Грозного с князем Курбским в серии «Литературные памятники» имеет объём более чем в 420 страниц.
На 50 страниц оригинального текста — 370 страниц предисловия, послесловия, комментариев и примечаний.
Пожалуй, примерно так же соотносятся в публикации дневников Берии текст их автора, то есть непосредственно Л. П. Берии, и текст их комментатора, то есть Сергея Брезкуна (Кремлёва).
И вот об а том, четвёртом, информационном пласте — комментариях и примечаниях публикатора дневников Берии — член-корреспондент РАН профессор В. П. Козлов почему-то не сказал фактически ни слова.
Как ни странно, профессор Козлов никак не аттестовал ни те достоверные, но замалчиваемые исторические сведения, которые я привожу, ни мои комментарии. Он даже не пытался дезавуировать то видение эпохи Сталина и Берии, которое заявлено в комментариях Кремлёва к дневникам Берии.
Так почему профессор Козлов обо всём этом предпочёл умолчать?
Более развёрнуто мы поговорим на эту тему позднее, но кое-что скажу сразу.
Всё, что касается непосредственно исторических сведений и данных, содержащихся в четвёртом информационном пласте, абсолютно достоверно и аутентично, поскольку всё там опирается на те документы, которые были опубликованы коллегами профессора и членкора В. П. Козлова уже в антисоветские, антикоммунистические, антисталинские и антибериевские годы.
То есть мои комментарии, смею заявить, являются не просто некими моими досужими рассуждениями, а каждый раз подкрепляются точными историческими данными и фактами.
И всё это бьёт фальсификаторские потуги официозных историков наповал!
Правда истории — даже та её часть, которую профессоры-академисты выпустили на свет божий мизерными тиражами в дорогостоящих сборниках документов и других печатных источниках, мало доступных широкой народной массе, — не за этих профессоров!
Вот и приходится им помалкивать…
Приходится ограничиваться рассуждениями и суждениями вместо точной и объективной реконструкции эпохи Сталина и Берии. Ведь точная реконструкция для нынешнего официоза убийственна.
У меня есть ещё что сказать по этому поводу и кроме уже сказанного, но — всему своё время и место.
Я ещё об этом всём скажу!
Пока же вернусь к анализу статьи профессора Козлова, который пишет:
«Нам осталось ответить на два вопроса, связанные с этим документальным подлогом: кто его автор и зачем он это сделал? Автора подлога выд ают легенд а об обнаружении «Личного дневника» Берии, комментарии к его тексту и книга «Берия. Лучший менеджер XX века». Все эти три документа едины по своей идейной заданности, в ряде случаев они дополняют друг друга. Автор двух из них не скрывает свое имя. Это Кремлёв. Не случайно в своем предисловии к публикации он делает важное заключение: «Должен сказать, что работа по подготовке дневника Л. П. Берии к печати лишь укрепила те мои выводы, которые я сделал ранее относительно Берии и его эпохи» (т. 1, с. 29). Следовательно (? — С. К.), и третий документ — «Личный дневник» Берии — есть результат умоделия того же человека».
Да-а…
«Сила», «логика» и «убедительность» подобной «аргументации» напомнили мне Элизу Дулитл.
Героиня пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион» и популярного мюзикла «Моя прекрасная леди» Элиза была убеждена, что тот, кто стянул тёткину шляпку, тот и тётку «кокнул», потому что «тамошняя публика» и за шляпную булавку могла «укокошить».
Вот и тут, на том основании, что личный дневник Берии, комментарии Кремлёва к его тексту и книга Кремлёва «Берия. Лучший менеджер XX века» едины не по своей идейной заданности, конечно (ибо я, в отличие от официозных историков, ничьих заказов не выполняю), а по идейному наполнению, профессор Козлов делает вывод о том, что все три текста якобы принадлежат одному и тому же лицу.
Но простите! Кремлёв оценивает эпоху Сталина и Берии во всех её основных чертах практически так же, как её оценивали бы сами Сталин и Берия. Так с чего тогда, спрашивается, должны расходиться оценки и мысли Берии и его комментатора?
И как они могут «в ряде случаев» не дополнять друг друга, если речь во всех трёх текстах об одном и том же, а именно: о ЛЛ. Берии, его деятельности, его жизни и жизни страны, для которой Берия работал?
Я понимаю, если бы профессор Козлов привёл, скажем, примеры прямых или характерных стилистических совпадений в тексте дневников, впервые увидевших свет в 2011 году, и текста моей книги о Берии, впервые изданной весной 2008 года. Тогда можно было бы о чём-то говорить…
Нет же — не проводя никакого текстологического анализа, профессор Козлов тем не менее заявляет об авторстве Кремлёва во всех трёх случаях.
Ну-ну…
А дальше — больше! Профессор Козлов выступает ещё и в роли Вольфа Мессинга, якобы умевшего угадывать мысли публики, и заявляет:
«Два мотива подвигли его (Кремпёва. — С. К.) на документальный подлог: продемонстрировать читателю «Личным дневником» Берии образ человечного государственного деятеля, пекущегося о благе страны, переживающего за свои и других ошибки, — с одной стороны, и подложным документальным источником, обнаруженным якобы после выхода его книги «Берия. Лучший менеджер XX века», подтвердить всю систему общих и частных заключений о деятельности этого человека в этой книге — с другой».
Прямо так и сказано, и написано. Не в форме вопроса или предположения — мол, надо полагать, что Кремлёва подвигло то-то и то-то или хотя бы: скорее всего, Кремлёвым двигали следующие соображения и т. д.
Нет, прямо-таки с фельдфебельской, а не с профессорской прямолинейностью бухнуто: на подлог Кремлёва подвигло… и т. д.
Ну ладно бы с уверениями в подлоге — в конце концов, я не могу запретить профессору Козлову считать обнародованные мной дневники Л. П. Берии подлогом. Но прямо заявлять что-то от моего фактически имени?!
При живом Кремлёве, без полномочий от Кремлёва, публично сообщать о том, что Кремлёвым-де двигали те или иные соображения?!!
Заявлять это, не имея к тому никаких оснований, кроме собственных профессора Козлова измышлений?!!
Это, простите, как-то не очень по-профессорски.
А может, наоборот — очень даже по-профессорски? Ведь современное литературоведение, например, совершенно спокойно относится к тому, что западные якобы литературные якобы шедевры не только полны того, что раньше называлось нецензурщиной, но и издаются в «Россиянин» со всеми «ненормативными» словами без обязательных ранее точек.
Ненормативное в «Россиянин» становится нормативным, лживое — якобы правдивым, подлое — приветствуемым…
Оруэл ловщина, да и только.
Так что и с профессора Козлова взятки гладки.
Это всё, конечно, более чем грустно. Но это пока, увы, факт и приметы ельциноидной «эпохи».
Но я-то — не ельциноид! Чем я руководствуюсь, позвольте отвечать мне самому, а в досужих академических интерпретаторах и извратителях моих побуждений я никогда не нуждался, не нуждаюсь и не буду нуждаться впредь!
Так вот, от своего собственного имени заявляю, что профессор Козлов попал пальцем в небо относительно моих мотивов к публикации дневников Берии и других его материалов.
Мною двигало исключительно стремление и желание познакомить соотечественников с очень — на мой взгляд — интересными материалами, которые оказались в моём распоряжении.
Что же до якобы желания «продемонстрировать читателю «Личным дневником» Берии образ человечного государственного деятеля, пекущегося о благе страны, переживающего за свои и других ошибки», то такое желание не могло быть в данном случае для меня подлинной мотивацией.
Не могло быть, во-первых, потому, что такой — мощно положительный — образ Берии создаётся всем массивом той достоверной документальной информации, который к сегодняшнему дню опубликован, причём опубликован уже в антисоветский и антикоммунистический период истории России.
Во-вторых, я уже немало потрудился для того, чтобы воссоздать облик и личность подлинного Берии, написав ту самую объёмную книгу, о которой упоминает профессор Козлов, а именно — «Берия. Лучший менеджер XX века».
Уже после её публикации, осваивая новые материалы о ЛЛ. Берии, я понял, что даже эта книга не раскрывает роли и значения Берии в полной мере, хотя и имеет объём в 800 страниц убористого текста. Поэтому у меня раз за разом возникало желание дополнить свою книгу, развив её в двухтомник.
Только занятость другими темами, в частности темами Сталина, 1941 года и 1945 года, не позволяла вше реализовать этот замысел.
И если бы у меня нашлось лишнее время, я бы использовал его именно так — не для «изготовления» «дневников Берии», а для того, чтобы, как пишет профессор Козлов, «подтвердить всю систему общих и частных заключений о деятельности» Берии, изложенных в первой моей книге, расширенным её вариантом.
У меня набиралось для этого вполне достаточно новых достоверных документальных и мемуарных данных.
Но появление в моём распоряжении материалов «Павла Лаврентьевича» трансформировало мои намерения, и те материалы, которыми я намеревался воспользоваться для расширения первой книги, я использовал для комментирования текста дневников Берии.
Само собой, что появление у меня материалов «Павла Лаврентьевича» обусловило необходимость и новой огромной работы с источниками, но — не для «изготовления» дневников Берии, а для их, по возможности, наиболее полного и глубокого осмысления, комментирования, снабжения развёрнутыми примечаниями и т. д.
Так что профессор Козлов ошибся и здесь.
Мне осталось сказать немногое, ибо статья профессора Козлова приближается к концу, а значит, приближается к концу и мой анализ непосредственно её текста. И вот тут начинается — как на мой вкус — самое занятное.
Вначале — слово профессору Козлову:
«Фальсификация Кремлёва полностью соответствует типологии подлогов документальных исторических источников. Например, чтобы исключить натурную демонстрацию подлога — подлинную рукопись дневника Берии — он изобретает достаточно примитивную и простодушную легенду о ее бытовании. Похожими легендами сопровождались подлоги Х. Х. Дабелова, Д. И. Минаева, А. Р. Раменского и др. Как и в случае с другими документальными подлогами, например «Дневником А. Вырубовой», фальсификатор не смог скрыть своей зависимости от подлинных документальных исторических источников. Не ново и стремление фальсификатора с помощью «вновь найденного документального источника» придать больший авторитет своим прежним наблюдениям и выводам — к такому приему прибегали, например, Д. И. Минаев, изобретший «Сказание о Руси и вещем Олеге», Ю. П. Миролюбов, создавший «Влесову книгу».