— Брэдшоу? — ухмыляется он и отвечает на свой собственный вопрос. — Ну, понятно. Входи.
Надеюсь, у него за дверью не припрятан лом.
— Сюда, — говорит он, указывая в сторону гостиной рукой, в которой зажата бутылка с пивом. Мы бочком, нерешительно, проходим в комнату, не зная, чего ожидать. Вдоль одной из стен стоит гигантский телевизор с двумя колонками по бокам. В комнате есть кирпичный камин, на полу лежит грубый белый ковер, усыпанный игрушками, на котором сидят два пуделя со слезящимися глазами. У другой стены стоит длинный раскладной диван. На нем, растянувшись, лежит мама Шерил, которую зовут Конни. В одной руке она держит стакан, в котором предположительно джин с тоником, а в другой руке — пакет со льдом.
— Моя маленькая девочка, — начинает рыдать она, завидев нас.
Она отставляет стакан с выпивкой и лед и тянется к нам. У нас нет другого выбора, кроме как взять ее за руки.
— Она же еще маленькая девочка.
— Да не такая уж и маленькая, — ворчит Мэк Келлер.
— А что, если их похитили? — спрашивает Конни, часто моргая. — Что, если они лежат где-то в канаве?..
— Заканчивай, Конни, — говорит Мэк Келлер. — Они взяли машину и поехали куда-то пить. Когда Шерил вернется, задам ей трепку. Вот и все.
Папа тем временем под благовидным предлогом высвободился из цепких рук Конни и теперь стоит с независимым видом, словно ситуация не имеет к нему прямого отношения.
— Вы в полицию звонили?
— А зачем ее вмешивать? — спрашивает Мэк Келлер. — От них одни неприятности. Кроме того, заявления о пропаже людей не принимаются в течение, по крайней мере, двадцати четырех часов.
— Когда их уже может не быть в живых! — кричит Конни.
Она тяжело дышит и прикладывает руку к сердцу.
— Вот что я получаю за свою жалкую жизнь. Моя дочь — малолетняя преступница, а муж — пьяница и бездельник.
— Хочешь по мозгам получить? — спрашивает Мэк Келлер. — Я же сказал, чтобы ты заткнулась.
Мы с отцом в ужасе переглядываемся.
— Думаю, нам нужно начать их искать, — говорю я, глядя на часы. — Сейчас десять сорок пять. Их нет уже не менее трех часов…
— За это время они могли доехать до Бостона! — восклицает Конни. Она смотрит на мужа.
— Я возвращаюсь в «Эмеральд», — заявляет он. Видя наши шокированные физиономии, он ухмыляется. — В конце концов, это не мой ребенок. А меня ждет в баре мужик, которого зовут Джек Дэниэлс.
Отец, Конни и я ездим по городу, разыскивая Доррит и Шерил. Мы ищем в полях, в «Кантри-Клаб» и в нескольких маленьких барах, известных Конни. Ни мне, ни отцу совершенно непонятно, впрочем, почему Конни думает, что кто-то будет наливать алкоголь тринадцатилетним девочкам. Тем не менее мы продолжаем бесплодные поиски и сдаемся только к двум часам ночи.
— Вы нашли ее? — визжит полная надежды Мисси, когда мы входим в дом.
— Нет.
— Что же нам делать?
— А что мы можем сделать?
— Как это могло случиться? — плачет Мисси.
— Не знаю. Если она не вернется к шести часам утра, идем в полицию.
В течение некоторого времени мы стоим в напряженном молчании, потом я на цыпочках отправляюсь туда, где уединился папа, чтобы предаться страданиям в одиночестве. Он сидит на диване и медленно листает страницы семейного альбома, который завела мама, когда они обручились. Я возвращаюсь в кухню, чтобы подкрепиться перед долгой и трудной ночью. Достаю из холодильника хлеб, сыр и майонез, чтобы приготовить сэндвич.
Звонит телефон.
Звонок раздается так громко и пронзительно, что, кажется, от него невозможно укрыться. Я бросаю хлеб и хватаю трубку.
— Кэрри? — я слышу мужской голос.
— Джордж? — спрашиваю я в крайнем удивлении. Потом наступает разочарование, которое сменяется злостью. Зачем Джордж звонит так поздно? Полночь давно прошла, и Новый год уже наступил. Должно быть, он пьян.
— Джордж, сейчас неподходящее время…
— Тут кое-кто хочет поговорить с тобой, — перебивает он меня.
— Кто?
— С Новым годом, — говорит на том конце Доррит, хихикая в трубку.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯСтрогая изоляция в Бралькатрасе
Все утро я избегаю подходить к телефону.
Я знаю, что нужно поступить так, как положено. И чем раньше ты поступаешь, как положено, тем лучше. Ты перешагиваешь через препятствие, и тебе больше не о чем беспокоиться.
Но кто так поступает в реальной жизни? На деле ты откладываешь, потом сидишь и думаешь об этом, потом еще раз даешь себе отсрочку, снова думаешь, пока муха не вырастает у тебя в голове до размеров слона. Да это же просто телефонный звонок, говорю я себе.
Но находится громадное количество невероятно важных вещей, которыми я просто обязана озаботиться, прежде чем сделать звонок. Например, совершенно необходимо помыть пол в комнате над гаражом. Там я и нахожусь, одетая в жакет из овечьей шерсти, накидку из меха норки и пушистые варежки. Накидка принадлежала бабушке, она сделана по тогдашней ужасающей моде, — шкурки животных с каждого конца венчают головки и маленькие лапки несчастных животных. Я прикладываю головки норок друг к другу и делаю вид, словно они умеют разговаривать:
— Привет.
— Как дела?
— Не очень здорово. Кто-то отрезал у меня хвост и задние лапы.
— Гм… Кому нужен хвост, хотела бы я знать?
Я нашла накидку, когда рылась в старой коробке, набитой вещами бабушки. Помимо накидки в коробке оказалась целая россыпь прекрасных фантастических старых шляп, с вуалями и перьями. Я надела одну из них и спустила вуаль себе на нос. Сделав это, я представила, как иду по Пятой авеню в «Плаза» на завтрак и по дороге останавливаюсь перед витриной «Тиффани».
Не снимая шляпы с головы, я отставляю в сторону еще несколько коробок. Я что-то ищу, но не знаю что. Когда найду — узнаю.
В нос бьет запах плесени, идущий от старых картонных ящиков. Я открываю один из них, на боку его красуется полустертый логотип производителя консервированной кукурузы «Дель Монте». Бабушка всегда называла себя «великой читательницей», хотя ее пристрастия ограничивались романами на любовную тему и греческой мифологией. Летом мы отдыхали в ее коттедже у моря. Я вместе с ней жадно читала романы, проглатывая их, словно пирожки, и думала о том, как однажды стану писательницей. Я пролистывала книги до конца и разглядывала фотографии авторов с высокими прическами, возлежащих на шезлонгах или кроватях с балдахинами. Эти женщины-писательницы, я знала, были фантастически богаты, в отличие от героинь их романов, зарабатывали деньги самостоятельно, не нуждались в мужчинах, которые могли прийти им на помощь. Мысль о том, чтобы примкнуть к рядам этих писательниц, наполнила меня возбуждением, почти сексуальным, таким пугающим. Еще бы, если женщина способна позаботиться о себе, зачем вообще ей мужчина? Захочет ли она делить с ним кров? И если ей не нужен мужчина, какой женщиной она будет? Да и вообще, останется ли она женщиной? Ведь если ты — женщина, в сущности, все, что тебе нужно, — это мужчина. Кажется, мне было тогда около восьми лет, может быть, десять. Хотя, может, и двенадцать. Вдыхать запах этих старых книг — все равно это дышать тем же воздухом, которым я дышала в детстве. С тех пор я усвоила одну вещь: не важно, что происходит, но мне, вероятно, мужчина нужен будет всегда. В этом, наверное, есть что-то жалкое?
Я закрываю ящик и перехожу к следующему. И вдруг нахожу то, что искала: старую прямоугольную коробку с пожелтевшими краями. В такие укладывают мужские рубашки в прачечной. Снимаю крышку, вынимаю старую толстую тетрадь и открываю ее на первой странице. На ней моей детской нетвердой рукой написано: «Приключения Пинки Уизертон».
Старая добрая Пинки! Я придумала ее, когда мне было шесть. Пинки была шпионкой, обладавшей особыми способностями. Она могла уменьшиться до размера наперстка и умела дышать под водой. Пинки могли смыть водой с раковины в канализацию, а она проплывала по трубам и вылезала из сливного отверстия в ванне.
Я аккуратно вынимаю другие вещи, хранящиеся в коробке, и раскладываю по полу. Кроме тетради с описанием похождений Пинки, я обнаруживаю самодельные карты, рисунки и дневники с металлическими застежками. Я никогда не могла вести их долго, дело обычно кончалось одной-двумя записями, хотя, помню, как наказывала себя за недостаток дисциплины, так как знала, что даже настоящие писатели ведут ежедневные журналы. На самом дне лежат мои первые рассказы, строчки пляшут по бумаге, ведь они напечатаны на старой маминой машинке фирмы «Роял». Находка оказывается для меня радостной неожиданностью, я испытываю чувство восторга, как будто друзья неожиданно входят в дверь целой толпой, чтобы поздравить меня с днем рождения. Но кроме радости, я ощущаю, что мне был дан тайный знак. Я беру коробку и несу ее вниз. Смысл поданного знака в том, что я должна позвонить Джорджу.
— Нужно позвонить Джорджу, — этими словами папа встретил меня утром.
— Хорошо, пап, не волнуйся, я так и сделаю, — сказала я, хотя в душе рассердилась.
Я дала себе обещание никогда больше не разговаривать с Джорджем после того, что он сказал о Себастьяне. Даже если бы мне довелось попасть на учебу в Браун, что в последнее время приобрело характер неизбежности, так как более-менее конкурентоспособной альтернативы мне найти так и не удалось, я и там планировала избегать его общества. И тем не менее Джордж умудрился сделать так, что наши жизни снова пересеклись, а это было неправильно.
Я не хотела видеть его в своей жизни. Я знала, что мои чувства неверны и Джордж ни в чем не виноват, но мне казалось, что в случившемся все же есть доля его вины. Если бы он не уделял так много внимания Доррит, когда ее арестовали, если бы он не был таким милым, сестра никогда бы не решилась на побег к нему. Да, это было одно из тех сентиментальных необдуманных решений, на которые так падки подростки, когда, например, девочка решает бежать из дома и следовать за смазливым молодым исполнителем. Это можно понять, но каким образом Джордж стал объектом такого поклонения? Он симпатичный, но красавцем его не назовешь. Он не был даже опасным роковым злодеем. Хотя, возможно, Доррит как раз искала не опасности, а стабильности. А может быть, в этом побеге заключался элемент соревнования. С каждым новым достижением, таким как кража сережек или блеска для губ или захват сумочки, принадлежавшей ранее маме, Доррит становилась все смелее. Если проследить весь этот путь, становится понятно, почему Джордж оказался для Доррит важным трофеем.