ает. Вообще в гасконской кухне: утка и гусь, нафаршифрованные особым образом, в жиру, отчего мясо как-то изменяется. Жареный гусь с овощами был необыкновенен и дивно хорош(похоже на «табака», видимо, и технология схожа). Но потом доля уважения к д’Артаньяну сказалась на болях в желудке,
После обеда пошел в базилику С-Д— могилы королей. Именно здесь, у гроба Людовика ХIII, Атос принял клятву Бражелона. Не меня все это произвело невероятное впечатление: Людовик ХV, ХIV, Мария Медичи, Капетинги и т.д. Все вылизано и расставлено в соответствии с экскурсионной логикой. Я представляю, какой хай производят все эти родственники, когда гаснет подсветка и уходят экскурсоводы. Выясняют — из-за него рухнуло королевство и прервалась династия. Как удивительно разнообразны надгробия: Филипп Красивый — совсем (по сегодняшним меркам) не красивый. Длинный оказывается коротким и т.д. И все это во время революции потрошилось, выбрасывалось. Все, как и у нас. Говорили об этом с Б.Н. вечером. Все то же неразумное, между богатством и бедностью, мещанское сословие.
На обеде выяснились некоторые подробности: М.О.Чудакова, остановившаяся в Париже у Фриу, далеко не афиширует своих взглядов. Все здесь воспринимается совсем не так, как есть на самом деле: демократия лишь как только демократия. Не она разваливала страну, и не демократическая интеллигенция давала разрешение Б.Н.Е. на штурм Белого дома и на ввод войск в Чечню. Письма подписывались не против инакомыслящих писателей, ученых, артистов, а против «фашистов», против антисемитов и т.д. Что и кто конкретно стоит за этими словами-фетишами, западная интеллигенция не знает.
В метро Тарасов перевел заголовок газеты, которую читал юноша: «Партизанская война в Чечне развертывается».
Вечером шел дождь. Сена уже затопила набережную, идущую вдоль правого берега, по которой еще вчера ездили машины.
Звонил Татьяне. Она очень обрадовалась. Поеду к ней в следующую среду.
25 января, среда. Жуткое наводнение на Сене. Вчера и сегодня временами шел дождь, коричневая вода в реке поднялась, закрыла шоссе вдоль набережной на нижнем уровне. Вода подошла и уже мочит осветительные приборы, которыми вечерами подсвечивается мост.
Все-таки это единственный город в мире, где русский человек,воспитанный на переводной французской литературе, чувствует себя так свободно. Огромное количество знакомых и памятных реалий, привычные названия улиц, имена вошедшие в плоть нашей культуры. И, естественно, прущее через край, прыскающее в глаза самодовольное богатство внешней культуры. На чем все это держится? Откуда такое обилие праздных людей на улицах? Откуда такое пренебрежение — при безработице — физическими формами труда: негры и алжирцы асфальтируют дороги, подметают улицы и вывозят мусор.
Утром, доплетясь до Ситэ со своей пл.Республик и, с толстой, по моде начала века мясистой теткой из металла в центре, я решил войти во Дворец правосудия. И все-таки власти, видимо, откуда-то ждут удара. Возле каждого государственного здания, на больших перекрестках, стоит их величество полицейский, чистенький, доброжелательный в опрятной форме и почти обязательно привлекательно-молодой. Во Дворце на входе «для посетителей», всех обстоятельно, как в Кремле на прием, обыскивают, не чурались магнитными воротцами и осмотром сумочек, но потом можно почти свободно разгуливать почти по всей территории. Дом закона, который всегда старался стать не правилом, не исключением, а Законом, ибо, видимо, это и есть единственное прочное основание для труда и жизни. Какая свобода, какие роскошные холлы, вестибюли и. приемные, сколько места и воздуха. Место поднимает власть. И как оно охраняется.
В 13.00. встретился с Б.Н. в Сорбонне. Я уже сходил в Люксембургский сад, чистый, ухоженный, скорее, окультуренное пространство нежели сад. Так же, как Тюильри, куда я поеду; все это заслуживает скорее любования, нежели любви, нужна сила, вольность, корень, рвущий камень. Этого ничего делать не положено. Германский порядок менее крут и значителен, чем местный.
Январь. Париж. Пройдя почти весь Сен-Жермен, добрались до книжного магазина «Глобус». Стоит трехтомник Алешкина и лежит мой там «Избранного». Цена 120 франков — 12 кг. отборных мемуаров. Б.Н. сказал, раньше магазинов было 3, нынче, с падением интереса к русистике, торговля книгами сократилась.
Вечером долго и медленно разглядывал скульптуры по фасаду Лувра, которые мы все воспринимаем, так же как и печные трубы: это скульптуры деятелей государства, науки, искусства. Абеляр соседствует с Монтенем. Скульптур много, десятки, многих этих деятелей я не знаю или не могу прочесть их имена. Мазарини и Ришелье стоят через площадь напротив друг друга и пускают друг в друга ядовитые взгляды: счастливый и несчастливый любовник Анны Австрийской! Огромный, похожий, как его у нас представляет Вобан.
26 января, четверг. Совершили экскурсию на метро до ст. Булонский лес, даже через лес, под дождем мимо Большого каскада озер — здесь был момент, когда какой-то вежливый господин взялся подвезти нас до этих озер на «мерседесе» и подвез, через весь лес с голыми взывающими ветками на «вид Эйфелевой башни» к высокому обрыву над Сеной, где расположен дворец Шайо. Сверху опять бесконечная поразительно точная и от этого чуть скучная линия через башню к «Военной школе».
Две вещи поражают: Эйфелевая башня в переплетении ее металлических конструкций и сам Дом Инвалидов: двери, огромное количество пушек — обстреливают точно и сейчас, — мемориальные улицы, церкви со свешивающимися с потолка вражескими знаменами. В каждом «жесте» — разумное воспитательное начало. Родина-мать. У нашей Родины, по-моему, слишком мало сыновей.
27 января, пятница. Утром позвонил Павлу и уехал в Малье. Долгий разговор о потери цели в жизни. Он уехал лет 20-25 тому назад из Киева. «10 лет прорывался, стал кандидатом наук, а все 140 р.». Выперли, слежка и КГБ. Он живет недалеко от замка Во Ле Виконт. Определенно я иду по следам Дюма. Мельком из машины увидел купол, под которым спал Людовик ХIV (по Дюма). Мой визит оказался не так уж спонтанно-бескорыстным, вернее, мое приглашение. Мы перед обедом съездили, купили чугунную печку, которую Павел сторговал раньше.
Для меня все здесь безумно интересно. Дом, набитый старыми вещами и антиквариатом. С нашей точки зрения поле жизни — музей.
История Павла: жена бросила, дочка ушла, дом, который он нанимал, становится не по средствам. Мечта вернуться на родину лопнула: он боится. Рассказывал, как пытался купить квартиру в Москве. Умереть чуть ли не проще. Какая удивительно грустная и безрезультатная жизнь. Рассказал все это Б.Н.,он точно определил: самообслуживание.
Для — «Жизни без детей» — огромный пустой дом, полный постелей, на которых никто не спит, и игрушек: внизу педальный автомобиль, наверху электрическая железная дорога.
28 января, суббота. Наш номер стоит 230 долларов в день, если вдвоем, и 210 — если поодиночке. Окно в колодец, на дне которого какой-то зал или цех, а по бокам окна таких же отельчиков. Одна звезда. Туристский, но белье приличное, меняют ежедневно и жить можно. Один стул, шкаф и две тумбочки, в которых наши продукты. Питаемся в основном длинными, дивного вкуса, французскими батонами и дешевыми яйцами. Одно из особенностей жизни: топят только ночью, днем батареи даже не теплые, а просто не холодные.
Утром были в Толстовском обществе. Читали по-французски два доклада. Один о христианстве у Толстого — дочь или внучка философа Лосского; другой — Жорж Нива — невысокий литературовед (автор книги о Солженицине) — о воображении (отсутствии) в романе «Воскресенье». Я хорошо сосредоточился и написал пару страничек в «Гувернера». Забегая вперед, скажу, что утром во время пробежки, впервые прочувствовал и понял, что «Гувернера» я напишу. Вдруг увиделась жена второго героя, которая приехала и живет в одном номере (они муж и жена по фиктивным паспортам) с героем основным. Главное, есть ощущение и с остальным справлюсь. Обидно, что герои не сразу выстроились и возникли под пером и значит, предстоит внести уточнения, произвести серьезную редактуру.
Во время докладов записал в блокнот (возможно, несправедливо). «Седовласые, милые, высохшие люди, собравшись, делали все, чтобы убить живое слово, все расщепить, расчленить, лишить жизни, превратить все в человеческое мясо, действуют по алгебраическим законам скотобойни: поиски к поискам, потрошки к потрошкам, а рожки пойдут на варку клея».
К 15 часам пришли к Зинаиде Алексеевне Шаховской. Старуха — родилась в 1906 году, значит ей 88 — меня околдовала, так умна, ясна и определенна. Я всегда в разговорах о ней в Москве относился с иронией: страсть юных недоумков к аристократии, какой там еще редактор «Русской мысли», так, дамочка с определенной злобой и долей рабочего антисоветизма. Мы запели с нею на два голоса сразу: «Я не признаю общечеловеческих ценностей» — и я: «Я против интеграции Европы, снятия границ и мирового правительства. Во главе этого правительства станет такой монстр, что нам всем не поздоровится. Граница — это то, может спасти человека» — «я это понимаю и разделяю».
Много говорили о библейцах. Держалась в рамках, но тема эта для нее из выстраданных и больных. Подарила мне книжку 23-го года, переизданную в 78 году «Имка-пресс» «Россия и евреи», написанная (авторы) евреями. По ее словам, основная мысль книги — разрушение России нанесло еврейству огромный урон. То же самое происходит и сейчас. Вообще она много говорила о России, которая сейчас, по ее словам, переживает страшное время. Она с симпатией рассказывает о времени Хрущева и о Москве, куда она попала женой дипломата в 20-х. Ее сегодняшния впечатления — глубокие, особенно от чиновников и их жен, которые стремятся ее посетить: ради приобщения к аристократизму. Главная ее печаль-забота — что ее не знают, как писательницу, в России. 15 романов и 4 тома воспоминаний по-французски.