— Лали.
— Что?
— После того как ты исчезла, я долго разговаривал с ней, — говорит Себастьян, зажав сигарету между большим и указательным пальцами и закуривая. — Она хотела пошутить.
Меня снова начинает мутить, даже сильнее, чем раньше, так как холодный воздух не помог мне справиться с похмельем.
— Не злись. Она боялась сказать, потому что ты приняла все так близко к сердцу. Я ей сообщил, что собираюсь тебе все рассказать, а она просила, чтобы я этого не делал, так как боялась, что ты разозлишься.
Он берет паузу, делает еще несколько затяжек, а затем выкидывает сигарету в прорубь с темной водой. Попав в воду, окурок шипит, как испорченная петарда, а потом его затягивает под зазубренный ледяной край.
— Мы с ней знаем, какая ты чувствительная.
— Так я чувствительная?
— Ну, конечно. Учитывая, что случилось с твоей мамой…
— Лали с тобой и о моей матери разговаривала?
— Нет, — защищается Себастьян. — Ну, возможно, пару раз она об этом упоминала. Но какая разница? Все знают об этом…
Чувствую, меня снова стошнит. Только маму не нужно приплетать. Не сегодня. Я не выдержу. Не говоря ни слова, я беру щепку и бросаю ее в прорубь.
— Ты плачешь? — спрашивает Себастьян с сочувствием, разбавленным долей иронии.
— Нет, конечно.
— Плачешь.
В голосе его звучит уже почти ликование.
— На людях ты ведешь себя хладнокровно, словно тебя ничто не тревожит, но наедине с собой ты не можешь смириться. Ты — романтик. Тебе нужен кто-то, кто будет тебя любить.
Меня, кажется, и так все любят? Я собираюсь сказать это, но что-то в его голосе останавливает меня. Наряду с состраданием в нем присутствует оттенок враждебности. Я не могу понять, то ли он предлагает мне любовь, то ли насмехается над моими чувствами?
Я не знаю, что сказать. Мне кажется, я навсегда запомню, как он выглядит в этот момент, именно потому, что не могу понять его намерений.
— Зачем, — наконец спрашиваю я. — Зачем Лали красть мою одежду?
— Потому что ты ее достала.
— Каким образом?
— Я не знаю. Она сказала, что между вами розыгрыши — обычное дело. Рассказывала, как ты дала ей слабительную пастилку перед соревнованиями.
— Нам тогда было двенадцать лет.
— И что?
— В смысле?
— Теперь ты захочешь, чтобы мы больше не встречались? — внезапно спрашивает он.
— О боже…
Я натягиваю на лоб вязаную шапочку. Так вот зачем он сегодня пришел с утра ко мне домой. Вот зачем позвал на каток. Он хочет разорвать отношения, но боится делать это, поэтому подстроил все так, чтобы я сама их прекратила. Вот почему он танцевал вчера с Донной ЛаДонной. Он будет вести себя все хуже и хуже, пока у меня не останется выбора.
Нет, я и сама об этом размышляла последние двенадцать часов. Пока я танцевала с Уолтом и Рэнди в клубе, мысль о том, чтобы «послать ублюдка» уносила меня в стратосферу, как реактивный двигатель — ракету, и от возможности расстаться с Себастьяном меня накрывала волна беззаботной эйфории. Я танцевала все быстрей и быстрей, скидывая с себя бремя вчерашнего вечера. И в атмосфере непрекращающегося карнавала, среди полуголых танцующих мокрых тел, сверкающих и светящихся, как ночные насекомые, мне было весело и хорошо.
«Пошел ты, Себастьян!» — кричала я, подняв руки над головой, словно одурманенный фанатик во время мессы. И Рэнди ходил возле меня с гордым и значительным видом, повторяя: «Дорогая, у всего есть свои причины».
Но сейчас я не так уверена в своих чувствах. Действительно ли я хочу расстаться с ним? Мне будет его не хватать. И конечно, без него будет скучно. Невозможно расстаться с чувствами за один день. А может быть — ведь вполне может быть — именно Себастьяну сейчас страшно. Возможно, для него нестерпима мысль о том, что он разочаровал девушку, что не был достаточно хорош, и он старается оттолкнуть меня, прежде чем я пойму, что он — не тот самый невероятный, особенный парень, которым он хочет казаться. Когда он сказал, что внешне я хладнокровна, а внутренне жажду любви, возможно, он сказал это не обо мне. Может быть, таким образом он не прямо, но говорил о себе.
— Не знаю. Я что, должна решить прямо сейчас? — говорю я и, сдвинув шапочку на затылок, смотрю вверх на него.
Наверное, я сказала именно то, что нужно, потому что он смотрит на меня и смеется:
— Ты сумасшедшая.
— Как и ты.
— Ты уверена, что не хочешь порвать отношения со мной?
— Только потому, что ты уверен в том, что я хочу. Я не так проста, знаешь ли.
— Да, я знаю, — соглашается он.
Себастьян берет меня за руку, и мы катимся через пруд.
— Я хочу сделать это, но не могу, — шепчу я.
— Почему?
Мы в его комнате.
— Ты боишься? — спрашивает он.
— Немного, — отвечаю я, откатываюсь на бок и опираюсь на локоть. — Не знаю.
— Больно бывает не всегда. Некоторым девочкам нравится это с самого первого раза.
— Да. Так было с Мэгги.
— Ну, видишь? Все твои подруги этим занимаются. Тебе не кажется глупым, что ты одна все никак не можешь?
По сути — нет, но я отвечаю утвердительно.
— Тогда почему бы нам этим не заняться?
— Может быть, это никак не связано с тобой.
— Этого быть не может, — отвечает он, садится и начинает натягивать носки. — Потому что иначе ты бы со мной этим занималась.
— Но я никогда ни с кем этим не занималась.
Я подкрадываюсь и обнимаю его за плечи.
— Пожалуйста, не сердись на меня. Я просто не могу… Не могу сегодня. Сделаем это в другой раз, обещаю.
— Ты всегда так говоришь.
— На этот раз я говорю серьезно.
— Хорошо, — предупреждает он. — Но не надейся, что я буду ждать долго.
Он натягивает джинсы, а я падаю обратно на кровать, хихикая.
— Что смешного? — спрашивает он.
Меня душит хохот, и я едва в силах говорить:
— Ты всегда можешь посмотреть порнофильм. «Сиськи»!
— Откуда ты об этом узнала? — спрашивает он со злостью в голосе.
Я прикрываю лицо его подушкой:
— Ты до сих пор не понял? Я знаю все.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯЦирк приезжает в город
— Еще два дня, — говорит Уолт, затягиваясь сигаретой с травкой. — Еще два дня свободы, и потом все.
— А как же лето? — спрашивает Мэгги.
— Ах, да. Долгое лето, Мэгги, — тихо говорит Уолт. — Загорать у бассейна, мазаться детским маслом…
— Заплетать волосы солнцем…
— Ты заплетаешь волосы солнцем, — говорит Мэгги, поворачиваясь.
— Это правда, — соглашаюсь я.
— Скучно, — говорит Лали и встает с кушетки. — Вы — грядка овощей. Дайте мне затянуться.
— Я думала, ты никогда не попросишь, — отзывается Мышь, передавая ей сигарету.
— Ты точно хочешь покурить? — спрашиваю я, поддразнивая Лали. — Последний раз, когда ты курила, ты съела полкило бекона. Сырого. Помнишь?
— Он был не сырой! — восклицает Лали. — Боже, Кэрри. Почему ты вечно все выдумываешь?
— Потому что это смешно?
Нас шестеро: Уолт, Мэгги, Мышь, Лали, Питер и я. Мы сидим без дела в старой комнате отдыха над гаражом Мыши. На дворе — канун Нового года, а мы самодовольно поздравляем друг друга с тем, что мы настолько круты, что нам лень идти на праздник. На самом деле, нет и праздника-то такого, куда нам бы хотелось отправиться. Есть танцы для пожилых людей в «Кантри-Клаб» — «мертвечина», как сказала Мышь. Есть еще ночь кино в библиотеке — «Высоколобые консерваторы, которые хотят казаться интеллектуалами», как сказал Уолт. Есть еще пафосный обед у Синтии Вианде, на который девушки должны прийти в длинных платьях, а мальчики — в арендованных смокингах. Они там, по всей вероятности, будут пить детское шампанское и прикидываться взрослыми. Однако туда приглашены только двадцать самых близких и дорогих друзей, если, конечно, уместно говорить о двух Джен и Донне ЛаДонне как о задушевных людях, способных на дружбу. Никто из нас в этот круг не входит, только Питер получил в последнюю минуту приглашение от Синтии, да и то потому, что ей понадобился «еще один мужчина». Чтобы Питеру не досталась такая незавидная роль, мы решили собраться у Мыши, чтобы курить травку, пить коктейли «Белый русский» и делать вид, что мы не неудачники.
— Эй, — говорит Питер Мэгги, постукивая по пустой банке. — Еще одному мужчине нужна еще одна баночка пивка.
— Еще один мужчина может и сам сходить, — отвечает Мэгги, хихикая. — Разве еще один мужчина не для этого? Чтобы делать лишнюю работу?
— Как насчет еще одной женщины? — спрашивает Лали. — Почему никому не нужна еще одна женщина?
— Потому что «еще одна женщина» — это любовница.
— Или третье колесо, — добавляет Мышь.
Я кашляю и сползаю со старого доброго кресла, на котором отдыхаю уже час.
— Кому-нибудь еще принести выпить? — спрашиваю я, глядя на Мышь.
Она пожимает плечами, давая понять, что сказала то, что сказала. Если Лали и обиделась, то вида не показывает.
— Мне, и можно двойную порцию.
— Сейчас сделаю.
На старинном ломберном столике стоят бутылки с разнообразными алкогольными напитками и пластиковые стаканчики. Есть и пакет со льдом. Я смешиваю коктейли в двух стаканчиках. В тот, который предназначен для Лали, я наливаю чересчур много водки, так что ее коктейль получается слишком крепким, что, впрочем, можно сказать и о моих чувствах по отношению к ней. С тех пор как Себастьян рассказал мне о том, что это Лали украла мою одежду, я держу на нее зуб. Мы вместе посмеялись над тем случаем, но какое-то напряжение между нами осталось, оно висит, словно одинокое облако на залитом солнцем небосклоне. Так бывает: смотришь вверх и понимаешь, что гроза может разразиться в любую минуту.
— Когда возвращается Себастьян? — спрашивает Лали с хорошо разыгранной незаинтересованностью, и этот вопрос может быть с ее стороны всего лишь реакцией на высказывание Мыши по поводу «третьего колеса». Ведь она знает, что каникулы, которые Себастьян проводит со своей семьей, заканчиваются завтра. И ей, конечно, известно, что на воскресенье запланирован поход на концерт «Ацтек Ту-Степ» в «Шабу Инн». Она все время только об этом и говорила, только сейчас сменила тему.