дело бросить. Сама в какой-то хламиде голубой и с длинными косами Офелии. Вот тоже напасть с первого раза на сумасшедшую. Недаром никто с ней не говорит о комнате.
Чорт с ней. Возможно, что сегодня еще будут звонить по поводу объявления.
Вильмонты и Рябинина обещали нас устроить, но пока они на даче. Впрочем, к августу они вернутся, и я на них надеюсь, потому что они отлично относятся к матери. Кроме того, объявление может принести свои плоды. Пока единственный плод - сумасшедшая "инженер-строитель" (sic). Читал вчера два майских номера "Канар Эншэнэ". Все то же легкомыслие, те же шутки и тот же симпатичный оптимизм (иногда претендующий на "простую" философию). Лаваль объявил, что он запретит (правительство запретит) забастовки и локауты, сместит всех назначенных бывшим правительством Блюма, организует печать в "дружественном для правительства духе". В общем, диктатура. Конечно, французское правительство - сволочное правительство. Немцы и англичане продолжают говорить о "предстоящем нападении на Англию" и бомбардировать друг друга. Интересно знать, где же мы будем жить этой зимой?
Неужели придется ехать в Голицыно… или в Сокольники (потому что Муля все еще не порвал с этой жульничихой). Но все-таки я думаю (судя по их заявлениям неоднократным), что друзья матери этого не допустят. Насчет справки о том, что матери нужны рукописи и книги для литературной работы, мать вчера пошла к Гольцеву (с которым она много раз имела дело по поводу переводов с грузинского).
Гольцев обещал сегодня же поговорить с Павленко (Союз писателей) насчет этого дела. Возможно, что такую справку дадут, но возможно также, что и не дадут.
Сегодня мать идет в 11.30 вручать повестку в домком Мерзляковского пер., где жила Аля. Значит, 25-го - суд, а 26-го - передача отцу. Здорово! Муля предполагает, что если нам присудят вещи (дело в том, что мы потеряли главную квитанцию), то мы сможем их поставить здесь, на ул. Герцена (хоть вверх). Да, будет волынка! Будут вскрывать вещи, просматривать, будет суд, потом нужно достать грузовик и привезти вещи сюда, потом, очевидно, мать будет много продавать… Будет суетня, крики, охи, ахи, пыль, много потерянного времени и много скуки. Но ничего. Нечего делать, авось Муля поможет. Сегодня утром (рано утром) был проливной дождь, а теперь серенькая и прохладненькая погодка. По радио - вступление к опере "Лоэнгрин" Вагнера. Мать шьет - зашивает какие-то мои штаны. Ждем звонка по объявлению (9-12 и 5-10). А я пишу дневник. Марш Мейербера. "Бодрящая музыка". У нас в комнате много клейкой бумаги - против мух.
В окне, через листья какого-то дерева, видны лоскутки бледно-серого неба. Пищат птички, полаивают собаки, покрикивают дети. Теперь - увертюра к опере Бизе "Кармен".
Вот - поистине гениальная музыка. Я обожаю эту вещь. Я также люблю 5-ую симфонию Чайковского и марш из "Аиды" Верди. Замечательная музыка - "Кармен"!
Словами нельзя передать энтузиазм, излучаемый этой музыкой. Теперь - увертюра к опере "Рюи Блаз" Мендельсона (Mendelssohn'a). Мрачная музыка, с большим музыкальным пафосом. Интересно, будут ли звонить по поводу объявления?
Проглядывает глуповатое, но довольно милое солнце. Большие солнечные пятна на полу. Опять ушли пятна, и опять блестящее сероватенькое небо. Опять пятна. К чорту. Надоело быстро описывать время - слишком быстро меняется погода. Муля мне вчера предлагал съездить в Останкино - там какой-то музей древностей ("очень интересный") и "красивый парк". Вот чудила! - Правда, это он советует от чистого сердца, но не может понять, что мне совершенно скучно ехать в Останкино одному! На сегодня никаких интересных перспектив нету. Объявление в "Вечерку" стоило 30 руб.
Дневник N 7 18 июля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера был еще один звонок (после позавчерашней "сумасшедшей"). Пошли. У Дворца Советов, хороший квартал, около милиции, все лавки, симпатичная семья - но комната меблированная, так что мы ушли, "хвост поджамши". Вторая неудача. В тот же день был еще звонок: на 2й Мещанской, 25 метров, весь комфорт, газ, ванна и т.п.
Поехали, как условлено, сегодня посмотреть эту комнату. Оказалось, что мы были "игрушками мистификации", - номер дома, который нам дали, не существует. Отвратительный квартал, тоскливые и жуткие улицы, старые клопиные дома и злые взгляды. Точно это не Москва. Настоящая Москва - центр. Значит - третья неудача. Сегодня звонил Муля и сказал, что его "жульничиха" звонила ему и говорила, что есть "большая комната" на Сретенке. Возможно, что это не брехня. Она ему должна звонить завтра.
Неужели так до конца я не буду знать, где мы живем и где я буду учиться? В какой же школе? Я читал, что прием заявлений поступает в 110-ую школу напротив Лили до 5-го августа. Как же я сделаю, если обнаружится, что я хочу (и могу по отдалению от нее) поступить в 167-ую или в еще какую-нибудь хорошую школу? Дело в том, что я не могу поступить, например, в 167-ую школу, не зная, где буду жить. Конечно, могут устроить, чтобы я туда поступил независимо от района (или я, du moins1, на это надеюсь), ну а вдруг я буду жить слишком далеко и не смогу ездить из-за расстояния? Вот, чорт возьми, какая путаница. Да еще к этому я не окончил 7-милетку - раз мне предстоит держать 8-10 августа испытания по французскому, чтобы получить свидетельство! Скоро, примерно 25-го, должна приехать Рябинина (мамина знакомая из Гослитиздата). Она обещала, как только приедет, начать искать нам комнату. Пока мы не будем знать, где будем жить начиная с сентября месяца, я не смогу заниматься выбором хорошей школы. Да, дорогие друзья, путаница превеликая.
Вчера заходил пресимпатичный и преумнейший Борис Пастернак. Мать и он - настоящие друзья и исключительно высоко ставят друг друга во всех областях. Он - замечательный человек. Каждая встреча с ним дает массу его собеседнику. Сегодня встретил в читальном зале переводчика Кашкина - очень умный и тонкий человек.
Отвратительная сегодняшняя "мистификационная поездка"! Какой мерзостный квартал!
Центр и это - совершенно разные страны. Нет, жить нужно в центре или, во всяком случае, вблизи от него. Прочел в читальном зале "La Pucelle d'Orlйans" Вольтера.
Много симпатичных, grivois1 и пикантных мест. Хорошая французская традиция. Мы живем в самом центре. Я уже привык к "хорошей жизни". Это - то, что нужно. Но скоро придется уезжать отсюда (1-го сентября).
Дневник N 7 19 июля 1940 года
Георгий Эфрон Насчет комнаты - ничего нового. Никто не звонил (если не считать одной мещанки, которая ахнула, услышав, что мы хотим вбивать полки для книг в "ее стены"). Так что ничего нового нет. Вильмонты еще не вернулись, pas plus que Рябинина2.
Мулина "жульничиха" предлагает теперь купить комнату на Сретенке. 22-го мы должны смотреть эту комнату. Конечно, мы отнюдь не можем, не хотим и не собираемся покупать ("навсегда") этой комнаты, и Муля постарается, чтобы ее сдали нам. Муля - против того, чтобы я поступал в ту же школу, что Митька. Он говорит, что "вы будете изолированы", что "Митька совершенно тебе не нужен", что он "нездоров" и "вреден" и т.п. Может быть, в том, что он говорит, и есть доля правды, но факт тот, что с Митькой в школе было бы мне интереснее и веселее, но пока мы не будем знать, где будем жить, об этом говорить рано. Конечно, я попытаюсь поступить в 167-ую школу, если это будет возможно; и в одной смене с Митькой. Хоть бы он поскорее приехал, и поскорее бы мне с ним можно было бы повидаться! - На всякий случай он бы мне посоветовал, как и когда мне там записаться и в какой смене. С Митькой весело, и оттого (хотя мы и в разных классах) я хочу записаться в одну смену с ним. Мать тоже относится довольно враждебно к этому проекту 167-й школы. Но ее будет (как мне кажется) легко уломать. Но я чувствую, что все эти планы слишком зелены, что прежде, чем мы будем твердо знать, где мы будем жить, ничего нельзя будет предпринять. Сейчас пришла мать, и я ей рассказал, что якобы меня приняли в 167-ую школу во вторую смену. Она это очень хорошо приняла и совсем не ругалась. Я ей обнаружил, что я нарочно наврал. Она мне советует одному не пытаться туда записаться (потому что я не из этого района, и лучше, чтобы кто-нибудь дал мне туда рекомендацию). Не знаю. Увидим. Интересно знать, в какой же смене будет учиться Митька? Могут ли меня не принять?
Дневник N 7 21 июля 1940 года
Георгий Эфрон Вчера утром позвонил сотрудник НКВД, сообщив нам, что арест с наших вещей снят и чтобы через час мы были на таможне. Мы пришли на таможню и подписали все документы. Вопрос о выдаче нам вещей решен. Не дожидаясь суда, НКВД сняло арест.
Зам. нач. таможни сказал нам, что за хранение мы должны будем платить 1100 руб.
Но вещи-то были арестованы! Барский пойдет 22-го на таможню с матерью попытаться не платить. Он адвокат и говорит, что раз вещи были арестованы, то нам не за что платить. 25-го вещи пройдут таможню - их будут просматривать. Мне, конечно, придется тащиться туда, чтобы показать, что костюмы в багаже предназначались для меня (по росту). До этого мы сделаем место в "нашей" комнате для вещей - как-никак, их 13 штук! Мать думает многое продать и подарить. Я настроен менее великодушно; а продать, конечно, можно многое, и на хорошие деньги. Муля совсем почти не показывает носу. Почему-то не поехал с нами на таможню - как-то охладел. Вчера приехал Митька, и я с ним встретился. Были с ним в читальном зале ин. литературы, смотрели "Рик э Рак" и "Канар Эншэнэ". Ходили в военкомат - он там зарегистрировался (хотя он и не пойдет в армию из-за туберкулеза, все же нужно).
Были с ним у него на квартире - там никого не было. Хорошая квартира в плохом доме. Провожал его на вокзал, где (откуда) он едет на дачу, где живет. Я узнал у него, действительно ли он поступит в 167-ую школу. Да, он действительно туда поступит. Вчера же был у Гольцева ("грузина") и советовался с ним насчет того, как мне поступить в эту 167-ую школу. Он мне посоветовал сделать так: 22-го (т.е. завтра) пойти туда и попытаться добиться, чтобы меня туда приняли. Если же по каким-либо причинам меня туда не захотят принять, спросить, решит ли мой прием письменное ходатайство Президиума Союза советских писателей. Если они ответят, что такого ходатайства будет достаточно для моего приема, то тогда я позвоню Гольцеву, и он постарается написать такую бумажку и дать ее на печать или Павленко, или Федину, кому-нибудь из Президиума, кому знакома мать, кто "понимает, в чем дело". Если же дирекция и тогда откажет в принятии, то то