Сегодня утром посмотрел в библиотеке газеты и журналы и не могу работать: везде шьются свои маленькие дела, все пробиваются и царит ничтожный уровень. «Современная драматургия» открывается пьесой
И. Прута и Ел. Черняк «Незабываемая ночь» — я помню эту ничтожную пьеску еще по Радио, я ее дал-то, сильно поправив, потому что упросили: дескать, к пенсии для Е. Черняк. Боже мой, теперь эта пьеска — в альманах! В газете «Советская Россия» орудует мой друг юности Арсений Ларионов: публикацией проглядывается кружковщина. Как правило, русская, но ничтожная по своему содержанию.
Смотрю фильмы. Видел «Имре Кальмана» по сценарию Ю. Нагибина, который я читал раньше. Фильм очень средний, хотя сценарий я читал не без интереса. Вылетел эпизод с манто из платиновой норки в Америке и Верушкой, но появился жуткий по сусальности эпизод времен ленинградской блокады с «Сильвой» на сцене Александринки.
Имя В. Чичкова — гл. редактора альманаха в траурной рамке. Он был мужик не плохой, но заинтриговался. В его смерти я вижу какое-то противодействие судьбы. В альманахе с мая лежит моя пьеса «Сороковой» день».
По телефону Валя сказала: «Звонил Володя Иванов: «Сороковой день», наконец, вышел из распространения». Мне очень интересно, какая судьба будет у этой пьесы.
Вечером был на концерте Анат. Соловьяненко. Как он поседел с того времени, когда я последний раз его видел в Свердловском зале: ему вручали Ленинскую премию. Здесь пел с оркестром Крымской филармонии. Средне — Чайковского и дивно — во втором отделении — Верди и Доницетти. Зашиб он меня. Яростно хлопал.
Эти дни работал хорошо, сделал, т.е. отредактировал, 40 страниц. Писать легче ближе к подсознанию, раскованнее. Придумывай, но себя, а не других.
18 января. Ялта. Не веду дневника. Много пишу писем и еще есть списочек, кому написать. Работа особенно не идет. Переориентировал роман. Решил практически расширить, дожать вторую главу. Уже несколько дней выхаживаю идею эпизода. Голова пустая. Сейчас напьюсь чаю и попробую.
Прочитал «Степного Волка» Германа Гессе. Роман интересный, жаль, что я узнал его поздновато. Каждый раз меня потрясает немыслимое мастерство С. Апта. Какое виртуозное владение лексикой русского языка! Хорошо запомнил этого переводчика по «Иосифу и его братьям».
Любопытно возникшее неожиданно сопоставление: «Степной волк» вышел в свет в 1927 г., «Мастер и Маргарита» задуманы в 1928-м. Герой Гессе спорит с обожаемым Гете — и проигрывает, Булгаков строит свой роман с эпиграфа из «Фауста». Ситуации в их странах подтолкнули немца и русского на схожий путь? И оба автора отдают создание «мистического союза» радости в руки высшей силе. Не вождям...
В последней «Литературке» новый пассаж обо мне, Вадима Соколова. Интересна и сама статья с любопытной классификацией литературы. Соколов пишет: «Наконец, события минувшего литературного года, быть может, самые важные в нарастающем движении к новому. Это «Имитатор» С. Есина в «Новом мире», характерный для нравственных исканий наших дней, и «Пожар» В. Распутина в «Нашем современнике», ставший выражением философского раздумья и социальных обобщений на новом витке истории».
20 января. Вписываю эпизод во вторую главу, получается вяловато, но необходим объем и для первой.
Много читаю газет. Похоже, что наступают новые времена. Лишь бы только и этот период не оказался компанией. Сегодня в «Правде» отчеты со съезда КП Туркмении и с отчетно-перевыборной конференции Московской области. Что же будет, когда выбранные вновь секретари обживутся и привыкнут. Ведь материал-то старый. Дай Бог.
В «Сов. России» очень резкая статья Михаила Рощина «Пьеса жива правдой и доверием». По сути дела, это резкая критика положения дел в театре и Союзе писателей. Посвященные видят имена и адреса. Начнем с первого пассажа: «Было бы странно отделять драматургию от литературы. Читатель наш столь же недоволен, как и зритель...» И дальше: «С каждом годом нас все больше и больше заваливают романами, которые нужны только их авторам, полотнам, которые и авторам не нужны... Это искусство похоже на нашу торговлю: чего хочешь, того не найдешь, а что лежит — того не нужно». Самое поразительное — пресса бьется и стучит в виноватого, а все безрезультатно. Совершенно ясно, что во всем этом повинны конкретные люди, которые сделали из искусства себе кормушку.
23 января. Вчера очень пошла работа. Написал несколько страниц — даже самому понравилось. Заметил: становится интересно там, где пишу о продуманном — литературе, истории, морали.
В доме творчества новая смена. Приехали ребята на две недели из Литинститута — у них каникулы. Смотрю на молодые свежие лица и думаю, что, возможно, некоторые из них станут известны всей стране.
У парнишки, который сел за мой стол — пятый курс, выпускник, — я спросил: «Кто ваш мастер?» — «Егор Исаев, но я его видел два раза за все время учебы: один раз в ЦДЛ, другой — по телевизору». Сидят, охраняя свои места, и из-за них «недополучают», страдают молодые ребята.
Позавчера ездил в Симеиз. Это, наверное, самое красивое место в Крыму. Центральная улица, упирающаяся в горы, меня потрясла. Кипарисы с двух сторон и «под античку» — скульптуры. Греция! А ведь все это будет стоять еще столетия.
Здесь, наверное, самое не тронутое в Крыму современным строительством место. Говорят, нет воды. Прелестные старинные дома, правда, все ветшает. Рядом с виллой «Ксения» (1906 г.) жуткий современный универмаг. Обратно дошел пешком до Алушты. Поеду туда еще раз. Глаз всем этим не насладился.
Вчера пришла телеграмма от Наташи Ивановой: «Знамя» приняло к печати «Незавершенку».
Валя здорова, настроение у нее среднее.
Утром получил письмо от Миры Смирновой. Как всегда, письмо очень доброе. Хохотал, когда прочел ее вопрос о «Ковбое»: не о доярах ли это?
Утром бегал — от дома творчества по набережной до конца массандровского пляжа, обратно до Ореанды — и искупался в море, температура воды +8, воздуха утром +5.
1 февраля, суббота. Вчера вернулся в Ялту из Москвы. «Знамя» меня все же «достало»: попросили приехать и поправить две страницы. Звонили из Москвы в 15 часов в понедельник, а в 15.30. я,уже с сумкой, выехал. Все быстро и мобильно. В гот же вечер — Симферополь и поезд.
Когда подъезжали к Москве, в купе остался вдвоем с армянином, жителем Адлера, едущим в Мурманск, чтобы продать 500 хризантем, а главное, договориться о продаже 15 тысяч нарциссов. Я спросил, много ли на выращивание этой массы цветов надо затратить труда? Нет, не много, культура легкая. Он собирается взять за эту легкую культуру по 40-50 коп. за штуку. Правда, накладные расходы и в «лапу» (если будет сдавать цветы государству) — по 10 коп. с цветочка. А за землю он платит — у него 15 соток — до 15 рублей за квартал.
Но разве какая-нибудь вологодская бабка сможет со своих соток снять столько рублей! Пора вводить дифференцированную ренту за землю. Земля в Вологодчине -и земля где-нибудь в Краснодарском крае и сам стиль жизни, когда не нужны пальто и свитера. Есть разница?
В Москве, кроме «Знамени», заезжал в «Театральную жизнь». Они крепко испортили, сократив, мой очерк о Люсе Свердловой, приме из Костромы, и началась свистопляска: я очерк забрал, потом дома застал меня звонок ответственного секретаря, место все же нашлось, вечером ездил к Елене Владимировой домой вносить правку. Внимание публики заставляет меня с большим вниманием относиться к своей работе.
В Москве, когда я был у Наташи Ивановой в «Знамени», прочел ее статью.
Она отвечает Соколову. Теперь из «крупных» обо мне не писал только Л. Аннинский. Удивился, как мне безразлично все то, что пишут об «Имитаторе». Пассаж Н. Ивановой следует за длинной раскаткой о В Распутине — его, тоже за «монологизм», как и меня, она несет во все корки: «Откровенно публицистична и повесть С. Есина «Имитатор». Здесь с самого начала очевидна «неправда» героя, неистинность его жизни; и сюжет, и композиция, и конфликт направлены на одно: саморазоблачение Семираева (которого и разоблачать-то зачем: он уж и так голенький). Пафос и страсть С. Есина мне более чем понятны, однако художественная сторона подчас подменяется риторической. Подчиняясь эффекту журнализма, здесь литература открыто переходит в дело и способна стать силой эмпирической: задеть семираевых, разворошить их гнезда, заставить их узнать себя, самообнаружиться! Дело великое, но убедит ли силой художественности повесть через... два года? три? после Семираева?»
Чего они расписались? Мне интересно здесь только одно: вся эта писанина идет вокруг человека, в которого никто не верил! Недавно мне прислал письмо Саша Путко, с которым я в юности работал на Радио. Мысль такая: я в тебя верил, но никогда не думал, что ты так выплывешь. Верили в меня только два человека: я сам и милая мамочка, о которой я всегда вспоминаю. Да поддерживал Лева Скворцов. А рядом, с первых публикаций, рассказов, был Боря Тихоненко. Как многим я ему обязан...
Из Москвы уезжать не хотелось, было тепло и уютно. Знал, что опять буду скучать о Вале.
Прилетел быстро и четко, в 2 часа, к обеду, уже был на месте. По дороге произошел инцидент: в автобусе не смог отыскать купленный билет и меня оштрафовали на пять рублей. Как только автобус тронулся, билет я, конечно, нашел. Проверяльщица — довольно гнусная баба, это было видно по ней — знала и видела, что билет я брал, и в ней порядочность боролась с алчностью — работают, наверное, с оборота, — и алчность победила. Это все меня взвинтило и уже в Ялте я вторые сутки не могу собраться.
Написал большое письмо Мире Смирновой.
6 февраля, вторник. Работаю медленно. Быстрее и не получается. Все выруливаю, а потом подгоняю до былого, до суперреальности. Читаю Бежина — Леня прислал мне книжку из Москвы — и хожу в кино. Видел «Иди и смотри» Э. Климова. Почти документальная лента, которая не останется как документальная, потому что страсти можно придумать пострашнее, и не стала художественной, потому что в этой художественности слишком много этнографии. Два дня назад все же посмотрел «Вокзал для двоих». Просто даже смешно, что ленту вывозили в Канны. Все безумно затянуто, многое построено на сугубо внутренних реалиях. Эпизоды жизни, не превратившейся в общечеловеческую реальность. Все это так и не взлетело до искусства.