А Настенька уже бежала обратно. За ней шел парень, тащил громоздкую деревянную кровать. На спинках ее искусно были вырезаны фигурки охотников, зверей и птиц.
— Вот. Принимай в дар. Это я у него конфис-кова-ла, — она еще плохо говорила по-русски сложные слова. — Знакомься — это Афанасий, наш радист и комсорг.
Сейчас вечер. Сижу в чистеньком обставленном помещении. Все сделали втроем, а Настенька даже вымыла потолок. Теперь я не одна. Рядом первые здешние друзья. От них и от председателя получила урок: нельзя ждать «готовенького», надо все делать самой, самой, самой. Почему это в техникуме нас учили только тому, что должно быть, а не учили, как поступать, если нет того, что должно быть?
«Саша, здравствуй! Вот я и живу в точке холода, а, не поверишь, все цветет, и жара как в Крыму. В больнице я одна в семи лицах — и заведующая, и врач, и фельдшер, и сестра, и санитарка, и акушерка, и завхоз. У меня десять поселков, и все за 50–70 километров. По положению я в каждом должна быть раз в месяц, не 'считая вызовов. А вызовы… Они здесь немного отличаются от городских. Там позвонишь, и через десять минут «скорая» у подъезда. А я вот только что вернулась с вызова, ездила за шестьдесят километров верхом. Летом это здесь единственный вид транспорта. При переправе слетела с лошади в воду. Была как мокрая курица. Еле выбралась.
Тяжело заболел Аэроплан (это так зовут мальчика). Воспаление легких. Не спала двое суток. Компрессы, уколы, поминутно следила за пульсом. Это был первый мой тяжелый больной. Какая трудная практика! Сколько раз выбегала из юрты на улицу, чтобы тайком посмотреть в справочнике.
Понимаешь, я должна была вылечить его. Я должна была доказать, что могу, умею это делать, чтобы люди поверили в меня. А пока не верят по двум причинам: из-за молодости моей, а кое-кто из-за древней привычки лечиться у знахарей.
Знаешь, в первый раз я села в больнице за стол, раскрыла журнал, сбоку положила справочник и порошки соды на всякий случай. Если не поставлю диагноза, надо же что-нибудь дать человеку, чтобы он не разуверился во мне, пока я не разберусь в его болезни!
Помнишь, ты иронизировал над моей профессией: «Подумаешь, фельдшер!» Но видел бы ты, как затопал по юрте вылеченный мной Аэроплан! Как его мать от счастья плакала, целовала меня. Ты бы понял тогда, что и моя маленькая специальность может приносить море счастья. Ведь я тоже, как и ты, строитель. Строитель здоровья людей. Ну, до свидания, пиши.
Рита.
Р. S. А почему ты не пришел проводить? Я ждала».
20 октября. Сегодня первый раз почувствовала, что такое Полюс холода. Закутывайся хоть в две шубы и в двое торбасов, а все равно прыгаешь от холода, будто тебя дергают, как куклу, за ниточки сразу сто Дедов Морозов. Надо мной смеются: это все сорокаградусные «цветочки», а шестидесятиградусные «ягодки» еще впереди.
Рыли ямы под столбы. У нас кончается строительство электростанции, нужно уже тянуть проводку. И тогда прощай, свечи, керосиновые лампы!
Воскресники тут особенные. Никого не надо уговаривать. Просто выходит весь поселок, и все. А как обрадовал меня Бурцев! Долбит грунт и так это, с передыхами, мне говорит:
— Гляди, как люди работают… А что было бы, если бы они только приходили ко мне и требовали: «Давай, председатель, свет, копай ямы, ставь столбы». Вот пустили станцию, возьмемся за твою больницу… Новую отгрохаем…
Стыдно, что я так мало сделала, а они очень здорово ко мне относятся. Всю душу отдам этим людям!
«Медицинская» тетрадь
Захожу в юрту, здороваюсь. Мне что-то ответили, я не поняла. Глупое положение. Они не знают русского, я — якутского.
В углу закричал ребенок, я пошла к нему. Мальчик завернут в заячьи шкурки. Рот его покрыт белым налетом. «Неужели молочница?» — думаю я. В темноте ничего не разберешь. Бегу за Настенькой. Она переводит женщинам мои опасения и просьбу нести ребенка в больницу. А они вдруг как засмеются. Потом что-то сказали Насте, она перевела:
— Это мука, заваренная на масле. Такую пищу дают роженице, чтобы скорее поправлялась, заодно и парня накормили.
Сгораю от стыда, растерянности и гнева. Зачем так неосторожно «поставила свой диагноз», если в потемках еще ничего не поняла? Что они теперь подумают о молодом докторе? А уйти не могу: ребенок-то болен, кричит. Говорю Настеньке:
— Скажи им, что это еще хуже. Пятидневного крошку мукой? Сейчас же идем в больницу.
Нет, надо что-то делать. Надо самой знать язык. Нужно провести беседы с беременными женщинами. Нужно! Нужно!
Моя «больничка» рассчитана на пять коек. Но пока в ней нет никого.
Трудно поверить, что на весь наслег нет ни одного больного. А где же рожают женщины?
Узнала. Одни дома, в ненормальных условиях, другие ездят в соседний наслег за сотню верст. Спрашиваю женщин: «Почему?» Они отвечают:
— Там врач хороший.
Значит, лучше ездить бог знает куда, чем рожать здесь. Как им доказать, что у меня диплом фельдшера-акушерки, что по акушерству я всегда получала пятерки?
У некоторых людей вижу рубцы о? ожогов. Спрашиваю: «Когда обожглись?» Отвечают: «Это лекарство. Это наш доктор из Тобанаха лечил». Оказывается, там доморощенный лекарь. Что бы ни болело, жжет какой-то корень и кладет на больное место. Иногда вроде бы «помогает». Словом, у моего «коллеги» свой метод. У меня же пока нет никаких методов. Пора переходить в наступление.
В поселке есть больные пиодермией, особенно ног. Спросила доярку Машу, почему не лечится.
— Зачем? Все равно не вылечишь. Прошлый год мазью мазала, нынче тоже, а все равно болят.
— Давай еще раз попробуем. Ложись ко мне в больницу.
Отказывается: работы, говорит, много, некогда.
— Машенька, милая, ты такая молодая, и такие некрасивые ноги, замуж никто не возьмет.
— Не надо.
— Ложись на одну недельку, я тебе за это время платье сошью.
— Тебе там одной скучно сидеть или боишься?
И вот Маша лежит у меня. Она с удовольствием кутается в белые простыни.
— Хорошо, очень хорошо.
Все свободное время я посвящаю ей. Уколы, примочки, эмульсии. Когда все ранки зажили, Маша пошла по поселку.
— Смотри, — говорила она каждому, — два года болели, а новый врач вылечила.
Следом еще радость. Пришли две женщины с той же болезнью, просят положить в больницу, Хотела дать им лекарство, болезнь можно лечить дома. Обиделись:
— Маша лежала, а нас не хочешь лечить?
Положила. Пусть! Значит, ко мне идут, в меня верят.
Сейчас приходила Настенька… Села на диван, грызет яблоко, смеется: «Совсем недавно объясняла детям, что такое арбуз, яблоко. И вот в наслег привезли яблоки, теперь будем ждать арбуза». А мне было грустно. Настенька сразу задумалась. Она интересно думает: смотрит, не мигая, вниз, и кончики ее кос касаются пола.
— Уезжать больше не хочется? — спрашивает она. — Ты теперь у нас знаменитая, из соседних наслегов к тебе приезжают.
Как-то вернулась с фермы, чуть не разругавшись с доярками. На ферме нет халатов и ни одного умывальника. Пошла к председателю. Показала решение о том, что халаты должны быть. Решение есть, а халатов нет. Пригрозила, что властью санинспектора «арестую» молоко.
И вот только что девчонки обступили меня, хвастая обновками. На них новенькие ситцевые халатики и такие же косыночки. Жаль, что не белые. Ничего. Будут и белые!
20 декабря. Ездила с отчетом в райцентр. Он теперь не в Верхоянске, а в Батагае. Рабочий поселок, но заткнет за пояс иной город! Так, наверно, будет каждый раз: пришлось заново сживаться с удобствами городской жизни. Там паровое отопление, школы, клубы. И настоящие танцы в просторных залах! Как мы по ним соскучились!
Мы — это я и Зойка. Умный, добрый наш дядечка, заведующий райздравотделом! Похвалил нас за отчеты, а потом сказал: «Ну, милые дамы, я нарочно вас вместе вызвал, чтобы вы увиделись. Вы у нас держитесь молодцом. А за это поживите здесь десять дней, встряхнитесь — и по домам…»
И мы жили десять дней, танцевали по четыре часа подряд, без кбнца ходили на новые фильмы, пили «газировку». Как дела у Зойки? А вот как. На девятый день к райздравотделу подлетела упряжка оленей. Это жители Зойкиного наслега послали гонца узнать: почему долго не едет их «доктор», не заболела ли сама?
26 декабря. Хожу в радиорубку, учусь работать с рацией. Тут слышишь всю жизнь поселка. Вот и Афанасий к делу приставлен простому, незаметному. А случись что с ним, сразу все почувствуют это: ведь тогда мы будем отрезаны от всего мира. В таком случае я и заменю его.
27 декабря. Вовсю включилась в работу клуба. Даже пою в хоре. Веду танцевальный кружок. Мои парни сначала стеснялись, а потом так расплясались, что и уходить не хотели. Интеллигенции мало, поэтому каждый что-нибудь делает в клубе. Трудятся неутомимо. Особенно Настенька. Читает лекции, готовит спектакли, поет, пляшет.
2 января. Второй день нового года. Что несет мне этот год? Традиционный вопрос. В личной жизни — ничего. А что такое личная жизнь? За окном бушует вьюга. Кажется, кто-то большой и лохматый ходит вокруг больницы и скрипит снегом, стучит в стену, воет под дверью. Странно, я боюсь этого злого голоса пурги не в дороге, а дома. Кутаюсь в одеяло, беру альбом и перебираю открытки, письма, фотографии. Среди них есть одна… Я часто смотрю на нее и спрашиваю: «Саша, где ты?» Но он молчит.
А был вечер, когда он не молчал. Хотя и слова тогда были не нужны. Но он сказал, что мы будем вместе всегда, хоть на краю земли… И вот я живу на краю земли…
Он прислал мне ответ на то, осеннее письмо. Вот его строчки:
«Что тебя там увлекло? Не верю, что тебе нравится не спать по ночам, ездить верхом в тучах мошкары, купаться в ледяной воде. Ритка, милая, пойми, романтика хороша только в книгах. Тайга, тундра, пустыня — для особых людей, фанатиков, правда, сильных физически, но фанатиков, которым так же противен городской уют, как мне их ночлег под холодным небом. Это разница вкусов — и все. В тебе я такого фанатизма не наблюдал, ты горожанка. Так какая разница, где приносить пользу, лишь бы