Он хочет снова отправиться за границу. Разозлившись, я ответил, что считаю своим долгом оставаться в Англии. И вот почему. Во-первых, переезд за границу означает перемену, груз новых поверхностных впечатлений, а значит, и потерю времени; а у меня времени нет (хотя я живу так, будто у меня его вдосталь). Во-вторых, язык. Я ненавижу тину, в которой вязнешь, не до конца понимая иностранцев; а под пониманием я разумею не только значение слов — я имею в виду любой оттенок интонации. В-третьих, я останусь здесь до того, как опубликуюсь; останусь в Св. Г. до того, как опубликуюсь. Такое состояние напоминает блуждание в пустыне: незаметно для себя начинаешь желать, чтобы она длилась и длилась. Опасность заключается в том, что, позволив этой фобии развиваться, можно превратиться в Казобона. И в конечном счете так из нее и не выйти.
31 августа
«Миддлмарч». Великая книга, которая была бы еще лучше, будь она на четверть короче; особенно последняя глава — это традиционно суммарное изложение того, что произойдет после: в одном абзаце суждено погибнуть Лидгейту, Доротее — стать женой и матерью, Фрэнку и Мэри — поседеть. Джейн никогда не допускала таких ошибок: заглянуть на несколько лет вперед — куда ни шло, но отнюдь не пытаться объять весь жизненный срок. Трудность с Дж. Элиот заключается в том, что она нередко мягко и даже самокритично, но все же снисходит к своим персонажам — de haut en bas[609] или, точнее, от чего-то всеобщего до конкретного; есть в ней нечто от викторианской мамаши, нечто царственное; ее не обошло стороной тяготение ее века к властвованию, к авторитарности. Она может утопить вас в тяжелых шелках, в то время как Джейн вся — узорчатый муслин, более легкий и воздушный. Джейн не снисходит до своих персонажей; она просто творит мир, но не властвует в нем, не возвышается над ним — даже для того, чтобы взять на себя, как подчас тщится Дж. Э., роль проводника. В каком-то смысле Джейн отдаленнее (отнюдь не хронологически), отстраненнее, но ее мир более целен и в высочайшем смысле слова более реален.
4 сентября
Оппенгейм. Занятно: она опять меня достает, как делает раз в несколько месяцев. Подчас я чувствую, что ни перед чем не остановлюсь, добиваясь, чтобы ее уволили; и это не будет произволом, поскольку учащимся она досаждает не в пример больше, нежели нам всем, вместе взятым. Она как блюдо, которое кажется соблазнительным или по меньшей мере съедобным, но стоит поднести ложку ко рту, как начинает рвать. Ее снедает неимоверная алчность, стремление получить все, что ей причитается, и сверх того; кроме того, в силу странной аберрации внимания все, что ей говорят, отскакивает от нее как от стенки горох, бумерангом возвращаясь к сказавшему. И тогда оказываешься на милости ее ненасытного «я» и ее языка. Она — тоже faisandée[610]: с примесью чего-то лесбийского, комплексом беженки, неудовлетворенным честолюбием; вечно настраивает против себя людей, втихаря поносит коллег, в ответ удостаиваясь их жалости, на которую отчасти сама напрашивается безобразным поведением. Сегодня она меня не на шутку разозлила, и я в долгу не остался. Правда, за спиной. Следовало бы чувствовать себя виноватым, но не чувствую.
11 сентября
Выставка Пикассо[611]. Откровение: он отнюдь не гениален. Отчего бы Пикассо не вернуться к одному из ранних своих периодов — реалистическому или импрессионистическому? Невротическая потребность все время двигаться вперед, убегать от собственной тени; столь многое в его творчестве — самодовлеющий, тупиковый эксперимент. В недрах его существа — тьма-тьмущая неизжитых комплексов; отсюда — потребность в компенсации, неудержимый «поток творческой энергии» (иными словами, неспособность углубиться в медитацию) и непрерывная «смена стиля и техники» (иными словами, неспособность сосредоточиться на чем-то с целью добиться реального результата).
Его новаторство сильно преувеличено: он определенно не первый в мире кубист и не первый карикатурист, — в то же время молниеносно отзывается на все новое. Вульгаризируя то, что на самом деле оригинально; подстегивая карусель быстротечной моды.
Пока мы ходили по залам, мне вспоминалась выставка Брака[612]: насколько он крупнее Пикассо как живописец.
Два непомерно разрекламированных художника нашего столетия: Пикассо, Матисс.
13 сентября
Гастроли бомбейской Малой балетной труппы. Очень талантливая и приятная индийская труппа: десяток танцев, горстка аккомпаниаторов[613]. На мой взгляд, этот индийский танец и индийская музыка в десять раз красивее (в самом простом и неоспоримом смысле слова), нежели лучшее, что может предложить Европа. Мне кажется, в них есть то, что отвечает самой сути музыки и балета: определенная спонтанность и отсутствие рассудочности. Я имею в виду: музыка и танец воздействуют на все органы чувств, включая глубинные, довизуальные. Для этой simplicitas musicae[614] фатальны рассудочное подражание и модное манерничание; внести их в ее стихию — то же, что пережарить хороший бифштекс. Я пишу эти строки, слушая «Вариации» Гольдберга. Критик мог бы заметить, что и им не чуждо ни рассудочное подражание, ни модное манерничание (французская увертюра и т. п.); однако сама сердцевина музыки — иными словами, чистая эмоция, которую она будит, в противоположность восхищению виртуозным исполнительским мастерством, — проста, как луговые фиалки. То же верно и в отношении Стравинского, а из самых рассудочных мастеров — Веберна.
8 октября
У меня бронхит; новое испытание не из самых приятных. Весь день сидел на кухне, читая Марциала. Прекрасно его чувствую. Теперь в латыни в гораздо большей степени полагаюсь на угадывание строки. То есть угадываю общий смысл строки или строк, а затем уже стараюсь установить его грамматически, слово за словом. Такой метод во многом предпочтительнее педантичного прочтения одного слова за другим.
Из эпитетов post coitum[615]. Э.: закатно-солнечная.
Съезды трех партий. Либералы: дети, играющие в королей и королев; социалисты: страстные, искренние, серьезные, но печально настроенные; тори: ничего не значащие общие места, собрание сельских обывателей. Даже «Телеграф» признает: в рядах консерваторов иссяк энтузиазм — «пустуют целые ряды». Единственная партия, которая кажется настоящей, современной, серьезной и живой, — социалистическая. Хочу уточнить: мне кажется; ибо реальность нынешней Британии — войлочные мозги заурядных буржуа. Сиречь консерваторов.
24 октября
Болею. Я так радуюсь, когда выпадает день, в который целиком принадлежу себе, что невольно думаю о себе как о симулянте. Даже когда болен, как сейчас (бронхитом). Ужасно, что находишься в положении, когда приходится благословлять болезнь.
Перечитал и исправляю «Поездку в Афины». Очень многое в ней безнадежно наивно, и все-таки эта вещь нравится мне как мало что из мною написанного. В ней что-то сказано: неумело, но твердо.
25 октября
Консультировался с Чизхолмом по поводу бронхита. Проведя подробный медицинский осмотр, он заявил, что у меня угнетенный вид:
— Вы выглядите так, будто вас выслали сюда из более приятных мест.
Я не спал ночь, был небрит, чувствовал себя хуже некуда, так что, наверное, и впрямь выглядел не блестяще. И все-таки он прав. Вот уже на протяжении нескольких лет я не перестаю писать стихи об изгнании. Первое, какое мне на ходу приходит в го-лову, — о тени, отбрасываемой деревом-мечом; оно было написано не меньше четырех лет назад. Я начал его как литературное упражнение, но, разумеется, по сути, оно (в подтексте) эмоционально; задним числом я осознал это, но не пытался анализировать — я имею в виду, разбирать в эмоциональном плане. Мне остро недостает Греции (вчера, перечитывая описание первого тамошнего утра в «Поездке в Афины», я расплакался), и сейчас, когда пишу эти слова, на глаза мне навертываются слезы. (Я почти написал «чуть ли не», ибо для выражения такого чувства нет слов: слезы не катятся по щекам, но я чувствую, как что-то подступает к самому сердцу; и глаза увлажняются.) Попробую разобраться в самом себе посредством вопросов и ответов; буквой С обозначу аналитика.
С. У вас обеспокоенный вид? Что вас больше всего беспокоит?
Я. Время — мне его не хватает.
С. Почему?
Я. Думаю, в основном потому, что единственная «работа», которую я хочу делать, — это писать. Хотя и знаю, что, начни я писать регулярно, большого толку из этого не выйдет.
С. Почему вы не смогли бы писать регулярно?
Я. Потому что хорошо пишется только в определенных настроениях. Если я принуждаю себя писать, качество написанного тут же ухудшается. Дело в том, что я легко отвлекаюсь; меня постоянно снедает жажда нового — в литературе и в жизни.
С. А в чем прежде всего?
Я. В литературе. Во всяком случае, в искусстве.
С. Итак, вы хотите вести досужий образ жизни и писать только тогда, когда на вас находит настроение.
Я. Да. Только меня не устраивает слово «досужий». Я стремлюсь к жизни, свободной от необходимости зарабатывать на хлеб насущный.
С. Что еще вас беспокоит?
Я. Деньги: мы вдвоем зарабатываем достаточно, чтобы нормально жить, но мало что удается откладывать. По большей части живем от зарплаты до зарплаты, хотя и не ограничиваем себя в текущих расходах. Вдвоем мы зарабатываем около полутора тысячи фунтов; звучит это впечатляюще, но многого мы себе позволить не можем.
С. Чего например?
Я. Мне хотелось бы иметь дом, машину, коттедж в деревне, старые книги, произведения искусства, пластинки. Пожалуй, сразу и не объяснишь, но я чувствую угрызения совести, покупая для себя что-нибудь дороже десяти шиллингов. Ну и еще отпуск. Я не могу куда-нибудь поехать в отпуск, не проделав брешь в семейном бюджете. Но в общем и целом деньги не очень меня волнуют.