15 декабря. После обеда — на аэродром и быстренько лететь: в эту ночь не было ни облачка, и мы сделали семь полетов. Бомбили Истров. В третий полет ходили строем, ведомыми у Амосовой, с Карпуниной. Бомбили с высоты 700 метров. У моей летчицы неумный штурман, а у меня безумная летчица: мы отбомбились, и она стала сигналить АНО[41]. Это с такой-то высоты! Значит, правильно я Иде писала, что с ней можно хоть на край света лететь. Начиная с пятого полета Дина очень устала и засыпала, но даже в этом случае машина никаких особых эволюций не производила. Так что мне было ужасно скучно: что делать в обратном пути, ежели светит прожектор? Рассказывать? Так мой голос имеет усыпляющее действие. Самый верный способ для Дины не уснуть — отдать мне управление. Наша машина (плюю через левое плечо) стала после ремонта такой послушной, что за управление и браться не нужно — сама идет. А чуть я дотронусь — пикирует. А вот вчера я совершила свой 270-й и самый неудачный за все время вылет: быть на 600 метров над эшелоном и не попасть в него! Взяли четыре ФАБ-50, но уже не нашли его. В третий полет вместо меня летал генерал-майор Попов. Мы летали на разведку плохой погоды. А перед этим я рассказывала майору Рачкевич, что видно ночью, и подумала: вот предложили бы сейчас полететь в темную ночь на Гармаш или Петрогеоргиевский без САБа[42]! А ведь летали… Заруливали при свете прожектора. У меня странная болезнь: проснусь если через 3–4 часа после того, как приду с полетов, больше уже не усну. Так было и сегодня. Грусть находит порывами, как разрывная облачность. Ночь плохая, сидим дома с накрашенными губами — обветрились. Впервые в жизни я накрасила губы. Как некрасиво!
25 декабря. Сегодня 25 лет со дня установления Советской власти на Украине. Что-то там поделывают моя бабуся, Вера, Лида, Коленька, Толик, Алик, тети и дяди? Живы ли они? Дядя Лева рассказывал, как отступали из Бердянска… О, я буду рассказывать, как входили в Бердянск!!! За мой Бердянск, за моих родственников расчет будет произведен полностью!
До 12 ночи вчера дежурили на аэродроме. Погоды нет. Сегодня наши взяли Диготу. Молодцы! К Моздоку немцы подтягивают силы.
17 января. Наутро на строевых собраниях эскадрилий мы услышали ужасную новость: «Погибла Раскова». Вырвался вздох, все встали и молча обнажили головы. А в уме вертелось: «Опечатка, не может быть». Наш майор Раскова. Я и до сих пор, как подумаю об этом, не могу поверить.
12 февраля. 10-го я сделала с Мартой четыре вылета. Это были ее первые боевые вылеты. Замерзли до костей и даже глубже. Первая зимняя ночь прошла не ахти как удачно. Ира с Полинкой не вернулись. Я волновалась за них, боялась, а вечером оказалось, что они под Кропоткином сидят. Ушли на другой прожектор. Вчера еще. по два вылета сделали. Идет упорная борьба за Тимашевскую. Взята Лозовая.
7 марта. Вчера прилетели в Пашковскую. Перелетала с Люсей Клопковой. Вечером опять дежурила. А сейчас все ушли на полеты. Погода плохая, я дома. Самое главное в моей жизни — партбюро приняло меня 4 марта в члены партии.
17 марта. Вот хочется иногда рассказать все сразу — много-много, а можно сказать — язык пристанет к горлу, и ничего не скажешь… Ветер, летать нельзя.
11 марта 1943 года я прошла парткомиссию; спросили главное: сколько потерь ориентировок в эскадрилье? Иду вчера ночью домой и мечтаю: «Нашлась бы добрая душа, чтобы пришла я сейчас домой, а письма мне лежат на кровати». Прихожу, а пять писем лежат на тумбочке. Вечером мы с Лидой набили матрацы тростником и топили целый вечер. Вот и все на сегодня.
15 апреля. Смелость — это отличное знание своего дела плюс разумная голова на плечах и все это умноженное на жгучую ненависть к врагу.
8 июня. Позавчера меня два раза пытались сжечь — над целью два САБа на нас ссыпались (я очень испугалась), а потом я домой с Люсей Клопковой перелетела, мы покружились над местом вынужденной посадки Жени Крутовой (попали в карбюратор), под нами отчетливо виден был самолет, и он дал вверх белую ракету. Ну и полетики были: болтало, трепало неимоверно! Майор больна, Соня хотела первый полет сделать с Диной, капитан ее не пустила и меня же отругала…
Да, вчера было землетрясение — два толчка, все заметили, кроме меня, — я в это время делала доклад на семинаре агитаторов дивизии (литература Отечественной войны).
9 июня. Всякое бывало, но так еще нет. Сделали два полета на машине капитана Амосовой (а на нашей — Сыртланова). Только я настроилась идти на 400-й вылет, идем докладывать о больших пожарах со взрывами, как вдруг капитан объявляет: у Жигуленки испортился мотор, надо отдать ей машину. Я доложила Елениной. а потом легла на подножку нашей «кибитки», у меня нечаянно пошли слезы; а раз уж пошли, то остановить — трудное дело. Немного успокоилась, слышу, Фетисов меня зовет. Оказывается, у Полуниной заболела Шевченко, и поэтому можно было нам полетать. Пришла, проверила бомбы. Дина уже села в кабину, я — тоже, проверили' бензин — не заправляли. БЗ[43] долго не ехал. Дине надоело ждать, она вылезла и пошла к капитану. Я подождала, пока заправили. Слышу, меня зовут. А я вчера вообще была раздражительная и упрямая, а тут еще юбилейный вылет никак не состоится. «С таким состоянием нельзя лететь». — «Нельзя? Можно идти?» И я опять отправилась на ту же подножку и расплакалась еще больше. Потом раздумала. Пришла и попросила послать меня с Полуниной, потому что для Дины этот полет опасен. Послали Дину.
В общем все в порядке, раз пишу. Ночь была темная… Потом еще один полет сделали…
1 августа. До меня, видимо, еще не все дошло, и я могу писать.
Подходит ко мне вчера Аня Высоцкая и жалуется, что ее опять назначили с Лошмаковой, что ей нужно дать более опытного штурмана. Кого? Во 2-й эскадрилье назначить некого, потому что Гашева летала с Никитиной. Может быть, взять штурмана из другой эскадрильи? Стоим с Таней Макаровой в столовой и размышляем. И тут мне в голову пришла роковая мысль: послать Натку с ее бывшим штурманом, а Аню — с Докутович. Наташа сразу согласилась. Галя — с колебаниями. Встречаю Катю Рябову через несколько минут. «Ты за Галку не боишься?» — «Что ты! Я сама сделала с Высоцкой шесть полетов и полетела бы сегодня, но мне уж очень хочется с Рыжиковой полететь. И, кроме того, ты ведь знаешь, как я люблю Галю, и на опасность я ее не послала бы». Ну, полетели.
На моих глазах сожгли Женю Крутову с Леной Садиковой. Женя, Женя… Когда-то мы загадывали, что, может быть, придется вместе смотреть в глаза смерти. Я видела, как смерть подкрадывалась к Жене, но что я могла сделать?! Мы были уже над своей целью, но я направила Клаву на ближайший прожектор, один из семи, державших Женин самолет. Сначала она маневрировала, потом загорелась плоскость. Но она планировала, не падала. Перед посадкой дали красную ракету. Горящий самолет закрыла от моих глаз плоскость, и я увидела только вспышку в воздухе от взрыва на земле. На территории противника, недалеко от Киевской… Успели ли выбраться? И было ли кому выбираться? Мы с Клавой решили, что это Нина Ульянченко с Катей Тимченко. Женя, Женя… У меня дрожали руки и ноги, первый раз на моих глазах сгорел самолет… Машина у меня ходила по курсу как пьяная, но мне было не до нее. Потом прилетела Дудина и доложила, что в 23.00 еще один самолет сгорел (Женя — в 22.18). Кто?? По порядку вылета — Высоцкая или Рогова. Сердце у меня похолодело. Я подбегала к каждому садящемуся самолету, но там Гали не было.
…Моя Галя не вернулась! Кроме того, не вернулись Рогова — Сухорукова и Полунина — Каширина. У Роговой рвались ракеты во второй кабине, она беспорядочно падала. Полунину сбили ЗП. Первых трех — истребитель. О первых трех же сообщили наземники. Пустота, пустота в сердце…
Вчера из парткома папиного завода пришло письмо, что папа вступает в ВКП(б). Какая радость! Единственная светлая моя минута за последнее время.
…Я решила лететь с Надей Поповой во второй полет. Дина с Лелей летели первыми. С земли мы видели шквальный пулеметный огонь. Первой села Надя, а Дины и Наташи не было. Наташа пришла пятой, отходила от цели, набирала высоту. Мне было очень тревожно. В пути я спрашивала: «Надя, как ты думаешь, что с ними?»
«У меня хорошие предчувствия, они будут дома».
Бомбить нужно было по живой силе в 2 километрах северо-западнее H.-Греческого. Мы зашли с севера, от Кеслерова. Вдруг включились прожекторы. Много, слепят. Где мы — сказать трудно, кажется, еще не дошли. Потеряли высоту в прожекторах до 900 метров и ушли к Кеслерову набирать. 4 минуты держали нас прожекторы, а показалось — 4 часа; не стреляли, но в воздухе ходил вражеский самолет и давал ракеты. Опять подкрались (на 1200), посчастливилось увидеть H.-Греческий, взяли курс, но прожекторы схватили моментально. Но мы все-таки решили идти, чуть-чуть маневрируя. Через минуту я бросила бомбы. А всего в этот заход прожекторы держали нас 6 минут — чуть ли не до Варениковской. Стали на курс, и я повела самолет. Надя развлекала меня — вылезла из самолета, свесила ноги и смеется. А прилетели, Катя говорит: «Нет. И Белкиной тоже». Разве опишешь все это? Как будто что-то оборвалось. Упрашивали с Амосовой генерала, чтобы пустил утром на поиски, — он был неумолим.
22-го утром я с майором поехала к Дине в Краснодар, выучив наизусть ее записку Александру Петровичу.
У въезда в город спустили скат. Пришлось менять. А было уже 6 часов, и было видно, как с аэродрома взлетают санитарные самолеты.
Оказывается, мы прибыли раньше Симы. Дина доложила о выполнении задания, а я даже подойти к ней не могла — полились слезы. У Дины рана в голень навылет, у Лели — осколки в мякоти бедра, она потеряла много крови. Сели они прямо к полевому госпиталю. Динка просто герой — так хладнокровно посадить машину! Предварительно она сбила пламя, но мог загореться мотор, потому что там бензин. У Лели было шоковое состояние.