Не дожидаясь ответа, доктор повернулся и направился вниз по коридору. Я хотел было окликнуть его, но промедлил, и он исчез.
Нельзя сказать, что Иэн очень обрадовался, когда я включил в спальне свет. У него было такое выражение, которое иногда появляется у больших котов, когда их, спящих, расталкивают ради семейной фотографии.
— Прости, — сказал я, усаживаясь на край кровати.
Иэн легонько дернул ухом.
Я взял стакан и опустил в него палец. Полоски бумаги шелестели и шуршали, когда я их теребил. «Убеди себя». Я закрыл глаза и попытался представить, что этот шелест на самом деле плеск воды. Когда я утвердился в этой мысли так крепко, как только мог, то вынул палец из стакана и поднес его к губам. Бумажки покатились по подбородку. Несколько сухих полосок попали мне на зубы и на язык. Я открыл глаза, вытащил их по одной, скатал в легкий шарик и щелчком отправил его прочь.
Некоторое время я смотрел в стакан. На оставшихся крохотных белых полосках слово «вода» видно было или полностью, или наполовину, или не видно вообще. Мне смутно припоминалось что-то насчет церковного реликвария, содержимое которого обращается в кровь, когда на него устремляют взгляд истинно верующие. Откуда-то на ум явилась фраза «Вино преосуществится в кровь», и я подумал: «Вот здорово!»
«Убежденность. Убежденность. Убежденность». Я снова поднял стакан и опрокинул его, широко раскрыв рот и в полной мере ожидая, что вот сейчас в него обильной холодной струей прольются вкус и ощущение воды. Но вместо этого туда посыпалась бумага, и мой рот сделался похож на нечищеную клетку для хомячков. Я сплюнул полоски обратно в стакан, несколько влажных и липких от слюны ленточек. По крайней мере одна из них приклеилась к моему нёбу. Я сунул в рот палец, пытаясь выковырять ее ногтем, и меня едва не стошнило.
Я опустил стакан на прикроватный столик. Идея воды? Если мир делится на физический и концептуальный, попасть из одного в другой мне не удалось. Вместо этого я взялся за древнюю кисточку Фидоруса. «Ты должен написать ею свою историю. Все, что ты из нее помнишь, и как можно подробнее».
Я встал на ноги.
Кисточка неподвижно застыла вровень с моим лицом.
Я начал писать.
«Сознание покинуло меня. Я перестал дышать…»
Усилие, требующееся для того, чтобы держать перед собой вытянутую руку на протяжении сколько-нибудь длительного времени, отнимает больше энергии, чем можно предполагать.
Наконец я положил кисточку на стол и потер руками лицо. На все это ушло — сколько часов? Два, три? Трудно сказать, но я сделал то, о чем просил доктор, написал свою историю в воздухе. Меня подташнивало. Долгое время я ничего не ел и, хотя особого голода не испытывал, понимал, что чувство тошноты пройдет лишь в том случае, если мне удастся найти что-нибудь съестное. Кроме того, я хотел в туалет, и мне пришло в голову, что, через какие бы испытания я ни проходил, организм мой продолжал безмолвно работать где-то на заднем плане сознания. В этом присутствовало что-то ободряющее. В рутине жизненного процесса виделся некий спасительный якорь. Тряся рукой, чтобы прогнать из нее болезненные судороги, я направился к двери спальни.
Я спустил воду и вымыл руки, рассеянно думая о маленькой душевой кабинке в углу, но в то же время понимая, что чересчур устал и уже просто валюсь с ног. Мысли начинали выпархивать из медлительного, отключающегося мозга. Мне надо было поесть и упасть на кровать. Всему остальному придется подождать.
Я вышел из ванной и свернул за угол книжного коридора, направляясь к кухонной двери.
Она была открыта, и голубой свет люминесцентной лампы прочерчивал сияющую полосу поперек пола и по корешкам книг на стене напротив. Я услышал звуки закипающего чайника, постукивание кофейной ложки о стенки чашки. Я прислонился к краю дверного проема и осторожно в него заглянул. Скаут. При виде ее что-то во мне — то ли нервы, то ли кровь — застыло, мгновенный порыв обратился в лед и замер.
Она увидела меня, прежде чем я успел убрать голову, и ее большой палец поднялся к глазам, вытирая под ними, а сама она меж тем отвернулась.
— Я не слышала твоих шагов, — сказала она.
— Коридор. — Я не знал, что говорить. — По-моему, эти книги на стенах приглушают все звуки.
Она кивнула, глядя на чайник, ожидая, когда он вскипит.
Мы оба так и стояли. Медленно тянулись секунды.
— Как идут дела?
— Нормально, — сказала она. — Кажется, мне удалось стабилизировать сетевое подключение ноутбука.
— Это хорошо, — кивнул я.
— Знаешь что? — сказала она. — Нельзя нам просто обойтись без всего этого? — Она повернулась. Глаза у нее были влажными, а веки покраснели от слез. — Я устала и стараюсь оставаться на ногах и не терять контроль, и вообще, мне больше не надо притворяться, что ты хоть что-нибудь для меня значишь, так или нет? Помнишь? Это ведь правда, да?
— Ты мне лгала. — Было полным ребячеством говорить это. — Как же можно ждать, чтобы я…
— Это правда, потому что ты все знаешь, да? Знаешь все, что я думаю и что чувствую?
Что-то холодное во мне сказало:
— Я знаю то, что знаю.
— Факты. — Она отпихнула от себя пустую кофейную чашку. — Не хочешь подрочить, Эрик? Пойди и трахни сам себя!
Она протиснулась мимо меня наружу.
Я остался один, стоя в дверном проеме и вперяясь взглядом в пол.
В какой-то миг бурлящий чайник с громким щелчком выключился.
Над плетеньем словес в бесконечных глухих коридорах
книжных полок, шкафов, стеллажей медлит сумрачный разум на грани
между явью и сном. На прикус проверяет, лениво схватив,
цепь событий, встреч, лиц и случайно забытых,
недочитанных книг, с алфавитом на желтых листах. Его зубы,
как бритва Оккама, потрошат содержимое мысли,
отсекая красоты и вязь, выгрызая лишь суть.
Взгляд акулы — как будто осмыслен.
Черный глаз проникает сквозь сонную муть.
Я на дне, задыхаясь, пытаюсь очнуться от сна. Я…
Кошмары.
Я проснулся одним рывком, охваченный паникой из-за того, что спал в незнакомой комнате, в чужой кровати. А потом вспомнил, где нахожусь. Это же спальня Эрика Сандерсона Первого. Мои мышцы расслабились, и я попытался припомнить сон, окинуть его взглядом, но он уже прошел, улетучился и забылся.
Который час? Лампа, которую я не выключил, продолжала гореть прежним желтым светом, и, после того как я забрался наконец в постель, могло пройти сколько угодно времени — от нескольких минут до пары часов. Смена дня и ночи здесь не имела никакого значения и зависела от щелчка выключателя и электропроводки.
Я подумал о своем джипе, о шуме дождя, о порыве ветра.
— Ты тут кое-что пропустил.
Я, приподнявшись на локте, уставился в изножье кровати и увидел Фидоруса.
На ночь я не раздевался, так что теперь, медленно качнувшись, привел себя в сидячее положение.
— Ты не все понял в этих тетрадях, а это на самом деле очень умно.
Я встряхнулся, пытаясь сосредоточиться. Фидорус держал мои комментарии к «Фрагменту о лампе».
— Как вы смеете рыться в моих вещах!
— Ничего подобного я не делал. Ты сам дал мне тетрадь накануне вечером.
Он был прав. Я забыл о пластиковом пакете и оставил его в той комнате со свечами на столе.
— Все равно, из этого не следует, что вы имеете право читать мои записи.
Глаза доктора остановились на мне. Они, как всегда, были ясными и пустыми, не позволяя определить, что за ними скрывалось. Я почувствовал легкое тревожное дуновение.
— Значит, тебе не хочется узнать, в чем состояла твоя ошибка?
Все еще не вполне проснувшись, я протянул руку то ли в отрицательном жесте, то ли за тетрадью. В итоге получилось нечто неопределенное, при том что на самом деле я очень хотел узнать, о чем он говорит.
— Этот код ЙЦУКЕН, — сказал доктор, не обращая на меня внимания. — В твоих заметках здесь, потом вот здесь и… да, еще на этой странице, утверждается, что он произволен. Не уверен, что это так.
Я принялся ворошить волосы, как будто дополнительное статическое электричество могло помочь развести огонь в мозгу.
Код ЙЦУКЕН был частью шифра, примененного к тексту «Фрагмента о лампе». Если перейти к сути дела и попробовать обойтись одной фразой, это означало, что декодированную букву всегда можно было обнаружить на стандартной клавиатуре, бок о бок с буквой, закодированной кодом ЙЦУКЕН, например:
Здесь зашифрованной буквой является «А», так что ответом на головоломку может считаться любая из смежных букв — «У», «К», «Е», «В», «П», «С», «М» или «И». Как писал Эрик Сандерсон Первый, вроде бы не существовало никакого правила, позволяющего предсказать, которая из восьми возможных букв окажется верной. Это делало процесс дешифровки довольно медленным.
— По-вашему, у кода есть более простое решение?
— Да, — сказал Фидорус, кивая. — Но я бы не называл его простым. Это только верхушка айсберга.
Он достал ручку из кармана пиджака и открыл чистую страницу в тетрадке.
— Первой буквой «Фрагмента» является «К». Ты помнишь, как начинается предложение? «Клио, в маске и с дыхательной трубкой во рту, пробила головой поверхность воды и взмахнула рукой…» — верно?
— Да.
— Но, прежде чем применить код, чтобы расшифровать предложение, ты, как это указано в твоих заметках, считал первой буквой «И»:
Это значит, что правильная буква была левее заданной, так?
— Так.
— Значит, поскольку при расшифровке у нас верхний ряд переносится под нижний, мы берем ручку и рисуем стрелку сверху вниз и справа налево, вот так:
— Ясно.
— Вторую букву ты перевел как «Л» из «Клио», но в зашифрованном «Фрагменте» она обозначена как буква «Б»:
— От «Б» к «Л» прямая идет снизу вверх, так что мы, начиная в том месте, где завершили первую стрелку, рисуем другую, вот так:
— Тебе пока все понятно?