Наш замкомвзвода Родионов порядок навел ой-ой. Старослужащие одеваются за тридцать секунд, ходят с подтянутыми ремешками, застегнутыми крючками. На вечерней поверке не шевельнутся. Сержантов учит: «Голос командира должен быть слышен с подъема до отбоя». Начинаю и я покрикивать, делать грозный вид, а ребята чувствуют: все это напускное, от неуверенности. Меня это злит. Потребовал, чтобы называли на «вы».
3 ноября 1975
Мое отделение заняло последнее место. Нет, не отделение, это я занял последнее место. Неужели взводный ошибался, когда говорил: «Сделаю из вас сержантов». Да, он-то все сделал, только вот я сержантом так и не стал. Почему? Голова раскалывается от этих «почему?». Да, несобранный, неволевой, разбросанный, хоть записывай в военный билет: «Командовать людьми не пригоден».
И все-таки я тянул, ждал чего-то. Манны небесной? В отделении по-прежнему стоял в первой шеренге, отвечал за отсутствующих на вечерней поверке: «Госпиталь. Отпуск. Командировка». Возможно, другой человек честно признался бы: «Ну и ладно. Найду что-нибудь другое, не всем же командовать», — и попросил бы снять его с должности. А я — опять от нерешительности? — молчал. Надеялся. А вдруг?.. Смешно. Приехал из отпуска взводный, и все решилось в один день.
21 ноября 1975
Понимаю, что доставил тебе массу переживаний. И все-таки не хочу, чтобы в письмах исчезла искренность и откровенность.
«Уверена, что ты выглядишь браво», — написала одна из моих знакомых девчонок.
Я-то в этом как раз не уверен, но стараюсь не вешать носа. У меня сейчас новая жизнь. Хожу на посты. Отстоять на посту при любой погоде четыре смены по два часа, конечно, нелегко. Помню, на «гражданке» ждать автобуса минут двадцать, и то бесишься. А тут откуда-то выдержка и спокойствие появились — может, оттого, что почувствовал ответственность? За время, пока хожу на посты, особенно начал ценить такие простые вещи, как сон, тепло, отдых.
Хочу ответить на твой вопрос: «Чем моя жизнь отличается от вашей «домашней»?» Смотри… Дома я говорил себе: «Встань в шесть, сделаешь зарядку, выучишь уроки». И что же? Просыпался в восемь, зарядку не делал, а вместо уроков шел в кино. В армии распорядок дня как заведенные часы.
Заведенный порядок, строгий армейский режим помогают мне бороться с «гражданской» расхлябанностью, и, кажется, скоро я сумею окончательно ее победить.
Сейчас я совсем по-другому смотрю на свое отстранение от должности командира. Уже не душит обида, и не потому, что время — лекарь, а просто пришло понимание железной логики армейской жизни. Авторитет складывается из многих качеств — здесь и знания, и жестокая самодисциплина, и уважительное отношение, и, конечно же, требовательность. Без панибратства и заигрывания.
За последнее время у меня появилось много друзей.
Я хочу рассказать тебе об этих ребятах.
Когда что-то не ладится, все идут к Сане Калмыкову. Он улыбнется, выслушает, поможет. Как это важно! Кажется, у Сани никогда не бывает плохого настроения. Будто огромными буквами на нем написано: «Прием граждан круглосуточно». Саня Калмыков работал в Казахстане трактористом. В работу вгрызался, как бур в землю. Работая с ним рядом, нужно выкладываться целиком, не жалея себя.
Посередине реки застряла коряга: ее сносит течением, но она занозистая — уцепилась и держится. Такое сравнение приходит в голову, когда я смотрю на Васю Щербаченя. В армию его сначала не брали (что-то с ногами). Тогда Вася обегал все военкоматы. Его просили: «Поезжай домой, мы тебя комиссуем», а он: «Нет». Если Вася дежурит по столовой, все у него сверкает, блестит.
В армии очень скоро обнажается все, что в тебе есть хорошего и дурного. Замечательно, что дурное отступает. Скажем, ты решил устроить себе в армии «легкую жизнь». В таком случае служба, конечно, медом не покажется. Но у большинства ребят два года все-таки проходят с радостью, интересом, азартом. Есть у нас парень — Саня Васильев. Он еще в своей белорусской деревне решил заняться радио. Кто его надоумил, он уже не помнит. Сейчас Васильева носят на руках. Сломалась пишущая машинка в штабе — бегут к Сане, испортилось радио, телевизор — снова к нему, свет в городе погас — к кому же еще? Ребята из ансамбля взмолились: «Сделай усилители для электрогитар, нигде не достанем!» И что же? Сделал. Сейчас ночь, а наш безотказный Васильев чинит проводку на кухне. Если ее сейчас не починить — завтрака не будет. Жалею, что я сам ничего не умел. Этим отчасти я объясняю некоторые армейские свои беды.
2 января 1976
Достал школьные учебники. Всерьез готовлюсь в институт.
Если бы во мне сидели два человека — «армейский» и «гражданский:», «армейский» сказал бы «гражданскому»: «Смотри, сколько я для тебя сделал!»
Очень ждали молодых и двух сержантов с учебки — нашу боевую смену. Наконец они прибыли. Стоят в стороне тихие, настороженные, еще совсем «зеленые». Интересно!
Отпечатали свои первые армейские фотографии. На меня смотрит испуганный мальчонка. Непривычная форма, смена обстановки, ожидание неизвестного, и в результате — вот такая физиономия. Потом ребята оживают, мужают, неуловимо меняются. В конце концов ни мальчишеской угловатости, ни суеты. Ничего не скажешь — настоящие солдаты!
ИВАР ЛЕЙМАНИСЧТО ЗАВИСИТ ОТ МЕНЯ…
Ивар Лейманис жил в дружной рабочей семье, где любовь, уважение и взаимопомощь были законом для всех ее членов.
Он рано научился читать и читал много. Увлекался философией, поэзией, туризмом. Он рос добрым и принципиальным, бесшабашным и углубленным, стремительным и задумчивым.
Рано стал самостоятельным, рано начал работать — электриком на ВЭФе. С белым листочком повестки в армию кончилось детство.
Когда он вернулся из армии, страна начала строить БАМ. Он не мог не принять в этом участия…
Это было 2 июня 1975 года. Ивар с товарищами, как обычно, отправились вниз по реке на просеку. Лесорубы валили лес уже в 15 километрах от Улькана. Неожиданно заглох мотор. Ивар дернул шнур, пытаясь завести его, еще раз, еще… Впереди выросла баржа, груженная кирпичом. Лодку несло прямо на нее. Последнее, что успел сделать Ивар, — это вытолкнуть ребят, спасая их. Сам он уже не мог успеть… Он знал это…
Запись в дневнике; «Я берусь за перо, потому что меня пугает мысль, что я могу уйти, оставшись чужим для людей, не использовав право сказать им свое слово, то право, которое дала мне борьба многих человеческих поколений за лучшую жизнь, их мечты, надежды и свершения».
Запись в дневнике: «Я все время думаю: что зависит от меня? И пока я не найду ответа на этот вопрос, я не смогу принять никакого решения относительно того, как мне быть дальше. Идти по проторенному пути: школа — институт — служба? Можно, конечно. Но все-таки: что зависит от меня? Кому может помочь мое присутствие? Где без меня не могут обойтись?»
Запись в дневнике: «Я бы мог рассказать им о том, как понимаю долг. Но боюсь, что это покажется скучным. Дело в том, что я не могу позволить себе работать спустя рукава, даже если работа на первый взгляд кажется бессмысленной. Но я-то ведь знаю, что смысл ее в моем отношении к службе. В очередной раз показался чудаком…»
Из письма матери: «Экзамен по вождению — это всего двадцать минут по танкодрому. Но в эти двадцать минут перед смотровой щелью только стена черной пыли, и почти ничего не видно, а веришь только приборам — они выручат. Надо пройти всю полосу препятствий, а машина под тобой дрожит и бьется, как бык на родео, и в голове только одна мысль, преодолеть, преодолеть! Потом мы выключаем моторы и вылезаем из люка, черные от пыли и копоти, а комбинезоны мокрые от пота. Это трудно, мама, но такие минуты самые интересные в армии. Все в порядке, я сдал экзамен на «отлично».
Запись в дневнике: «Тревога разорвала ночь. Она зажгла красную лампочку над тумбочкой дневального, ворвалась в сознание каждого резким звонком. Лязг оружия, топот ног. Последний раз хлопнула дверь казармы. Незастеленные койки медленно остывали.
Многие жители городка проснулись в этот час и внимательно вслушивались в ночь… Там, на краю леса, вырастал рокот моторов, он заполнял пространство и наконец обрушился на городок…
Слева остались последние столбы гарнизона и показалась вырубка.
Габаритные огни переднего танка взяли вправо. Сейчас главное — почувствовать дорогу. Почувствовать эту ленту земли, которая петляет в ночи между огромными елями…
Еще поворот…
Ночной воздух бодрит. Волнение осталось там, в казарме. Сейчас надо действовать. И здесь могут помочь только твоя голова, руки, сжимающие рычаги управления, ноги на педалях…
Я выведу машину из этого леса, я должен это сделать. Я доведу ее до цели, которая пока еще не видна, но которая придает мне уверенность.
…Еще поворот…
Дорога уходит вниз. Здесь надо немного убрать газ, теперь опять добавить… левый рычаг — в первое положение… Теперь в исходную позицию. Вперед! Обороты! Стрелка тахометра медленно ползет вправо: 900… 1000. 1200… Надо еще, еще немного…
…Ночь успокаивает. Она успокаивает меня, а для других ровный рокот двигателя тревожен. Вырвались на простор… Одинокий дом в поле как вестник минувших времен. Свет наших фар скользит по покосившемуся забору и уходит в ночь.
Но в окне уже вспыхнул огонь. Может, заплакал ребенок? И мать, склонившись над колыбелью, говорит ему известные ей одной слова, как во времена больших тревог…
…Сейчас я должен показать свою силу. Я должен доказать, что могу один провести машину по лесным дорогам через ночь.
Там, впереди, танк остановился. Стоп! Дают сигнал глушить моторы. «Надо подождать остальных», — слышу голос командира. Непредвиденная остановка кстати. Я спешил вырваться в число первых и не успел надеть свой черный комбинезон. Передышка была недолгой. Снова рычат двигатели…