равилось здесь, а! Идиоты, не достигшие за многие годы жизни ничего больше, чем житье на лето в Песках, с плохо организованным питанием и благодушными разговорами! Все это меня бесит.
Нет, для деревни я не сделан. Чертовски хочется в Москву. Все дело в людях. А люди здесь - идиоты. Кочетков редко приезжает. Будут ставить пьесу его сочинения (вместе с Липскеровым) "Надежда Дурова". Кочетков очень оптимистично настроен, уверен, что убьют-добьют Гитлера. Мать боится газов и бомбежек, я хочу в Москву - видеть Валю и Митьку. Бред, бред жуткий. Бред и скука. Очевидно, в этом году школы будут функционировать - раз положение на фронтах как будто хорошее. Эвакуация прекращена, многие учреждения возвращаются… Жду ответа от Митьки. Хочется затеять с ним переписку - ничего ведь не делаю. Как хочется увидеть Валю. Хотя ею и не обладал, но как-то по ней изголодался. Вполне ли обоснован оптимизм Кочеткова? Забыла ли обо мне Валя, и письмо мое доставит ли ей удовольствие или нет? С некоторого времени ощущение, меня доминирующее, стало распад. Распад моральных ценностей, тесно связанный с распадом ценностей материального порядка. Процесс распада всех без исключения моральных ценностей начался у меня по-настоящему еще в детстве, когда я увидел семью в разладе, в ругани, без объединения. Семьи не было, был ничем не связанный коллектив. Распад семьи начался с разногласий между матерью и сестрой, - сестра переехала жить одна, а потом распад семьи усилился отъездом сестры в СССР. Распад семьи был не только в антагонизме - очень остром - матери и сестры, но и в антагонизме матери и отца. Распад был еще в том, что отец и мать оказывали на меня совершенно различные влияния, и вместо того, чтобы им подчиняться, я шел своей дорогой, пробиваясь сквозь педагогические разноголосицы и идеологический сумбур.
Процесс распада продолжался пребыванием моим в католической школе Маяра в Кламаре. С учениками этой школы я ничем не был связан, и хотя меня никто не третировал, но законно давали ощущать, что я - не "свой", из-за того, что русский и вдобавок коммунистической окраски. Что за бред! Когда-то ходил в православную церковь, причащался, говел (хотя церковь не переносил). Потом пошло "евразийство" и типография rue de l'Union. Потом - коммунистическое влияние отца и его окружающих знакомых - конспираторов-"возвращенцев". При всем этом - общение со всеми слоями эмиграции… и обучение в католической школе!
Естественно, никакой среды, где бы я мог свободно вращаться, не было. Эмигрантов я не любил, потому что говорили они о старом, были неряшливы и не хотели смотреть на факты в глаза, с "возвращенцами" не общался, потому что они вечно заняты были "делами". С французскими коммунистами я не общался, так как не был с ними связан ни работой, ни образом жизни. Школа же мне дала только крепкие суждения о женщинах, порнографические журналы, любовь к английскому табаку и красивым самопишущим ручкам - и все. С одной стороны - гуманитарные воззрения семьи Лебедевых, с другой - поэтико-страдальческая струя влияний матери, с третьей - кошачьи концерты в доме, с четвертой - влияние возвращенческой конспирации и любовь к "случайным" людям, как бы ничего не значащим встречам и прогулкам, с пятой - влияние французских коммунистов и мечта о СССР как о чем-то особенно интересном и новом, поддерживаемая отцом, с шестой - влияние школы (католической) - влияние цинизма и примата денег. Все эти влияния я усваивал, критически перерабатывал каждое из них - и получался распад каждой положительной стороны каждого влияния в соответствии с действием другого влияния. Получалась какая-то фильтрация, непонятная и случайная. Все моральные - так называемые объективные - ценности летели к чорту. Понятие семьи - постепенно уходило. Религия - перестала существовать. Коммунизм был негласный и законспирированный. Выходила каша влияний. Создавалась довольно-таки эклектическая философски-идеологическая подкладка. Процесс распада продолжался скоропалительным бегством отца из Франции, префектурой полиции, отъездом из дому в отель и отказом от школы и каких-то товарищей, абсолютной неуверенностью в завтрашнем дне, далекой перспективой поездки в СССР и вместе с тем общением - вынужденно-матерьяльным - с эмигрантами. Распад усугублялся ничегонеделаньем, шляньем по кафэ, встречей с Лефортом, политическим положением, боязнью войны, письмами отца, передаваемыми секретно… какая каша, боже мой! Наконец отъезд в СССР. По правде сказать, отъезд в СССР имел для меня очень большой характер, большое значение. Я сильно надеялся наконец отыскать в СССР среду устойчивую, незыбкие идеалы, крепких друзей, жизнь интенсивную и насыщенную содержанием. Я знал, что отец - в чести и т.д. И я поехал. Попал на дачу, где сейчас же начались раздоры между Львовыми и нами, дрязги из-за площади, шляния и встречи отца с таинственными людьми из НКВД, телефонные звонки отца из Болшева. Слова отца, что сейчас еще ничего не известно. Полная законспирированность отца, мать ни с кем не видится, я - один с Митькой. Неуверенность (отец говорил, что нужно ждать, "пока все выяснится" и т.д.). Тот же, обычный для меня, распад, неуверенность, зыбкость материальных условий, порождающая наплевательское отношение ко всему. Тот же распад, только усугубленный необычной обстановкой. Потом - аресты отца и Али, завершающие распад семьи окончательно. Все, к чему ты привык - скорее, начинаешь привыкать, - летит к чорту. Это и есть разложение и меня беспрестанно преследует.
Саморождается космополитизм, деклассированность и эклектичность во взглядах.
Стоило мне, например, в различных школах, где я был, привыкнуть к кому-нибудь, к чему-нибудь - нате: переезд - и все к чорту, и новый пейзаж, и привыкай, и благодари. Сменяются: Болшево, Москва, Голицыно, комнаты в Москве, школы, люди, понятия, влияния - и сумбур получается. Наконец - Покровский бульвар. Как будто прочность. Договор на 2 года. Хожу в школу, знакомлюсь, привыкаю. Но тут скандалы с соседями. Хорошо. Кончаю 8й класс - причем ни с кем не сблизился (еще одно предположение-надежда летит к чорту: что найду "среду". Никакой среды не нашел, да и нет ее). Знакомлюсь с Валей, вижусь с Митькой. Тут - война! И все опять к чорту. Начинаются переездные замыслы, поиски комнат. Опять полная неуверенность, доведенная до пределов паническим воображением матери. Идут самые неуверенные дни жизни, самые панические, самые страшные, самые глупые. Дежурства,
"что завтра?" и т.д. Теперь, после этого всего, - Пески. Идиотское времяпрепровождение, идиотские люди, идиотские разговоры о самоварах, яичках и т.д.
Патологическая глупость, интеллектуальная немощность, прикрываемая благодушием.
Пески - для меня полнейший моральный декаданс. Почему я так часто говорю о распаде, разложении? Потому что все, с чем я имел дело, клонилось к упадку.
Наладились отношения с Валей - уезжаю в Пески. И никакие письма не помешают нашим отношениям клониться к упадку, и я не буду удивлен, если эти отношения прекратятся вовсе. Все это я пишу не из какого-то там пессимизма - я вообще очень оптимистичен. Но чтобы показать факты. Пусть с меня не спрашивают доброты, хорошего настроения, благодушия, благодарности. Пусть меня оставят в покое. Я от себя не завишу и пока не буду зависеть, значить ничего не буду. Но я имею право на холодность с кем хочу. Пусть не попрекают меня моими флиртами, пусть оставят меня в покое. Я имею право на эгоизм, так как вся моя жизнь сложилась так, чтобы сделать из меня эгоиста и эгоцентрика. Я ничего не прошу. Придет время, когда я смогу говорить в лоб, что я думаю, людям, которые мне не нравятся. Деньги - вот в чем дело. Это очень сложно: загребать деньги с моей прямотой и ясным взглядом очень трудно, а сам я без денег - неполноценный человек.
Дневник N 9 17 июля 1941 года
Георгий Эфрон L'йvйnement principal1 - подписание перемирия в Сирии. Все предоставляется англичанам и де Голлю. Французы могут репатриироваться или присоединяться к де Голлю. Я очень рад за победу англичан и де Голля в Сирии. Интересно, что политически я оказался в сто раз больше дальновидным и прозорливым, чем те, с которыми я имел дело. В школе, у друзей, я всегда говорил за Англию, Америку и де Голля, говорил, что Гитлер - вот враг. И, главное, меня не обманывал общий тон советской печати, благоприятствовавший, во всяком случае, больше Германии, чем Англии и Америке. Да и никогда не верил я в хорошие отношения с нами со стороны Гитлера. Если разбираться в последних 4-5 сводках, то видно, что продолжаются крупные бои в Белоруссии. Неприятно, что в сегодняшней сводке впервые употребляется термин "на Смоленском направлении". Бои, между прочим, идут в Белоруссии - т.е. там, где всего ближе Москва. Это мне тоже не нравится.
Последние две сводки скупы и говорят о том, что "продолжались бои" на таких-то направлениях (Витебском, Новоград-Волынском и Смоленском). Очевидно, результаты этих боев неизвестны, хотя мне лично кажется, что все-таки наступление фашистов в Белоруссии будет остановлено и разбито. Советская авиация частенько бомбит Плоешти и нефтепромыслы. Англичане уже долгое время сильно бомбят Западную Германию (особенно Рурскую область). Эти удары очень сильны и разрушительны.
Советская печать публикует выступления Жюля Ромэна, Фейхтвангера, Анри Бернстейна, Пертинакса, Драйзера, которые приветствуют соглашение Англии с СССР о совместных действиях против гитлеровской Германии. Печать Англии, Америки, Турции, Швеции, Швейцарии, Китая, Ирана и т.д. оживленно комментирует это историческое соглашение. Общий тон - Гитлеру приходится теперь вести борьбу на два фронта, и он будет, бесспорно, разбит. В 1916 г. Германии тоже пришлось вести борьбу на 2 фронта - и она была разбита. Во Франции запрещено празднование 14-го июля (взятие Бастилии). В Москве введена карточная система на ряд продуктов, еще не знаю, каких. Кочетков поехал в Москву, узнает, будут ли писателям карточки выдавать группкомы или домоуправления. Вообще-то говоря, лучше, если бы мы были в Москве для получения карточек - но нет паспортов и даже на 1 день невозможно в Москву ехать. Сегодня была гроза. Хорошая штука.