— Господи, он снова будет нас таранить?
— Нет-нет, — сказал Фидорус, поднимая ружье и прицеливаясь. — Он опишет круг и предоставит нам прекрасную возможность… Скаут?
— Готово. Давайте.
Откуда-то рядом с плечом Фидоруса раздался шлепок воздуха, вырвавшегося под большим давлением. Черная стрела, тянущая за собой тонкий провод, промелькнула над волнами и ударила акулу чуть позади спинного плавника. Доктора отбросило на палубу отдачей. Гарпун. Из-за шума, раздавшегося вблизи от меня, я вздрогнул и в недоумении оглянулся. Одна из бочек с телефонными аппаратами и справочниками повалилась на палубу, перекувыркнулась через борт и, скользя, понеслась по океану вслед удаляющемуся людовициану.
— Попал! — Фидорус сорвал с себя кепку и швырнул ее на палубу. — Ты видел? Я прицепил к твоей акуле бочку! — Раскрасневшийся, переполненный радостью старик потрясал передо мной своим гарпунным ружьем в качестве доказательства. — Как в японской легенде, Эрик! В точности как в японской легенде!
Я смотрел, как, подпрыгивая на волнах и поднимая тучи брызг, быстро удаляется от лодки пластиковая бочка, а потом медленно начал оседать на палубу, скользя спиной по деревянной обшивке рубки.
31Речь заходит о чувствах
Пока бочка неслась за еле угадываемым силуэтом акулы, а мы преследовали бочку, Скаут стояла за штурвалом и лодка шла полным ходом, задирая нос при каждом ударе о волну, вздымая столб брызг и отбрасывая дымовые всполохи, как зенитное орудие времен Первой мировой. Фидорус по-прежнему стоял у бушприта «Орфея», налаживая дистанционное соединение. Лежа на палубе, я слышал только попискивание телефонного набора и электронные сигналы вызова — бурр-бурр, бурр-бурр — поверх сердитого ворчания двигателя и плеска волн, норовивших залить водой глаза.
— Заработало! — крикнул доктор, делая отмашку рукой. Встречный ветер уже изрядно растрепал его нечесаную шевелюру. Он с трудом водрузил обратно на переносицу свои очки и снова мне помахал. — Получилось! Справочники и телефоны обеспечивают трафик. Потоки общения, которые людовициан вынужден тащить за собой, замедляют его ход и лишают сил. Он измотан. К тому же мы используем справочники на этот год и телефонные звонки в реальном времени. Это — текущие события. Они будут держать его на поверхности, не дадут уйти на глубину, а нам это на руку!
Цепляясь за стенку рубки, я кое-как поднялся на ноги.
Впереди нас со свистом подскакивала и скользила по воде бочка.
— Непохоже, чтобы он сбавил скорость.
— Да, но долго он так не продержится. Я хочу прицепить к нему еще одну, просто чтобы уж добить наверняка. Умеешь вязать узлы?
— Ну, в общем…
Я осекся, указывая рукой в море поверх плеча доктора. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как бочка исчезает под водой.
— Так. — Он на мгновение застыл, уставившись на опустевший океан. — Скаут, глуши двигатель! Эрик, иди на якорь. Отдашь, когда я скажу.
— Куда он подевался? — окликнула нас Скаут от штурвала.
— Нырнул, — отозвался я.
— Он на это способен?
— Очевидно, — Фидорус пробрался обратно на нос. — Но ненадолго. Бочка вытащит его вверх, а когда это произойдет, мы будем наготове.
— Он умен, — сказал я. — Он вроде как ждал момента, чтобы вышибить меня за борт.
— Людовициан — всего лишь тупая хищная машина. — Фидорус подобрал свою кепку и натянул ее на свои тронутые сединой растрепанные волосы. — Он набросился на лодку, а ты стоял на транце, вот и все.
Я кивнул, глядя в море.
— И вы абсолютно уверены, что эта тупая хищная машина не сможет до нас добраться? — спросила Скаут, появляясь из-за рубки.
Фидорус переводил взгляд со Скаут на меня и обратно, словно не мог поверить своим ушам.
— Сколько раз тебе повторять? «Орфей» по периметру замкнут концептуальной петлей в три раза более мощной, чем та, что все это время обеспечивала безопасность Эрика. Мы останемся здесь, он останется там, а когда бочка подтащит его наверх, мы закончим свою работу. Людовициан и Майкрофт Уорд навеки исчезнут, мы отправимся по домам. А теперь, Сандерсон, будь так любезен — займись якорем.
Через полчаса стало ясно, что людовициан в сколько-нибудь скором времени возвращаться на поверхность не собирается, что бы ни говорил по этому поводу доктор Трей Фидорус. Я вызвался остаться на палубе и продолжать следить, не появится ли бочка. Скаут и доктор спустились на камбуз готовить еду. Я думал переодеться, но шорты и гавайская рубашка были тонкими и быстро высохли на солнцепеке. Однако при падении за борт я потерял темные очки и соломенную шляпу, и шея у меня сзади саднила так, что я шипел от боли всякий раз, когда она терлась о воротник. Лоб и скулы у меня тоже были обветрены и обожжены солнцем.
Наступил вечер. Небо начало темнеть, и я решил остаться возле носа в длинной тени от рубки и продолжить наблюдение за волнами. Скаут была занята с ноутбуком мистера Никто, а доктор прибрал посуду после того, как мы перекусили. Вновь появился Иэн, какое-то время походил по часовой стрелке кругами по палубе, а потом, когда в воздухе начала разливаться прохлада, исчез в каюте.
Прошло еще немного времени, но по-прежнему не было никаких признаков акулы. Небо из темно-синего превратилось в красно-синее, оперенное закатным солнцем. Океанская волна ослабла, сменившись неопределенной зыбью. Прохладный бриз дул сквозь леера, опоясывающие палубу, нежными пальцами поглаживая мне макушку.
Я чувствовал, что внутри меня что-то изменилось.
Остаться на палубе и продолжать наблюдения я вызвался отчасти для того, чтобы у меня было время обдумать — что со мной случилось? Чем бы это могло быть? Мне все время представлялась упавшая рядом с заросшей, давно нехоженой тропинкой монета. Одна ее сторона — скажем, «решка» — на протяжении многих лет оставалась на виду и подвергалась воздействию мороси, дождя, тумана — одним словом, стихий. Другая — «орел» — была забита в глину и стерта из памяти. Когда в том подвале слово «вода» обратилось в настоящую воду, это было равносильно тому, что монета перевернулась. Перемена эта не была «сногсшибательной» или «судьбоносной» — ни одно из воспоминаний, проглоченных людовицианом, не вернулось. Не прояснилось и ни одно из ранних сновидений «Фрагмента о лампе». Однако это событие имело место. Монета перевернулась. Откуда-то из глубины подсознания всплыла фраза: «Взгляд становится отражением, отражение — взглядом».
— Эй!
На палубе позади меня стояла Скаут. На ней была та самая куртка, что я видел в подвале Фидоруса.
— Привет, — отозвался я.
— Принесла тебе ветровку. Гранджевый шик-блеск года девяносто второго, но, сам понимаешь…
— Спасибо, — сказал я, послушно натягивая гранджевый шик-блеск. — Я хотел сказать…
— Да, знаю. Я тоже.
Она уселась на палубу рядом со мной и скрестила ноги.
— Мне надо было заранее тебе рассказать, — сказала она. — Глупо, что я промолчала.
— Однако, — возразил я, — я прекрасно понимаю, почему ты так поступила. У меня просто…
— Просто ты недоверчив.
Я посмотрел на нее.
— По-твоему, я?..
Мы смотрели на спокойное море. Я плотнее укутался в ветровку, слушая, как Скаут пощелкивает суставами пальцев.
— Как там с ноутбуком?
— Нормально. Я установила соединение. Мне удалось замутить воду, так что теперь Уорд с меньшей вероятностью обнаружит, что он подсоединен к нашему ноутбуку. Так что у нас есть фора.
— Молодец!
— Спасибо.
Спокойное море. Отдаленные крики чаек. Скаут, сидящая рядом со мной.
— Я наговорил тебе кучу гадостей, правда?
— Ну, — сказала она. — Так и есть. Но я все равно вытащила тебя из воды.
— Скаут…
— Я думала, ты пропадешь там!
— Я сам так думал. И я… нет, боже мой… я даже боюсь сказать…
— Скажи.
— Я думал, что вот, когда меня не станет, ты так и будешь думать, что я действительно имел в виду всю эту чушь?
Она легонько толкнула меня плечом:
— Вот это да!
— Но конечно, той огромной акулы я тоже боялся!
— Ш-ш-ш, — сказала она, — не то все испортишь.
Я просунул руку у нее за спиной, обняв ее за плечи, и она прильнула к моей груди.
— Прощаешь меня?
— Ты был такой задницей.
— Ну вот, мне теперь немножко полегчало.
— Да, но ты же не мог долго таким оставаться, правда?
— Не мог, — сказал я. — Это ты точно подметила.
— Ты так себя вел, потому что чувствовал себя в западне.
— Эмоционально? Да.
— Это все равно.
Я провел пальцами по ее мягким черным волосам, а она сцепила руки, обвив ими мою талию. Нас овевал ветерок, море мягко покачивало лодку из стороны в сторону.
— Хочу тебе кое-что сказать, — начал я.
— Давай.
— Но я не хочу показаться идиотом.
— Хорошо.
— Не обидишься?
— Хм.
— Ну… Только не обижайся!
— Давай.
— Хорошо. Я имею в виду — то, что с нами произошло, — это ведь случилось не просто так? Не только для того, чтобы поймать акулу?
Скаут отклонилась в сторону и посмотрела на меня:
— Я же говорила, что нет.
— Ты много чего тогда говорила.
Скаут снова прильнула ко мне, и несколько минут мы так и сидели, не двигаясь.
— Помнишь, когда ты вчера проснулся, то сказал удивительную вещь? Ты сказал, что в том, что между нами произошло, есть что-то… что-то правильное?
— Да.
— И ты спросил, чувствую ли я то же самое?
— Помню.
— Я тогда хотела сказать: да, по-моему, я тоже это чувствую.
— Это насчет сердца?
— Насчет сердца.
— Ух ты!
— Хм, — сказала Скаут. — Мне кажется, я знаю тебя много лет. Я хочу сказать, наше событие уже было в моем бытии. Звучит безумно, да?
— Ты имеешь в виду чувства?
— Сандерсон, не заставляй меня повторять.
Я улыбнулся.
— Нет. Это звучит нормально. Я знаю, что ты имеешь в виду.
— Молодец, — сказала она и нежно поцеловала меня в губы.