пой выходкой, какие оплошностью.
Вернулся в Эшридж сегодня словно в наркотическом опьянении; все еще пребываю с Э. — близкой, сердечной, удивительно подлинной, остаюсь в неподдельном, приносящем наслаждение мире личных отношений, постоянных открытий, непреходящей искренности. Из личного, нежного мира любви я перенесся в этот старомодный эталон общественной жизни — консервативный, публичный; как далек он от истинного существования — безжизненный, бездушный и такой же жалкий, как изможденная, мертвенно-бледная, призрачная плоть монаха, — сущее богохульство перед лицом живого мира. Как англичане любят жить в обществе! Даже в частной жизни они не отделены от него, маленькие общественные ячейки — не личности, не сами по себе. Одно мгновение с Э. значительнее тысячи лет жизни в Этридже. Там ты искренний и в мире с собой; здесь постоянно имеешь дело с ритуалами и стереотипами. Для меня мучительно приспосабливаться к пошлости, отвратительно потворствовать лжи. Мое пребывание здесь бессмысленно.
И в то же время голубые воды весело плещутся у берега, поют птицы; природа полна очарования.
12 мая
Теплые деньки, небо голубой шерстью окутало землю; по вечерам с юга дует легкий ветерок; ароматы; тени; огромное белое облако восковых цветов магнолии сияет в лунном свете — наделенные восточным колоритом, они романтически прекрасны, но пахнут конской мочой. Только что звонил Э. — почувствовал себя одиноким. Она ежедневно видится с Р., и я ревную. Каждый день ожидаю, что всему придет конец. Как-то она сказала:
— Что ты волнуешься? Я тебе досталась в самый свой расцвет.
Думаю, это правда. Раньше она бы мне не понравилась — слишком молода, слишком привередлива и непостоянна; и позже тоже — она скоро постареет, износится. Впрочем, у нее безграничные ресурсы привлекательности, но сейчас она находится на самом пике женской красоты.
14 мая
Двадцать четыре часа с Э.; временами я думаю, что наша связь трагедия; любовь растет, и одновременно неумолимо возрастает чувство безнадежности, связанное в основном с финансовым положением. Я абсолютно не уверен в будущем. Но знаю, что любой ценой хочу сохранить Э., и при этом не могу смириться с необходимостью делать карьеру, предпринимать бессмысленные усилия. Я всей душой возненавидел систему — не могу подчиняться, подстраиваться под чужие требования, признаю только самодисциплину. Несмотря на растущее недовольство собой, хочу писать. Здесь совсем нет времени на такую работу — невозможно сосредоточиться. Книга о Греции, переданная наконец агентам, до смерти мне надоела. Получилось не то, чего я хотел, а мысль о доработке вызывает отвращение. Но как же сильно я люблю сейчас Э., как скучаю по ней! Она — единственный нормальный человек во враждебном окружении. Раньше я мог беспечно соглашаться на разную работу, считая это неотвратимым злом. Но моя теперешняя жизнь, мои желания сделали прошлые компромиссы совершенно невыносимыми. Это из-за страсти к Э.; мучительные поиски истины не приемлют статичных положений, они превращают тебя — с психологической точки зрения — в вечного странника, неудовлетворенного, нигде не обретающего покоя.
Наше взаимное чувство, сердечность, пыл, любовь, страсть — вот истина, все остальное — ложь и пустота.
Р. наконец нашел хорошую работу, живет во французской семье. С трудом верится, что Э. не вернется к нему и что наша любовь сейчас не такая интенсивная, потому что она осознает (возможно, подсознательно) неизбежность расставания. Ее ли это вина? Меня глупейшим образом мучает ревность к Р. Все из-за нашей близости; когда два человека так слились друг с другом, как мы, остальной мир представляется серым и холодным, чудовищно серым и холодным. Разлука хуже смерти.
Э. — само сочувствие, и никакого самоконтроля. Все чувствует, все замечает. Однако между ее проницательностью и умением выразить себя — глубокая пропасть молчания. У нее почти детский страх перед миром.
В женщинах — недостающая половина мужского интеллекта. Они как очки исправляют нашу неизбежную (ведь мы ограничены полом) близорукость. И противоположный взгляд верен. Женщина идеальный компаньон хотя бы для того, чтобы полноценно постичь мир. Мужское общество излишне: оно или представляет более ограниченный взгляд на проблему, или несколько улучшает его. В любом случае это несносно.
15 мая
Рецензия из «Пирн, П. энд X.» на мою книгу о Греции неблагоприятная. Пережил шок — хотя шансы были небольшие, но надежда умирает последней. Мне все еще трудно принять важный факт относительно моих литературных притязаний — я имею в виду то, что до двадцати одного года я в творческом смысле ничего собой не представлял, да и в последующие годы у меня были ошибки и провалы. Хочется сравнивать себя с современниками. Но нужно отказаться от этого удовольствия: в течение многих лет меня ждет горькое разочарование. В статье «дебит»: «Это не книга, а скорее ряд глав с вкраплениями симпатичных, но не очень оригинальных комментариев».
«Редко когда отказывается от банальных замечаний».
«Череда мест, скучных обедов и случайных знакомств».
О моей прозе: «Она не приковывает внимания читателя, не захватывает… в целом гладкая и вразумительная, но не более того, а ведь некоторые темы, чтобы прозвучать в полную силу, требуют значительно более тонкого художественного решения».
И наконец: «Слишком сумбурная книга, чтобы ее издавать».
В статье «кредит» — по поводу школы: «Книга сразу выигрывает, становится более сочной там, где автор проявляет свою личность, где он уверен в себе», — то есть там, где я становлюсь «не просто вдумчивым туристом, а… частью пейзажа».
«Я боюсь оказаться несправедливым к автору — ему не так уж многого недостает, чтобы написать хорошую книгу, но уверен: здесь нет той чарующей силы, которая оживила бы и внесла искру Божью в его пылкое восхищение красотой, прошлым страны, понимание драматического напряжения в чужом для него мире. И хотя все это у него есть, что само по себе замечательно, но не складывается в картину такой свежести и силы, чтобы доставить высокое наслаждение».
Мне нужно «углубить творческий замысел, организовать материал, чтобы книга обрела достойный облик».
Справедливый отзыв; сбылись все мои предчувствия. И я не впал в отчаяние, как мог бы. Не знаю, почему я питал иллюзии, что смогу обмануть рецензентов и они не заметят недостатков книги.
Санчия Хамфриз. Время от времени она поражает точностью замечаний. Почему она любит Африку: «Из-за воздуха — такого воздуха нет нигде». Про английский воздух такого не скажешь. Слишком много вредных выделений.
3 июня
Десять дней с Э. в Хэмпстеде. Возвращение в Эшридж было как приезд после долгого путешествия. За это короткое время мы будто заново пережили наш роман. С понедельника по субботу одна сплошная любовь вперемешку с вожделением и ребячеством; время абсолютного счастья, полной гармонии. Но в субботу мы весь вечер провели в одной из наших ужасных, безнадежных ссор — Э. погрузилась в озлобленное состояние крайнего отчаяния, из которого ее невозможно вывести. Любые попытки утешения она принимала в штыки; все, что идет от здравого смысла, неизбежно становится клише. На этот раз ее терзала полная безнадежность всех отношений; главное — она утратила веру и надежду в наше будущее. Она заснула на рассвете, что меня взбесило, и спала до часу. За чаем частично примирились. Но в последние четыре дня контакт был утрачен; усталые, измученные, мы все так же любили друг друга, но теперь любовь казалась тиранией, а не утешением.
Частично так получилось из-за того, что Э. после месячного перерыва начала в понедельник снова работать. А для нее, с ее полной неспособностью к самоконтролю, эмоциональная встряска от работы вытесняет все остальные чувства. Тогда с ней невозможно жить. Я чувствовал по отношению к себе ненависть; Э., не сомневаясь в моей любви, нападала на меня по-садистски сознательно. Она несет в себе чистую квинтэссенцию женского существа, и потому я готов терпеть отсутствие воспитания, дипломатичности, резкую критику в мой адрес (я написал рассказ о наших ссорах — она разорвала его в клочья), неспособность точно выразить свою мысль, детскую ярость от интеллектуального превосходства другого, лень, бездеятельность. Она принадлежит к людям, жизнь с которыми никогда не будет ординарной. Придирчиво относится ко всякой новой вещи, мысли и живому существу. А это требует достаточно мужества и усилий, которых у меня часто недостает. Однажды она поздно ушла из дома, чтобы встретиться с Роем, — он сейчас работает в Лондоне. Я страшно разозлился, боялся, что она не вернется. Выпил много узо. Пока не раздался звонок, меня мучил страх; потом охватила ярость. Как любовь любит ненавидеть! Получаешь наслаждение от любого повода чувствовать себя уязвленным.
Э. часто обвиняет меня, что я в своей работе пользуюсь женским стилем. Под этим она подразумевает сентиментальность, тривиальность, банальность, дешевую сенсационность и литературные штампы из женских журналов. Это справедливо, учитывая стандарты и вкусы века. Сейчас серьезное искусство — строгое, суровое и мрачное; это реакция на повсеместную неискренность и консерватизм коммерческих изданий. Если произведение не трагично, не пропитано иронией, не эпатажно, значит, оно не современно. Оптимизм, счастливые или даже просто неоднозначные концовки устарели.
Можно поставить задачу — воскресить в искусстве счастье, естественность, чувства в самом лучшем смысле слова, показать борьбу благородства с низменными побуждениями, избегая слащавости. Прелесть солнца, а не искусственных ламп.
Я хочу написать рассказ — что-то в духе трагического комикса. Написать хорошо, не демонстрируя, однако, блестящую технику, которую требуют литературные журналы. Simplicitas[478].
9 июня
На прошлой неделе я вновь стал писать стихи — впервые за несколько месяцев. Не знаю, что за механизм управляет поэтическим состоянием сознания. Как случается, что ты вдруг опять начинаешь мыслить ритмически, в тебе рождаются образы, метафоры, почему некоторые аспекты, истины, слова предпочитают явиться миру в стихотворном виде.