. Налицо действительно две культуры — подлинная и заурядная.
Разбил зеркало в своем кабинете в Св. Годрике (точнее сказать, оно «само разбилось», надумав вдруг выскочить из пазов канцелярского шкафа). Итак, грядут семь лет неудач и невзгод. Начались они довольно неожиданно — с прекрасной бакстерской литографии красотки средневикторианской поры, запечатленной на обратной стороне зеркала.
30 марта
День с Поджем. Не так давно он взял у меня пятьдесят страниц «Коллекционера», чтобы на свободе прочитать в Оксфорде. Говорит, что текст «публикабелен», «отвечает издательским требованиям», а обо всем остальном — ни звука. Меня это немного раздражает, ведь не кто иной, как он сам, настоял на том, чтобы взять текст и ознакомиться. Его молчание, ясное дело, свидетельствует: «Книга плоха, но вслух я этого не скажу». Такое ощущение, что ему вообще не нравится думать, будто я способен сделать что-нибудь хорошо. Будто я способен думать иначе нежели он.
Вчера был один из его «непробиваемых» дней — дней, когда он, по словам Элиз, «выстраивает вокруг себя изгородь». В полемике между Сноу и Ливисом он занял сторону первого; заявляет, что не может дочитать «Безоговорочную капитуляцию» Во, а «Приключение» Антониони считает фильмом весьма заурядным. Впечатление такое, будто он намеренно хочет показаться недалеким, чтобы испытать меня на прочность. В нем живет некий бес, исторгающий извращенную ненависть к сочувствию, ненависть к успеху — от самого реального, несомненного и отдаленного (от него самого) до далеко не очевидного и почти немыслимого (вроде моего собственного начинания с «Коллекционером»), В его натуре есть горечь, порою оборачивающаяся суровостью, логическим позитивизмом и т. п. Он не способен принимать всерьез работу любого, кого знает лично (Джон Уил[674], Элизабет Мейвор[675]), настаивая, что единственный их стимул к занятию литературой — заработать побольше денег.
Это пахнет деньгами, заявляет он, словно никто из тех, кто его окружают, не вправе рассуждать об искусстве, о любви к жизни или о философских материях.
Вот уже несколько лет, как я чувствую себя в этом отношении старше его. Ощущаю даже, что он человек лишь наполовину Достойный восхищения, но такой, чья другая сторона неизменно одета мраком. Должно быть, это как-то связано с его браком: преждевременным затуханием любой нежности, любой сексуальности, любой способности чувствовать (в хорошем — восходящем к XVIII веку — смысле слова).
«Коллекционер» распечатывается. Вера, какую я в него питаю, не поддается объяснениям. Элиз его не приемлет. Подж, видимо, тоже; и я не могу представить себе издателей — или, если уж ДО того дойдет, литературных критиков, — которым он понравится. И тем не менее чувствую: в нем есть завершенность, он выражает именно то, что я хочу сказать. Частности могут быть неверны, их, без сомнения, можно править, но это же — как со стихотворением. Я знаю: суть верна.
«Большие змеи» Поупа. Интересная книга. Змеи совокупляются часами, порой целыми днями. Их осязание зависит от температуры.
Любопытна история о том, что делать, если на вас нападает удав. Следует плашмя вытянуться, сложив руки и ноги, чтобы он мог вобрать вас в пасть. Нельзя позволять ему просунуть под вас голову (удушит). В конце концом ему это надоест, и он примется вас заглатывать, начиная с ног. Лежите абсолютно не шевелясь, иначе он начнет сокращать мышцы. Когда дело дойдет до колен, сядьте, достаньте нож и спокойно разрежьте его раздувшиеся челюсти.
И проведите остаток жизни в психушке.
6 апреля
Невозможно писать стихи в чьем-либо присутствии. Больше всего раздражает бессмысленность существования других, чувство, что они вынуждены убивать то самое время, в которое с головой погружаешься. Ожидая, что вот-вот окажешься с ним в постели, и тогда… Между тем в стихотворении, как и в процессе его создания, времени не существует. Когда пишешь, пребываешь во вневременном пространстве, в вакууме. Не важно, что Элиз совсем рядом, в соседней комнате. Не важно, какой шум стоит снаружи. Лишь бы не музыка: симбиоз музыки и поэзии я не выношу.
Мысль о том, что поэтический мир (Парнас) далек от повседневного, в корне неверна. Это просто шаг в сторону, мимолетное отступление. Ведь без стихов слоняешься целые недели, им ничего не стоит улетучиться. Делаю этот вывод, по большей части исходя из того, как быстро выходишь из мира поэзии: достаточно поднять голову от листа бумаги и сказать какую-нибудь глупость или банальность. Подъем и спуск с Парнаса — дело секунды.
8 апреля
Уоттс «Путь Дзэн». Интересный человек, хорошая книга[676]. Думаю, я (и Европа) слишком долго насмехались над дзэн-буддизмом. Снова и снова натыкаюсь в ней на тезисы и наставления, к которым давным-давно пришел в «Аристосе»: о необходимости осознать «сейчас» как ключевой момент существования и о многом другом. Строго говоря, если вообще можно говорить о моей религии, я в гораздо большей степени дзэн-буддист, нежели христианин. Ведь мое безразличие к добру и злу, отказ верить в то, что зло непременно чревато злом, а добро — добром, — все это и есть Дзэн. Подчас это мысленное сходство столь велико, что возникает впечатление, будто я открыл чью-то книгу и прочел на ее страницах стихотворение, созданное мною самим. Déjà vu[677], попросту говоря.
Как рецепт к существованию дзэн-буддизм незаменим. Весь вопрос в том, пришли ли мы в этот мир для того, чтобы жить, или зачем-то еще. Дзэн умалчивает о том, какая нагрузка ложится на нас после смерти, о том, что нам надлежит сделать, чтобы и впредь приносить пользу человечеству (или, в редчайшем из случаев, обрести бессмертие). То есть в европейском смысле слова о нашем «долге» перед миром, в котором мы пребываем и из которого безвозвратно уйдем. («Безвозвратно уйдем», само собой, плеоназм. Но, разумеется, я имею в виду не жизнь-после-смерти или тому подобную ахинею.)
Буквально все, кого мы знаем, вовлечены в дискуссию по поводу испытания водородной бомбы[678]. Меня этот вопрос абсолютно не волнует. Прежде всего, в реально-политическом плане, отказ Британии от ядерных испытаний и разрыв с американцами никак не отразится на проблеме выживания страны в глобальном ядерном конфликте. Можно даже предположить, что такой отказ уменьшит нашу возможность выжить — поскольку будет способствовать еще более ожесточенной конфронтации между США и СССР, открывая обоим (еще более провоцирующе, нежели сейчас) полигон, где два эти гиганта смогут соревноваться, спасая от гибели собственные территории.
В социальном плане этот вопрос не волнует меня потому, что столько людей смакуют свое противостояние ядерному оружию. С моей точки зрения, протестуют против него в принципе. Иными словами, протестуя, реализуют собственную индивидуальную потребность быть в оппозиции, не слишком задумываясь о результате, к какому это может привести. Проще говоря, таково излюбленное отношение soi-disant[679] либералов.
На метафизическом или философском уровне я равнодушен к этой проблеме потому, что зло нередко влечет за собой благие последствия. Понятно, в дзэн-буддийской системе ценностей, в которой зло и есть добро.
Равнодушен я и в личном плане, ибо, даже будь я против продолжения испытаний, едва ли согласился бы с тем, что данный способ протестовать, с моей точки зрения, оптимален.
9 апреля
Фильм о вулканах. Только сегодня понял, почему он мне так понравился, особенно слово «магма». Любое хорошее стихотворение — вулканическое извержение, выплеск скопившейся в мозгу магмы. Я имею в виду не то горячечное «озарение», о котором грезят непоэты, но то преодоление, то проникновение к сути сквозь твердую оболочку нормальности, банальной прямолинейности, хаос невнятных и бессмысленных слов. Тот прорыв, каким оказывается любое стихотворение.
Стихотворчество — волевой акт, бурение в поисках магмы, а само стихотворение и есть магма, извергающаяся, изливающаяся, капающая или сочащаяся из глубин. Вероятно, можно даже прогнозировать, где случится извержение вулкана, очертить район, в каком оно может произойти. Но предсказать момент извержения невозможно. И не исключено, что даже с местом предполагаемого извержения выйдет осечка: вулкан-стихотворение может начать клокотать в любой точке земного шара.
13–15 апреля
Ужасный уик-энд в Ли. Очень холодно, несмотря на время года. Бессмысленный треп, впустую потраченные часы. Полное погружение в maya[680]: нескончаемое извержение серых, незначимых вещей.
«Оливер Твист» — отвратительная книга. Она показывает Диккенса таким, какой он есть: блестящим и виртуозным мастером второсортного письма. Позолота сходит, как она сошла с викторианской посуды — намного быстрее, нежели с настоящего изделия (к примеру, произведений Джейн Остин). Просматриваю «Куотерли ревю» за 1837 год: выражая худшие опасения в связи с «Записками Пиквикского клуба», журнал надеется, что «Оливер Твист» поднимет акции Диккенса у читателя; чего и следовало ожидать. Эта книга — в духе своего века: Роуз, Харри Мейли, миссис Мейли и Оливер — существа эстетически отталкивающие. Единственно убедительны лишь «дурные» персонажи романа. К тому же на нем лежит отпечаток буржуазного снобизма и антисемитизма.
Великие писатели рисуют положительных персонажей, в которых можно влюбиться, — убедительные образы «хороших» людей.
22 апреля
Пасхальное воскресенье. Э. вышла прогуляться с матерью и сестрой. Приехали на праздники. И сводят нас с ума. Ее мать даже нельзя возненавидеть: она ведь «добра желает» — со всем пафосом и несносной бессмысленностью, какие заложены в этом слове.