Читаю «Войну и мир». Хорошо, вкусно.
19 декабря.
Морозы держатся. 20-26о. Ясно. Холодно. Холодно и дома. В Москве очень плохо с топливом. Кое-где уже перестали топить и выключают отопительную систему. Так сделали в доме на Арбате, где живет Гольденберг, в доме на Садово-Зубовской, где живет Хавинсон. Сейчас у них минус 2о. В редакции топят еле-еле, сидим одетые.
Звонила секретарь Водопьянова. Сказала, что он обижается — лежал в госпитале, не навестил. Сейчас выздоровел, пишет роман. Хотел вы видеть, посоветоваться.
Вечером был Кокки. Сидел часа два: рассказывал всякие летные истории. Долго возились с Яшей Моисеевым. Решили сдать в отставку — будет первый генерал в отставке. Тоже своего рода почет!
20 декабря.
Утром позвонил Байдуков — приехал с фронта. Я покатил к нему. Такой же, как был, только немного облысел спереди, да на макушке лысина стала покрупнее. И завел усики! Смешные, рыжие, небольшие. И покручивает.
— Пижон! — сказал я.
— Скажите ему, чтобы снял, — говорит Женя. — Видеть не могу, хотя вообще мне с его усами спокойнее, ни одна девка не польстится.
Просидел я у него часа четыре. Сейчас он командует штурмовым корпусом на 2-м Белорусском. «Женили» его на корпус без него. В конце прошлого года он приехал из-под Фастова в Москву, дивизию свою оставил в Фастове. Жил тут двадцать дней. Тихо. А тем временем изготовили и дали на подпись Хозяину приказ о корпусе. А ему еще в 1942 г. предлагали корпус, но он наотрез отказывался. Тут тоже начал было брыкаться — некуда, приказ подписан. Ну и сел.
Работой доволен очень. Жалуется только на потери. В основном — от зениток. Авиации у немцев мало. На три Белорусских фронта — 1200 самолетов, летают редко. Белосток, например, не бомбили уже 4 месяца. Только недавно начали изредка ходить ночами. Чаще — сбрасывают диверсантов. По 10–15 человек. В основном — русские, обучавшиеся в особых школах. взрывчатка — в форме кусков каменного угля. Подбрасывают в уголь, а там в топку — и взрыв. Парашюты стали черные.
Новых самолетов нет. «Фоке-Вульфы» применяют, как бомбардировщики. Берет либо мелочь (по войскам), либо до 250 килограммовой. Делают один заход с ходу. Вообще же авиацию почти не выпускают.
— Почему?
— Я думаю, держат в резерве. Во-вторых — мало горючего. А бензин — в резерве, «НЗ». По данным пленных в Германии создан полуторалетний запас горючего, хотя Варга ваш давно его кончил.
Говорит, что немецкая оборона очень крепка. Траншеи, огонь, мины, минируются не только впереди, но и бруствер, и пространство между траншеями, и часть их, незанятая солдатами. Много огня. На километр — 50 пушек всех видов. Учили уроки!
— Какой век летчиков?
— В среднем — 20–30 штурмовок. Смертники!
Пленные показывают, что усиленно готовятся к химии. Подвозят химбоеприпасы, оружие, обучают химзащите всех от переднего края до глубокого тыла. В большом уважении наши противогазы — они лучше немецких.
Егор рассказывает, что на местах стоянок беспокойно. Поляки блядуют во всю. Стреляют из-за угла. Банды. Нападают на небольшие гарнизоны. Если пьяный пойдет ночью — укокошат наверняка. Оглушают (стрелять — переполох) и утаскивают добивать. Или бьют зубьями от бороны — несколько случаев у него в корпусе.
Скучно жить секретарям райкомов. Егор был в гостях у одного, кажется, Волковысского. Ночью тот ночует у всяких знакомых — ежедневно в окно его квартиры стреляют. Егор говорит:
— Посмотрел у него: шкаф, стены — все в пулях, разных — от автомата, пистолета, дробовика. Иные из наших довольно сильно гуляют. Много триппера, сифилиса.
— Что делаете с ними?
— Лечим.
В последнее время Егора прочили посадить замом в НИИ ВВС. Дали на подпись Хозяину. Он дошел до его фамилии, закрыл папку и сказал: «Не надо сейчас трогать армейских командиров. Они работают, неизвестно, кто их заменит.»
Егор потолстел Но не сознается:
— Я потолстеть не могу. Каждый день по часу гимнастикой занимаюсь.
— По какой системе?
— По своей.
Обедали. Пьет водку, в отличие от прежнего. Сообщил, что все время ездит с двустволкой. Зайцев много. Во время обеда пришел брат Чкалова Алексей Павлович. Пьяный, испитый, а кончил два ВУЗа. Потом он сбегал, добыл еще поллитра. Жалкое впечатление.
Егор, между прочим, рассказывал как летали с Черевичным на лодке в Америку по заполярью (+Громов и другие). Егор — на втором сиденье. Подлетают к Ному, сильная волна. Черевичный говорит — нельзя садиться, разобьемся. Егор отвечает — приказано, значит надо сесть.
— Утонем же!
— Ну так что же, приказано!
— Не буду!
Егор за пистолет. Тот матом. И курит, курит. Попробовал — кааак ударит волной. В воздух.
Второй раз. То же.
Третий. Страшный удар. Черевичный за газы, а Егор из уже убрал. Накрыло волной всю машину. Егор подумал — ну не выплывет. Нет, вылезла… Подскочил катерок — вывез.
Черевичный отдышался.
— Буду взлетать.
— С такой-то волны?!
— Оставить не могу, на якоре — разобьет.
«И взлетел! Ну и мастер! Только неврастеник».
Вечером заехал ко мне Кокки.
— Как ты думаешь — выйдет ли у Сергея (Ильюшина) с транспортной?
— Строит. Сейчас конструктора научились делать, чтобы летала.
— А качества?
— Как тебе сказать. Он хочет сразу забрать в одну руку все блага: и скорость, и дальность. А надо основное решить, а потом доводить.
Очень хвалит Юганова.
Проводит второй набор на курсы испытателей. Соорудил положение о классах летчиков-испытателей. Ввел шеф-пилотов II и I класса, на I-ый не меньше пяти опытных машин. И вышло, что там он только один.
21 декабря.
Сегодня — 65 лет т. Сталину. До последнего часа ждали сигнала — не будем ли отмечать. Надеялись. но так ничего и не дождались. Часика в 2 ночи Сеньке Гершбергу позвонил авианарком Шахурин, спрашивал: нет ли об этом деле новостей? Ответили — нет. Видимо, он сам не хотел.
Сегодня был на празднике в 10-ой гвардейской авиатранспортной дивизии ГВФ по случаю вручения им гвардейского знамени. Вручал маршал авиации Астахов — толстый, почти заплывший, с маленькими усиками и маленькими стелкянными глазами. Принимал — командир дивизии генерал-майор Чанкотадзе, невысокий, полный, коренастый грузин, с широким, твердым лицом и глазами на выкате. Я знаю его давно. Когда-то в 1942 г., когда я уезжал на ЮЗФ, В.С. Молоков рекомендовал мне связаться с ним — он командовал группой ГВФ на фронте, а до войны был начальником лучшего в системе ГВФ Закавказского управления ГВФ. Я его видел на фронте и в селе Алексеевка и в Валуйках. Работал он там отлично.
23 декабря.
Второй день сводка сообщает о сотне подбитых танков. Немцы в НДП пишут, что начались бои в Курляндии (Прибалтике), в Восточной Пруссии и южнее Будапешта. Там, около Будапешта, дело действительно затянулось, немцы подбросили и тянут туда уйму войск. Наша сводка об этих направлениях пока молчит.
Сегодня после полуночи получили сообщение о создании в Дебрецене Временного Национального Собрания Венгрии и его обращение. Даем в номер.
Был ночью в редакции Василий Тимофеевич Вольский. Генерал-полковник, молодой, сановитый.
— Где ты так помолодел? — спросил я.
— На войне. Там есть такая живая вода. Приезжай, и я из тебя сделаю молодого, не седого, полного.
Зашел он к Поспелову, выговорил себе Брагина.
— Вообще, пишите больше о танках, — говорит он. — т. Сталин сказал, что танкисты — хозяева полей сражений. А сейчас перед нами важнейшие задачи.
Узнав, что Вольский в «Правде», позвонила Вера Голубева:
— Возьми у него короткий ответ на анкету «Смены» — что я буду делать в 1945 году?
Сели втроем: Вольский, Леопольд Железнов и я.
Я предложил: «Буду бить немцев».
Вольский: «Буду воевать.»
Леопольд: «Буду выполнять приказы Главкома». или «Рассчитываю мыть гусеницы танков в Шпрее».
Все не понравилось. Тогда Вольский предложил: «В 1942-43 году я окружал Сталинград. В 1944 г. — окружал в Прибалтике. В 1945 г. хочу осуществить третье кольцо, в котором задохнется Гитлеровская Германия.»
Понравилось.
— Вот давайте, ребята, так и напишем — «Три кольца», — сказал Вольский.
Я дежурил и пошел к себе. Леопольд остался с Вольким дописывать. На прощание Вольский сказал:
— Ты и сам приезжай на фронт. Возможно, это наступление будет последним. Сил — уйма!
Рассказывают наши корреспонденты, что Жуков, принимая 1-ый Белорусский фронт, сказал командирам:
— т. Сталин поручил нам подготовить и нанести такой удар, чтобы немцы поняли, что это — конец, а у союзников — коленки затряслись.
27 декабря.
Второй день гриппую.
На фронтах, за исключением юга, затишье перед бурей. Вот-вот начнется. На юге — завтра или сегодня будет Будапешт. Получено известие, что там ранен Виктор Полторацкий. Он всего неделю вылетел туда.
Виктор Вавилов был на днях у танкового конструктора Котина. Тот рассказывал ему о встречах со Сталиным. Как-то на фронте начало лететь управление новых танков (или какая-то деталь). Сталин вызвал Котина и начал спрашивать — в чем дело. Котин ответил, что испытатели ни разу не жаловались на эту деталь.
— Испытатели, — насмешливо повторил Сталин.
Котин пояснил, что дело в низкой квалификации механиков-водителей. Заводские водители тоже никогда не жаловались на конструкцию.
— Это неправильно, — ответил Сталин. — Если бы все летчики были как Коккинаки, то ни одна машина на фронте не капризничала бы. Машины надо делать на водителя-середняка, а не на танкового Коккинаки.
Звонил Оскар Курганов. Приехал из-под Будапешта. Говорит, что воевать стало очень трудно. Как в 1941 г. Бомбят, всюду и непрерывно. Был в Бухаресте — там все совсем иначе, чем было. Цены жаркие. Советские офицеры живут в Гранд-отеле. Вход строжайший, по пропускам. В подъезде — пулемет, у входа два часовых.
31 декабря.
Вчера закончилось партийное собрание. Было бурным и очень хорошим. Резко и увесисто выступал Сиволобов, крепко Корнблюм, Креславский, Гершберг. Сильно и по делу всыпали Золину.