ть постараются».
6.6. Отправил письмо Люсе. Эдаким бодрячком все прикидываюсь – доброго молодца, де, и сопли греют. На другой день после приговора дали нам час на разговор в присутствии Круглова. Я болтал без остановки – всякие пустяки и анекдоты, лишь бы не касаться приговора – нежелание разменивать чистоту трагического переживания своей судьбы на мелочь утешительства? Быть казненным рукой советского закона – это судьба, тогда как быть советским заключенным – это не судьба, а образ мышления, за который надо расплачиваться. ***Закон есть мера политическая, есть политика» (Ленин). Не констатация печального жизненного факта, а лозунг на вечные времена. ***Тоталитарное государство еще на заре своего существования пытается вторгнуться в сферу духовной жизни человека. Ориентация на промышленный скачок (старинная и очень национальная история: человек – ничто, государство – все, которой оправдания всегда находятся) путем безжалостнейшей эксплуатации населения… Экономические рычаги слишком слабы, возникает настоятельнейшая потребность в выявлении внутренних резервов стабилизации и усиления тоталитарного режима. Духовная сфера становится объектом грубейшего манипулирования, конечная цель которого – выведение нового человека, то есть такого, который с религиозным энтузиазмом откликается на все лозунги, выкрикиваемые вождями, готов безропотно участвовать во всех социально-политических экспериментах, заранее согласен на все костоломные повороты во имя теории, такого человека, чье недовольство, каковы бы ни были его истинные причины, легко канализируется, направляется в нужную сторону… Впрочем, эксперименты – во многом анахронизм. О них истово толковали только в период борьбы за власть, которая и должна была дать возможность воплотить теорию в жизнь, поставить эксперимент во внелабораторных условиях, на живом многомиллионном человеческом материале, но стоило теоретикам-экспериментаторам придти к власти, как проблема ее удержания отодвинула все кабинетные мечтания на весьма второй план. На первом плане – удержаться у власти, и именно мне, а не кому-то там другому. Отныне и навсегда всякое экспериментирование подчинено лишь проблеме стабилизации власти властвующих, а отнюдь не учинению всенародного блаженства.
8.6. Еще не знаю, как здесь поставлено дело с бумагами – очень ли охотятся за ними или так себе? По приезде у меня отобрали все мои 4 книги и конспекты. Дневники же я умудрился уберечь – лагерные навыки кое-что значат. Кстати, отобранные у меня 24-го декабря бумаги, я обнаружил в своих вещах – видно, их даже не просматривали. Хороший знак.
Вряд ли мне удастся разработать надежную систему охраны своих бумаг. Придется все время быть настороже, полагаясь на счастье больше, чем на что-либо другое, так как угрожающие ситуации многочисленны и многообразны. Россия, по излюбленному выражению Колоди[18], страна лаптей и спутников – сочетание тонкачества и грубятины. И то и другое, к несчастью, с трудом поддаются вероятностному предвидению – в каждой конкретной ситуации надо заново оценивать расстановку сил и действовать, исходя именно из этой оценки, без оглядки на схемы. ***В вещах моих сохранился и черновик заявления об отказе от советского гражданства, написал я его 25-го декабря. Люся очень тактична и чутка, и все же я так был озабочен тем, чтобы придать разговору максимально легкомысленное направление, что заболтался и забыл самое главное: в самом конце свидания, когда угроза преждевременного прекращения его уже не страшна, я хотел сказать ей, что в случае, если кассационный суд оставит приговор в силе, я не буду писать о помиловании, а вместо этого обращусь в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой лишить меня советского гражданства – хоть перед смертью.
Я помнил об этом все время, но свидание кончилось так неожиданно быстро, что я смешался. Самый последний момент, когда она уже шагнула к двери, еще была пара секунд для десятка слов и не начни она деланно бодро: «Я уверена…», я бы успел сказать, что не считаю себя советским гражданином и буду добиваться лишения меня гражданства, но вместо этого я, вжившись в роль человека, легкомысленно и юмористически смотрящего на свое положение, продекламировал Вийона, слегка подправив его:
«Я Эдуард, чему не рад,
увы – ждет смерть злодея,
и сколько весит этот зад
узнает завтра шея».
Люся рассмеялась невесело и, сказав: «Ну зад-то у тебя еще достаточно, похоже, весит», – ушла.
9.6. Вызвал меня некто лейтенант Пяткин. Сообщил, что он начальник отряда, в который я зачислен, лет 25-ти, дураковатый хитрец с лицом, устроенным просто, как колода для рубки дров, явный мордвин, косноязычно толкующий о русском патриотизме, о «нашей великой родине, где мы все родились». Озадачил его вопросом: будь вы отпрыском советского дипломата и доведись вам, не дай Боже, родиться, например, на территории Великобритании, какую страну вы считали бы своей родиной? Гарантирована запись в очередной характеристике: «Задавал вопросы антисоветско-провокационного содержания!»
Пяткин рассказал, что в сентябре того года он вместе с другими офицерами и надзирателями помогал солдатам усмирять бунт в 5-й лагерной зоне – той, где сидят уголовники, а не иностранцы. Подожгли бараки, разграбили магазин, избили и выкинули в запретку повязочников, пытались совершить массовый побег… Из Москвы поступило указание не применять огнестрельное оружие без крайней необходимости – поскольку это зона общего режима и там сидят впервые осужденные за незначительные преступления. Патроны у солдат, брошенных в зону, отобрали, так что бунт был усмирен без единого выстрела, хотя приклады автоматов потрудились в тот день изрядно. Судить будут, по словам Пяткина, человек 30, из них человек 5 приговорят к расстрелу по ст. 77-1. Я не наивный читатель советских газет и потому не спросил, откуда ему известен приговор суда, который еще не состоялся, но полюбопытствовал, как могут неособоопасных рецидивистов и людей, отбывающих наказание не за тяжкие преступления (будь иначе, не сидели бы они в лагере общего режима), судить по ст. 77-1? О чем и кого я спрашиваю? Усмирять, держать и не пущать – это да, с великой готовностью, для всего же прочего, где не достаточно одного спинного мозга, образцовый гражданин мертв.
11.6. Сегодня выгнали на работу – уже из общей камеры, из 9-й, где Юрка, Бергер (тот самый, о котором меня предупреждал Воробьев) и некто Стовбуненко. Очень странно: подельников вместе не сажают, как правило. За стеной нашей камеры кабинет цензора, он же – кабинет лагерного Кэгэбэшника, капитана Кочеткова, которого я еще не имел удовольствия видеть.
Работа физически не тяжелая на первый взгляд – шью рукавицы, – но норма фантастически велика: 75 пар. В чем, очевидно, и фокус. По закону ООР (особо опасные рецидивисты – Ред.) должны использоваться par exellence на тяжелых работах, но где их специально организовать (не теряя из виду экономическую выгоду) не просто, а за зону (лесоповал, каменоломни и т. п.) нас выводить режим запрещает. Приходится выкручиваться за счет завышения норм.
12.6. Стовбуненко я немного знал еще по первому сроку. Отсидев 4 года по 70-й статье, он освободился, а в 66 г. получил 12 лет за убийство (бытового характера). Потом, уже в уголовной зоне «крутанулся» по 70-й статье. Говорит, что специально, чтобы к «своим» попасть. Утверждает, что именно благодаря его хлопотам меня посадили в 9-ю камеру. Многозначительно намекает на свою влиятельность. Ребята убеждены, что он работает на КГБ. Посмотрим. То, что в каждой камере есть сексот – несомненно.
13.6. Стовбуненко 28 лет, ленинградец, тяжелая рама очков на одутловатом, в угрях, лице, восторженно болтлив, но поддается укрощению и словом и взглядом: претензия на интеллигентность обязывает чтить тишину.
О Бергере я наслышан давно: в 63-64 годах сидел в одной камере с его подельником Ляшенко (по кличке Курносый). Бергер сидит 28 лет, осталось еще 7. Тринадцать судимостей (говорит, что 8 из них уже сняты за бездоказательностью): грабежи, бандитизм, убийства (5 или 6). В прошлом – «вор в законе» (по кличке, конечно же, Жид), известный дерзостью, нахрапом и умением краснобайствовать на воровских сходках. В 58 г., решив вырваться из штарфной зоны, «прицепился на подножку» к Курносому и Ультре. И тот и другой – когда-то крупные фигуры в воровском мире, из тех, кто «бушлатом толпу мимо воды гонял и напиться не давал». Они чем-то погрешили против воровской этики (Курносый, помнится, растратил воровскую казну и, чтобы спастись от немедленной расправы, зарубил топором зам. начальника лагеря по режиму и содержался в изоляторе под следствием), их ждал нож, и они надумали сменить масть»: переметнуться в «политические». За несколько месяцев до того в лесу, куда их гоняли на работу, но где они в качестве воров, конечно же, не работали, они нашли НТС-овские листовки – «Посев», – спрятали их и, вплоть до «побега в изолятор», делали на них маленький бизнес: время от времени по их указке кто-нибудь из фрайеров якобы находил одну-другую листовку и продавал ее КэГэ-Бэшнику за четвертную или за пачку чая. Теперь они заявили, что у них давнишняя связь с НТС, о подробностях каковой они отказались говорить (да и что они могли сказать, если о существовании НТС вообще ничего не слышали до этих самых листовок?). Расчет простой: уехать на политическую зону, а там доказать, что они наврали – срок по 58 статье снизят до минимума, однако «политиками» они останутся, ведь достаточно и года по 58-й, чтобы пять четвертаков за убийство, грабежи и изнасилование отбывать на политической зоне: раз уж дозрел до умения, пусть и с грамматическими ошибками, написать на стене камеры какой-нибудь антисоветский лозунг, то должен быть изолирован от безгрешной массы просто убийц, просто грабителей и наивных насильников. Тут они промахнулись: такое за пределами доказуемости. Сейчас еще куда ни шло, но тогда всякая чушь о «связях» воспринималась с радостью: положение КГБ после 20-го съезда было шатким, и он намертво вцеплялся во всякую видимость контрреволюционной деятельности, чтобы доказать не только свою жизненную нужность советскому государству (это за пределами сомнений), сколько необходимость увеличения штатов, субсидий и полномочий, а также необоснованность некоторой брезг