И вкус ее губ, и их прикосновение, и тепло, и движения — все тогда было совершенным, как томительно сладкая мелодия, которая вдруг всплыла в памяти после многих лет забвения.
Она наконец оторвалась от моего рта и посмотрела на меня так, словно в нашем поцелуе было нечто поразительное, нечто такое, с чем она не вполне могла совладать.
— Ну, ясное дело! — беспомощно пролепетал я.
Мы снова поцеловались.
Когда я открыл глаза, прохладное голубое утро уже согревалось новым солнцем, свежим и полным энтузиазма. После сна на палубе у меня болели спина и бока. Колено — словно заело. Правая рука — на ней спала Скаут, уткнувшись мне головой в плечо, — онемела. Несколько ее мягких темных прядей зацепились за мою щетину, и я слегка отстранился.
— Хм? — сказала она мне в грудную клетку.
— Привет, уже утро.
— Ох, — пробормотала она. — Я не могу пошевелиться. Все суставы как будто склеены.
Мы лежали, укрытые своими куртками и, как я заметил, плотным зеленым одеялом, которого, когда мы уснули накануне, не было и в помине.
— А нам кто-то одеяло принес.
Скаут хихикнула.
— Ты голый?
— Да, а ты?
— Да.
— Вот порадовался, наверное, старик, закутывая тебя хорошенько.
— Наверное, он беспокоился, что мы простудимся.
— У меня все болит, колено распухло, я чувствую жуткую усталость, но, кажется, не простужен.
Скаут поцеловала меня в щеку. Она отбросила наши покровы, выбралась из импровизированной постели и, голая, встала на палубе. Ее ноги, живот, руки и лицо за вчерашний день покраснели под солнцем, но ребра, грудь и бедра оставались все той же мраморной белизны. Она прикрыла ладонью полоску черных волос у себя между ног и неодобрительно на меня посмотрела.
— Что такое?
— Ты пялишься.
— Если девушка расхаживает перед парнем нагишом, то это обычно что-то означает.
Она усмехнулась и медленно, очень нарочито раздвинула ноги, сделала мах руками, потом завела их за голову и стала сгибаться в талии то влево, то вправо.
— Это вульгарно! — сказал я.
— У меня все болит, — ответила она и, глянув на меня искоса с лукавой улыбкой, направилась к носовой палубе. — По правде сказать, тебе стоит попробовать сделать то же самое, это очень…
— Раскрепощает?
— Что-то вроде того. Может помочь тебе с твоими комплексами.
— Мы же разобрались с комплексами, разве нет?
— М-м-м… — сказала она, пристально глядя в море.
Я сел, прикрыв одеялом ноги. Я слегка стеснялся своих царапин и синяков, полученных за последние несколько дней. У меня болели все суставы, особенно коленный, но счастье все равно так и распирало меня изнутри. Это мгновение — раннее утро, я, Скаут — было абсолютным совершенством.
— Как думаешь, акула всплывет?
Я видел, как она коснулась большим пальцем ноги обтрепанного конца, свешивавшегося за борт лодки.
— Фидорус считает, что всплывет.
Она обернулась.
— Надеюсь, — сказала она. — Иначе ничего не выйдет. Пойду проверю ноутбук.
— Слушай, мне так жаль, что все идет не по плану.
— Разберемся. Ты же не будешь стоять в стороне?
Я успел лишь слегка пожать плечами, прежде чем она расплылась в улыбке.
— Вот что, — сказала она, найдя свои трусики и натягивая их. — Если и на этот раз не получится, мы все равно справимся. Придумаем что-нибудь еще, какой-нибудь другой способ. Постарайся только не падать в море!
— Постараюсь, — сказал я, передавая ей ее шорты. — Спасибо, Скаут.
— Знаешь, мне жаль, что у нас тогда…
— Мне тоже.
Она присела, чтобы взять свою кофточку, но я обхватил ее руками, притянул к себе и поцеловал.
— Эй! — Она рассмеялась, вырвалась и села.
Какое-то мгновение мы так и смотрели друг на друга: я — вверх, на нее, а она — вниз, на меня. Выражение лица у Скаут сделалось спокойным, серьезным. Она наклонилась и нежно поцеловала меня в губы, раз и другой.
— Ты восхитительна, — прошептал я.
Она улыбнулась, мельком и чуть ли не застенчиво, потом наклонилась еще ближе, уткнувшись лицом мне в шею.
— Ты тоже, — сказала она шепотом, и ее дыхание защекотало мне ухо.
Я обвил Скаут руками, но она высвободилась, и я увидел, что на ее губах появляется отстраненная, деловая и более знакомая мне улыбка.
— Приходи в себя. — Она легонько постучала меня по плечу и встала. — У нас много дел.
— М-м-м…
Она рассмеялась.
— Почему бы тебе не пойти на камбуз и не приготовить нам завтрак?
— Чего бы ты хотела?
— Чего-нибудь легкого. И может быть, пива?
Я кивнул:
— Прекрасная мысль.
Мы оба оделись и, огибая рубку, отправились на корму. Скаут внезапно остановилась, и я едва не налетел на нее.
— Ты только погляди туда, — сказала она. — Черт, что это такое?
На горизонте виднелся остров.
Я спустился по трапу, с палубы в каюту. Когда я вошел, Фидорус закрывал крышку трюмного люка.
— Мы видели остров, — сказал я.
— Хм?
— Какой-то остров на горизонте, — повторил я и, посмотрев на люк, добавил: — Что вы делаете?
— Так, обычный технический осмотр. Это, знаешь ли, довольно старая концептуальная модель. Но ты сказал — остров? Да, я его видел.
— А есть у вас какие-нибудь соображения на тот счет, как он там оказался?
— Совершенно никаких. Якорь забрал?
— Да, мы проверяли.
— А может быть, мы всю ночь лежали в дрейфе?
— Всю ночь? В таком случае нас могло бог знает куда занести. А наша акула?
— Об этом не беспокойся. У меня есть навигационное оборудование. Мы получим сигнал, когда бочка появится на поверхности. Как только она начнет всплывать, мы сможем ее отследить.
— Людовициан слишком долго остается на глубине.
— Это сильный экземпляр, но он не сможет оставаться там вечно. Не волнуйся, Эрик, мы по-прежнему задаем правила в этой игре. Понятно? Я рад, что вы все между собой уладили.
— Да. — Я обнаружил, что занят разглядыванием сучков в деревянном настиле. — Спасибо за одеяло.
— Что ж, мне показалось, что оно вам может пригодиться.
Я слегка покраснел.
— Ну а теперь, — сказал Фидорус с улыбкой, — вы, наверное, хотите чего-нибудь на завтрак, не правда ли?
Скаут сидела возле ноутбука Никто у транца лодки, когда я поднялся из каюты с парой банок пива и пакетом с шоколадным печеньем.
— Соединение по-прежнему работает, — сказала она, и я кивнул, присаживаясь рядом и протягивая ей одну из банок. — У него есть какие-нибудь соображения, откуда мог взяться остров?
Я посмотрел вдаль. Остров выдавался из моря, как огромная выветренная светло-желтая кость. При взгляде на этот остров, на его очертания в моей душе возникало нечто такое, чего я не мог вполне…
— Эй! — сказала Скаут.
— Прости. — Я попытался прочистить голову, прогнать это чувство. — Да, я у него спрашивал. Он думает, что мы, может быть, дрейфовали всю ночь.
— Дрейфовали? — Она потянулась за своими солнечными очками. — Как это? В такую погоду?
Я посмотрел на нее, сбитый с толку.
— Ты море видел?
Я посмотрел за борт. Море было прозрачным и неподвижным, как стекло.
— Может, здесь есть подводные течения?
— Может быть, но остров-то мы бы издалека заметили, разве нет?
— Наверное, да, — сказал я, снова уставившись на горизонт.
Потом в глубине моего мозга провернулись, сцепившись зубцами, шестеренки, и я сумел идентифицировать это странное, посетившее меня чувство. Это было узнавание. Я понял, что видел этот остров раньше. Но как такое могло быть? Я не был туристом, любителем островов Греческого архипелага, Эриком Сандерсоном Первым. Я даже никогда не покидал родины. И никогда не видел никаких островов, разве что по телевизору. Почему бы мне мог припомниться какой-то остров? Потом откуда-то снова явилась эта фраза — «Орел и решка — реверс и аверс». Другая сторона все той же монетки. У меня было такое чувство, словно вокруг меня происходило что-то, превышающее возможности постижения. Я не мог настроить свой разум, чтобы это увидеть.
Скаут, теперь в солнечных очках, потягивала пиво, пристально глядя на остров. Прислонясь к ней, я был занят тем же самым, теряясь в мыслях о своем странном чувстве, о прошедшей ночи, об акуле, все еще плававшей где-то в морских глубинах.
Через несколько минут я поставил банку с пивом на палубу и стал подниматься на ноги, собираясь отправиться на поиски шляпы, кепки, панамки — чего угодно, — чтобы прикрыть макушку. Поднимаясь, я задел край банки, и она опрокинулась и покатилась прочь, разбрасывая по пути пенящиеся плевки пива. Банка ударилась о фальшборт с металлическим звуком: «чунг!».
Скаут подняла на меня взгляд.
— Что?
Она посмотрела на спокойное море, потом на пивную банку, потом снова на меня.
— Мы стоим неровно, — сказал я.
— Это крен. Мы кренимся.
Скаут поднялась, и мы вместе направились к краю палубы, где лежала банка, выплескивая пиво на леера.
Она было нагнулась, чтобы ее поднять, но остановилась и медленно выпрямилась снова.
— Ты это слышишь? — спросила она.
— Что?
— Прислушайся.
Звук был слабым и приглушенным, но совершенно отчетливым.
«Бурр-бурр, бурр-бурр».
По левому борту на поверхность вынырнула бочка.
32Прощайте, испанские дамы!
На палубу вышел Фидорус, держа в руке какое-то механическое приспособление с клавишами и циферблатом, похожее на будильник.
— Бочка всплыла. Акула — близко.
— Знаем, — отозвалась Скаут. — Вон она.
Доктор нажал на кнопку, и звонки прекратились. Мы втроем сгрудились у лееров. Бочка лениво покачивалась на поверхности спокойного океана.
«Бурр-бурр, бурр-бурр».
— Что он делает?
— Делает? — Доктор взглянул на меня искоса. — Ничего не делает. Он всю ночь провел, пытаясь остаться под водой, а бочка в конце концов вытащила его наверх. Он устал.
— Так почему же он всплыл здесь?