Сегодняшний день Лев Николаевич провел лучше тем, что менее страдал, спал часа полтора днем, мог разговаривать. Но силы его слабеют, главное, сердце плохо. Не позволяю себе ни о чем думать, надо быть бодрой и ходить за ним. Стараюсь глубже хоронить в своем сердце то отчаяние, которое рвется наружу. Сейчас звал к себе Таню. Он был рад ее приезду; и еще ему дала удовлетворение телеграмма от великого князя Николая Михайловича, что он передал лично письмо государю. И того и другого Л. Н. очень ждал.
Опять впрыскивали камфару, дают дигиталис, молоко с коньяком, Эмс, шампанское. Клали мушку на левый бок, но три дня тому назад.
Одну ночь дежурит доктор Волков, другую Альтшуллер, третью Елпатьевский, Щуровский весь день.
29 января. Утро, 9 часов. Меня усиленно послали наверх спать, но, прорыдав час, я хочу лучше еще кое-что записать. Ночь Левочка мой (теперь уже не мой, а божий) провел очень тяжелую. Как только начнет засыпать, его душит, он вскрикнет и не спит. То просил меня и Сережу посадить его, то пил раз молоко, раз полрюмки шампанского, а то воду. Он не жалуется никогда, но тоскует и мечется ужасно. Всякий раз, как он задохнется, и у меня спазма в груди. Да, моя половина страдает, как же мне не болеть!
Переход каждого любимого существа в вечность просветляет души тех, кто с любовью их провожает. Помоги, Господи, душе моей до конца жизни остаться на той высоте и просветлении, которые я всё больше и больше испытываю эти дни!
Сейчас он заснул. Меня сменили Лиза Оболенская и Маша-дочь. Всю ночь до четырех часов я сидела при нем и служила ему.
30 января. Вчера с утра было настолько хорошо, что часу в первом Л. Н. послал за дочерью Машей и продиктовал ей приблизительно такие слова в свою записную книжечку: «Старческая мудрость, как бриллианты-караты, чем дальше, тем дороже, и их надо раздавать». Потом он спросил свою статью о свободе совести [ «О веротерпимости»] и стал диктовать в разных местах поправки.
Днем температура была нормальная, Л. Н. был бодр, спокоен, и мы все ожили. С вечера я водворилась на свое ночное дежурство и просидела до четырех часов, следя за дыханием, и всё было хорошо. Вечером вчера приехал Лева, мне всегда жалкий и приятный. Сегодня вечером приехал и жизнерадостный Миша.
Сегодня утро я пошла поспать, а когда вернулась, узнала, к ужасу моему, что температура опять 37 и 6. Так сердце и упало. Говорят доктора, что идет рассасывание в легких, что не опасно и сердце пока удовлетворительно. Верить ли? Так хочется хоть обмануться, сил нет страдать.
Спросил сегодня, что с почты; еще попросил сначала иллюстрированную какую-нибудь газету, потом «Новое время» и «Русские Ведомости». Последних двух ему не дали, боясь утомления. Часам к трем начал задыхаться и метался; потом заснул. Дают то каждые четыре часа, то через два часа дигиталис. Поят кофеем с молоком, молоко с Эмсом, яйцо, вино с Эмсом, шампанским запивает дигиталис.
Сейчас восьмой час вечера, он спокойно спит.
Когда ему переменять положение, он охотнее всего зовет Андрюшу, ест охотнее всего из рук Маши. Мои страдания о нем невольно сообщаются ему, и он меня часто ласкает, бережет мои силы и принимает от меня только легкие или интимные услуги.
31 января. Ночь до четырех часов провел тяжелую. Метался, задыхался, звал два раза Сережу и просил посадить его. Вчера говорил Тане: «Что же это рассказывали про Адама Васильевича (графа Олсуфьева), что он легко умер?[142] Совсем нелегко умирать, очень трудно; трудно сбросить с себя эту привычную оболочку», – прибавил он, показывая на свое исхудавшее тело.
Сегодня Левочке получше: он призывал Дунаева и Мишу; вообще, он радуется каждому приезду. Сегодня приехала и Соня, жена Ильи. Всех много, шумно, а процесс умирания великого человека, любимого мной мужа, идет своим путем, я не верю в полное выздоровление и едва верю во временную отсрочку…
Диктовал опять и в записную книгу, и в статьи начатые [ «О веротерпимости» и «Что такое религия и в чем сущность ее?»]. Лежит спокойный, серьезный. Продиктовал длинную телеграмму брату Сергею.
1 февраля. Ночь провел ужасную. До семи часов утра не спал, болел живот, задыхался. Растирала живот несколько раз, ничего не помогало. Раз только под моей рукой уснул минут десять, я как терла, так и замерла, стоя на коленях, с рукой на левом его боку, думала, поспит, но он тотчас же задохнулся и проснулся.
В пять часов утра я ушла, меня заменили Лиза и Сережа-сын. В семь часов разбудили доктора Щуровского, и он впрыснул морфий. Елпатьевский, доктор, тоже дежурил, но был так уставши, что всё спал. День провел довольно спокойно. К левому боку Щуровский поставил еще мушку.
Диктовал Маше в записную книгу.
2 февраля. Вчера вечером, кроме Сони, приехали еще дядя Костя старенький, Варя Нагорнова. Лев Николаевич каждому посетителю, по-видимому, рад.
Ночь вчера началась опять тревожно. Когда я его поднимала с Буланже и много раз служила ему, он мне сказал: «Я тебя замучил, душенька». В три часа ночи впрыснули маленькую долю морфия (шестое деление), и через десять минут Л. Н. заснул и спал хорошо до утра. Сегодня в первый раз температура вместо 36 и 9 стала 35 и 9. Ел охотно тапиоку на молоке и яйцо и за обедом ждет с удовольствием воздушного пирога, разрешенного доктором. Диктовал Маше поправки в статье «О свободе совести».
Вчера сняли группу со всех моих детей со мной. На память тяжелого, но содержательного и важного времени.
3 февраля. Вчера к ночи опять ужас овладел моим сердцем. Температура поднялась до 37 и 8. Ночь тяжкая, в три часа ночи опять морфий впрыснули, но тоска и бессонница продолжались. До пятого часа я была с ним вдвоем, приходили два раза Сережа и доктор Альтшуллер.
Когда я поднимала Левочку и служила ему, не присаживаясь ни на минуту, он жал и гладил нежно мои руки и говорил: «Благодарствуй, душенька» или: «Я тебя измучил, Соня». И я целовала его в лоб и руки и говорила, что мне большое счастье ходить за ним, лишь бы как-нибудь облегчать его страдания. Было стеснение в груди, тяжелое дыхание; он всё пил воду с вином и шампанское.
Сегодня утром всё жар 37 и 4 или 37 и 2. Но диктовал всё более и более слабым голосом поправки к статье. Интересуется содержанием писем, которые мы ему вкратце рассказываем.
Сегодня в «Русских Ведомостях» наконец напечатано о болезни Льва Николаевича.
Вчера утром уехал Лева в Петербург.
Сейчас Л. Н. поел немного супу, яйцо и воздушный пирог. Спросил Соню: «А где вы в прошлом году мать схоронили?» – «Мы ее свезли, по воле брата, в Паники». – «Как бестолково, – сказал Л. Н., – зачем возить мертвое тело».
4 февраля. Прошлую ночь впрыснули морфий, провел довольно спокойно. Утром был Л. Н. бодрее, чем все дни, температура 36 и 7, к вечеру опять поднялось до 37 и 7.
Щуровский уехал в Петербург. Сегодня же уехали Илья и Миша. Прощаясь с ними, Л. Н. сказал, что, может быть, умрет, что последние двадцать пять лет он жил тою верою, с которой и умрет. «Пусть близкие мои меня спросят, когда я совсем буду умирать, хороша ли, справедлива ли была моя вера; если и при последних минутах она мне помогла, я кивну головой в знак согласия».
Илюша плакал, когда простился. Два раза сегодня Левочка призывал меня, раз спросил: «Что ты такая смирная, ты лежишь?» А я сидела, и мне было грустно, одиноко на душе, и он меня почувствовал.
5 февраля. Положение всё то же. Ночь под морфием, впрыснули восьмое деление. С утра 36 и 7, к шести часам вечера 37 и 4. Спокойное состояние, молчаливое; пьет шампанское, молоко с Эмс, ест всё тот же овсяный пюре-суп, яйца, кашки. Положили сегодня согревающий компресс.
Сижу усталая, застывшая; всё переболела сердцем, всё передумала, многое перечувствовала – и вдруг вся приникла в ожидании.
6 февраля. 9 часов вечера. Бессонная ночь, два раза впрыскивали морфий, ничто не помогало. В пятом часу, усталая, я ушла отдохнуть. Утро всё прошло в тревоге. Днем озноб и вдруг сильный жар. Температура дошла до 38 и 7. Боль в груди.
Приехали Елпатьевский и Альтшуллер. Говорят – кризис. Воспаление вдруг стало разрешаться со всех сторон. Что-то будет, когда спадет жар, и не упадут ли сразу силы? Мы все опять в ужасе. Я лежала два часа как мертвая, сразу силы меня оставили. Как выдержу ночь? Сегодня все будут не спать в ожидании кризиса. «Всё балансирую», – сказал сегодня Лев Николаевич племяннице Вареньке. Следит сам за пульсом и температурой, пугается, и мы принуждены обманывать, уменьшая градусы.
Холод, ветер ухудшают дело.
7 февраля. Положение почти, если не сказать совсем, безнадежное. Пульс с утра был не слышен, два раза впрыскивали камфару. Ночь без сна, боль в печени, тоска, возбужденное состояние от валериановых капель, от шампанского и проч. До пятого часа я внимательно старалась облегчить всячески его страдания. Милый мой Левочка, он только и засыпал, когда я легкой рукой растирала ему печень и живот. Он всё благодарил меня и говорил: «Душенька, ты устала».
К утру у Ольги начались схватки, и в семь часов она родила мертвого мальчика.
Сегодня Лев Николаевич говорит: «Вот всё хорошо устроите, камфару впрыснете, и я умру». Другой раз говорит: «Ничего не загадывайте вперед, я сам не загадываю». А то спросил записи хода своей болезни: температура, лекарства, питание и проч., и внимательно читал. Потом спрашивал Машу, что она испытывала, когда был кризис ее тифа. Бедный, бедный, ему хочется еще жить, а жизнь уходит…
Утром температура была 36 и 2, сейчас, в седьмом часу вечера – 36 и 7. Ничего не хочет пить, всё насильно. И когда сказали, что температура 36 и 6, он с отчаянием сказал: «И будет 37, и 37 и 5 и так далее».
Напал густой снег, сильный ветер. Ненавистный Крым! В ночи было 8° мороза.
8 февраля. Ночь Левочка провел спокойнее, хотя часто просыпался, но всё же спал. Утро тоже спал. Температура была 36 и 4, и вечером – 36 и 7. Сейчас семь часов вечера, он слаб, дремлет, но всё хорошо, и пульс, и разрешение воспаления.