И вторая новость: утром звонили из Обнинска — взломали и обчистили дачу. И это в благоприятный для Стрельца день. Под вечер позвонил Куняев: прочел «Гувернера» и говорит, что здорово. Я по-прежнему не верю и сомневаюсь.
Вечером был на творческом вечере у Сани Кузнецова. Он прекрасный человек, но зачем-то лепит из себя большого писателя. Впрочем, я его люблю: вспомнил молодость, Визбора. «Под конец жизни я разошелся с ним во взглядах». Вначале Саша был в смокинге, а закончил вечер в черкесске.
Весь позор с Первомайской, кажется, закончился. Взяли штурмом село, будто это Бородино.
19 пятница. Еще вчера позвонили из Обнинска: будто бы ограблена дача и просят приехать опознать отобранные у грабителей вещи. Оказалось, все не совсем так: в этом году до дачи еще не добрались, вызвали но поводу прошлогоднего грабежа. Поймали. Кто? — спрашиваю у милиционера. Молодые. славные ребята. Одного из них зовут Саша. Из Обнинска. Совсем зеленые. Но если бы вы знали, какая в деревне царит нищета.
В разговоре долго говорили о положении дела в милиции: денег не платят, начальник — противник возбуждения уголовного дела — открытый вор. С.П., который ездил на машине со мною, спрашивает, кто победил на выборах. Коммунисты. Это в архидемократическом Обнинске. Я помню город на следующий день после путча. Отсюда вывод: коммунисты победят везде, где плохо, где все повержено.
Вчера звонил Куняев: наговорил много лестного про роман, хотя я не уверен, что читал он его подробно. Берут(в 3 и 4) номера. Я сомневаюсь.
Вечером звонил Вульф: реакция после моей статьи.
23 января, вторник. Вчера состоялись выборы спикера в Верховную палату. Им стал Строев. Это политическое нагнетание не меняется, не может кончиться ничем хорошим. Радости от победы «наших» нет. Тревога за людей, за страну-то я не тревожусь. Для России иногда требуется, чтобы было плохо. Она вывернется и выйдет окрепшей. Но, как всегда, за свою «крепость» она заплатит людьми, своим народом.
Вечером был в СТД на презентации книги Вульфа. Была Степанова, все говорили о потрясающем успехе книги. Из людей, на которых мне интересно было посмотреть, были: И.Соловьева, И.Саввина. В свое время Соловьева была рецензентом «Живем только раз», в «Новом мире». Сейчас это седовласая и живая семидесятилетняя женщина. В конце вечера после фуршета призналась мне, что выпила бутылку водки.
Постарела и Саввина. На лице какие-то пятна. Пыталась бурчать на меня из-за заметки в «Независимой» («Я еще не дочитала»). Пристально, оказывается, интеллигенция следит за каждым печатным словом.
Очень много говорили о «любви». В присутствии 90-летней женщины в этом было что-то развратное. М.б., и сенсации бы не было, если бы книга вышла «потом». Что-то здесь есть недостаточное.
25. среда. Утром был у посла Македонии на ул. Дм.Ульянова. Посольство — в квартире на 1-м этаже. Посол — Г. Тодоровский — славный профессор, на пенсии. Говорили об обмане и о литературе. Маленькая, наперсточная страна, крошечное посольство. Начинаю испытывать жалость к этому миру,
28 января воскресенье. Ничего не поделаешь, придется писать о похоронах и смерти Юрия Давидовича Левитанского. До слез жаль старика, и он сейчас, как живой, передо мною. Вечером в четверг мне позвонила его третья жена Ирина: умер Юрий Давидович. Я по своему жесткому обыкновению подумал: опять все хозяйственное напряжение, как и в случае с Томашевским, падет на меня. А не ходим ли мы на кладбища потому, что боимся, как бы наши собственные похороны не оказались пустыми? Обмен.
Юрий Давидович умер в Мэрии, после какого-то совещания, где демократы — в виде заговора — рассуждали, как сыграть так, чтобы выиграл президентские выборы Ельцин. Приблизительно на такой же сходке я был летом у Филатова. Кстати, как я и предсказывал тогда, выборы они проиграли.
Утром в пятницу, половина десятого, я уже отдиктовал некролог, который в субботу поместила «Московская правде». Спасибо Саше Егорунину, который помог мне и дал точные наводки и сам же поставил в номер. К двенадцати в институте уже стояла выставка из книг Юрия Давидовича. Но тут возникли вопросы с охраной, которая ушла из общежития, и я забыл о дате похорон: 12 часов, ЦДЛ, панихида. С этим и уехал в Обнинск в надежде отдохнуть и приехать вечером в воскресенье. Но в субботу эта несчастная дата — 12 дня — всплыла у меня в памяти.
Все это я описываю, чтобы стало ясно и происходящее далее. Еще не было 2-х, ушел по совершенно темному поселку, через ж.д. пути, через лес, опоздал на электричку. Первоначально я хотел переодеться, но, к счастью, этого не произошло, потому что на кладбище я бы продрог.
В одиннадцать я приезжаю в Москву, ровно к 12 — в ЦДЛ. Сразу же вижу в Малом зале принаряженные и, скорее, торжественные, нежели траурные, фигуры. Командует всем Эдлис. Я подхожу: «Дай мне слово». Он: «Нет». Я становлюсь в сторонку и наблюдаю. Говорят Соколов, Евтушенко, длинно Эдлис, Поженян, Вознесенский. Вознесенский не готов, и спасибо ему лишь за то, что он читает стихи Левитанского. Евтушенко читает свою какую-то полупрозу-полустихи. Эдлис, как опытный актер и драматург, поигрывает и делает вид, что забывает закрыть «траурный митинг». Потом вспоминает и возвращается. Проходя мимо меня, останавливается (из зала все наблюдают и по-своему комментируют): «На кладбище выступишь!» К этому времени в моем сознании уже готова статья о том, как мне не дали слова: демократы и у гробовой ямы воюют с патриотами. Я говорю: «Нет, я болен, я не могу ехать на кладбище». Я-то понимаю, что меня не хотят выпускать на публику, боятся моих слов, боятся, что я схвачусь по поводу основных тезисов Эдлиса: Левитанского убила чеченская пуля и по поводу об одиночестве. Через пару минут остываю: «Скажу на кладбище». Я-то выше того, чтобы воевать у могилы.
Могила братьев Квантришвили. Гроб Левитанского — его хоронили за счет Ильи Коллерова (бензин). Несколько речей, в том числе и моя: последний поэт русской традиции. Могила обтянута материей. Бригада совершенно трезвых благообразных могильщиков. Деньги, видимо, платили огромные. Читающий молитвы раввин. Холодно.
Вечером конспектировал на компьютере статью В.Бондаренко об Айтматове,
29 января, понедельник. Разворачивается история с Сашей Авдеевым, проректором. Он, видимо, болен, но во мне зреет и поднимается брезгливость к его финансовой нечистоплотности, после которой я уже не могу с ним работать.
Был в финском посольстве на вечере Класа Андерсона — ихний министр культуры и пианист. Заманивая заповедным для нас словом «по -сольство», министр -финн собрал целый зал в своем пресс-центре. Были и правые и левые. Аннинский, министр культуры вместе со своей женой. Чем старше женщина, тем лучше шуба. Куча людей, от бабушки русской поэзии Андрея Дементьева до Евгения Попова, прозаика, прикидывались, что их интересует поэзия. Слушал, склонив голову, многовалентный Аннинский. Каждый готов был написать, спровоцировать свое мнение, проанализировать за поездку, за лишнее приглашение, за книгу на финской бумаге.
После литчасти был хороший шведский стол и во время еды играл на ф-но министр, ему помогал какой-то хороший саксофонист. Министр-то мне понравился. Стихи в русских переводах неплохи, да и играл он замечательно. Самодостаточный человек. Эстетика министра в стихах — морское дно,
30 января, вторник. В «Некрасовке» состоялся вечер В.И.Гусева. Общий вывод — Гусев каким-то логическим образом хорошо действует на меня и другой — мне кажется, люди хотят объедениться и что-то слушать. Молодец и директор Библиотеки — Андр.Мих. Стахевич — все время что-то крутит, придумывает, будоражит людей. Мой вечер в библиотеке следующий —
21 февраля.
31 января, среда. Утром звонил Вульф — резонанс на мою статью о Степановой. Ему звонила Е.Фадеева, приходят письма. Поделился с Виталием, что иду на вечер Бондаренко. Умный, как змей, Виталий сказал, что объявленной в афише Дорониной не будет. Не было ни Киреева, ни Аннинского. Немилосерден был популистский, агрессивно-единый, едкий как щелок, русский дух. К счастью, я взял себя в руки и не произнес свою заготовку.
1 февраля, четверг. Начал статью для «Завтра». Поговорил с Авдеевым, который почти плакал. Я решил оставить его на гостинице. Волнуюсь за статью о Табакове. И надо бы начинать что-то новое.
2 февраля, пятница. Я не могу противостоять наглости и бесстыдству. Конфликты с Ольгой Васильевной. Внутри нее бродят страсти из-за денег. Подбираюсь к гостинице. Там, как и везде, тоже нечисто.
Вечером Юлия Борисовна вынесла тарелку с остатками из столовой для приблудившейся собаки. Не успела она оглянуться — тарелку украл бомж.
7 февраля, среда. В музее Герцена на Сивцевом Вражке, в доме напротив Кремлевской поликлиники состоялся вечер памяти Лакшина. Были званы Маканин, Е.Колобов, Глузский и Ваншенкин. Говорили и еще люди из зала. Несколько дней перед этим я читал много Лакшина и восхищался этим чтением — здесь интересно даже не факты, а сам автор и характер его построений. Мне кажется, без ложной скромности, я говорил не хуже всех. Говорил о памяти, приводя набоковскую дифиницию о смерти. Он увидел новую этику у людей, которые всю жизнь маскировались под традиционную интеллигентность. Сердце не выдержало.
Закончил и даю читать статью о смерти Левитанского. Статью о Набокове «Независимая» притормаживает.
9 февраля был в Сопове. Я опять влез в большое строительство. Это все боязнь деньги истратить на себя.
Вышло «Домашнее чтение» со сказкой Е. Нестериной и моим предисловием. Вечером по TV Жириновский против В. Анпилова. Одно из свойств длительных показов по TV: Ампилов уже не выглядит таким идиотом, потому что здесь он разворачивает мысль, а Жириновский показан демагогом и одесситом — это они сами себя так показывают — и какой испуганный Любимов! Как он, оказывается, боится «передела собственности» Этот, уже лысеющий, молодой отпрыск.