
28 января. Приехала Таня, Сухотины, Илья, шум, заботы о ночлегах и еде. Как это всё ужасно: тяжелый, серьезный путь высокой души к переходу в вечность, к соединению с Богом, которому служил, – и низкие земные заботы.
Тяжело ему, милому, мудрому… Вчера говорил Сереже: «Я думал, что умирать легко, а нет, очень трудно». Еще он сказал доктору Альтшуллеру: «В молитве “Отче наш” различно понимаются слова “Хлеб наш насущный даждь нам днесь”. Это просьба у Бога дать на каждый день духовную пищу. И вот вы, доктора, ежедневно служите больным, и это хорошо, особенно когда бескорыстно».