На сцене. На виду у всех.
Вдруг оказывается, что желания могут материализовываться. Вокалист протягивает мне руку, я хватаюсь за нее, и он втягивает меня на сцену и отодвигается от микрофона, давая мне место.
И вот я уже пою, от всей души. А потом внезапно оказывается, что песня кончилась, и публика смеется и аплодирует нам. Вокалист склоняется к микрофону:
— Это была…
— Кэрри Брэдшоу! — кричу я, и мое имя отдается в зале громовым эхом.
— Давайте еще раз поаплодируем Кэрри Брэдшоу, — говорит вокалист.
Я слабо машу рукой публике, спрыгиваю со сцены и зигзагами пробираюсь сквозь толпу. Голова у меня кружится от глупости собственного поведения. Я… Я здесь. Вот все, о чем я в состоянии думать.
— Не могу поверить, что ты была на сцене, — говорит пораженная Лали, когда я возвращаюсь к стойке.
— Почему? — спрашиваю я и перевожу взгляд с Лали на Себастьяна, а после на Мышь. Потом я дрожащей рукой беру бокал с пивом. — Что в этом плохого?
— Да нет в этом ничего плохого, — говорит Себастьян.
— Брэдли, ты была великолепна! — восклицает Мышь.
Я смотрю на Себастьяна с подозрением.
— Я не знал, что ты поешь, — говорит он. В голосе его снова слышится попытка защититься. — Я просто удивлен, вот и все.
— О, Кэрри всегда пела, — говорит Лали голосом, полным яда. — Она пела в школьной опере, когда была в третьем классе.
— Нам точно пора ехать, — заявляет Мышь.
— Вечеринка окончена, — говорит Себастьян. Он наклоняется и быстро целует меня в губы.
— Вы едете с нами? — спрашиваю я.
Лали и Себастьян снова обмениваются загадочными взглядами. Потом Лали отводит глаза в сторону.
— Да, через минуту.
— Поехали, Брэдли. Твоему папе точно не нужны новые проблемы, — нервничает Мышь.
— Конечно, — отвечаю я, наматывая на шею накидку с норками.
— Ну… — говорю я смущенно.
— Ну… — отзывается Себастьян. — Увидимся завтра, ладно?
— Да, — соглашаюсь я, разворачиваюсь и отправляюсь вслед за Мышью.
Чуть позже, на стоянке, меня вдруг начинает мучить совесть.
— Может, не стоило это делать?
— Что делать?
— Подниматься на сцену. Себастьяну, наверное, это не понравилось.
— Если так, то это его проблемы. Мне кажется, это было здорово, — безапелляционно заявляет Мышь.
Мы садимся в машину, и она заводит двигатель. Мы сдаем задом, когда я неожиданно стучу по панели кулаком.
— Останови машину.
— Что? — удивляется Мышь, нажав на тормоз.
Я выскакиваю из машины.
— Что-то не так. Мне нужно извиниться. Себастьян обижен. Я не могу ехать домой с таким чувством.
— Кэрри, не надо! — кричит Мышь мне вслед, но уже поздно.
Я стою на пороге входной двери и оглядываю помещение. Я обшариваю взглядом каждый уголок, и меня охватывает замешательство. Там, где мы их оставили, пусто. Как они могли уехать раньше нас? Я подхожу к стойке на несколько шагов и понимаю, что ошиблась. Они на том же месте, возле стойки. Но я сразу их не узнала, потому что они сидят, крепко прижавшись друг к другу лицами, их тела сплетены, и целуются они так, словно кроме них на планете больше не осталось людей.
Это невозможно. Должно быть, у меня галлюцинации. Я слишком много выпила.
— Эй, — зову я.
Глаза меня не обманывают: они целуются. Но мое сознание отказывается верить, что я вижу это наяву.
— Эй, — говорю я снова. — Эй!
Оба разом скашивают на меня глаза и, как мне кажется, неохотно разнимают губы. На мгновение разыгрывается немая сцена, как будто мы попали в стеклянный шар, внутрь которого помещен макет бара и наши фигурки. Я внезапно ловлю себя на том, что киваю. Голос в голове говорит «да». Ты знала, что все именно так и будет. А потом я слышу свой голос:
— Ты думала, я ничего не узнаю?
Я разворачиваюсь, чтобы уходить, и вижу боковым зрением, как Лали спрыгивает с табурета, ее губы шевелятся, по ним можно прочесть мое имя. Себастьян протягивает руку и хватает ее за запястье. Я пересекаю бар и направляюсь к выходу, не оборачиваясь. «Гремлин» стоит на стоянке у входа, двигатель работает. Я запрыгиваю в машину и захлопываю за собой дверь.
— Поехали.
На полпути к дому я снова прошу Мышь остановить машину. Она встает поближе к обочине, я выхожу, и меня несколько раз тошнит.
Когда мы добираемся до проезда, ведущего к нашему дому, я вижу, что на крыльце горят огни. Я твердой походкой поднимаюсь по тропинке и вхожу в дом. Войдя, я останавливаюсь у кабинета и заглядываю внутрь. Папа сидит на кушетке и читает. Он поднимает глаза, закрывает журнал и аккуратно кладет его на чайный столик.
— Я рад, что ты дома, — говорит он.
— Я тоже.
Мне приятно, что папа не стал меня отчитывать за то, что я не позвонила в девять часов.
— Как спектакль?
— Нормально.
В голове у меня возникает изображение карточного домика, на каждой карте написано «Что, если?» Карты начинают падать, они разлетаются и превращаются в пепел. Что, если Доррит не убежала бы из дома? Что, если я смогла бы повидаться с Себастьяном вчера? Что, если бы я не вылезла на сцену на всеобщее посмешище? Что, если бы я ему отдалась?
— Спокойной ночи, пап.
— Спокойной ночи, Кэрри.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯДевочка, которая…
Типичный гроб. Конечно, на самом деле это не гроб, а что-то вроде лодки. Она отплывает, и я должна на нее попасть, но какие-то люди загораживают мне путь. Я не могу пройти мимо. Одна из них — Мэри Гордон Ховард. Она хватает меня за рукав пальто и тянет назад. Она глумится надо мной.
— Ты никогда не забудешь это. Клеймо останется на всю жизнь. Тебя никогда не полюбит ни один мужчина…
— Нет. Н-е-е-е-е-е-т!
Просыпаюсь. Состояние отвратительное. Вспоминаю, что вчера случилось что-то ужасное.
Припоминаю, что именно.
Не могу поверить, что это правда.
Знаю, что это правда.
Размышляю над тем, что делать. Сойти с ума, позвонить Лали и Себастьяну и устроить скандал? Или вылить на них ведро свиной крови, как в кино? Но где достать эту кровь, да еще и в таком большом количестве? Или заработать серьезную болезнь, предпринять попытку самоубийства? Им, конечно, будет жаль меня, но зачем давать им повод чувствовать себя такими важными персонами? Может быть, сделать вид, что ничего не случилось? Вести себя так, словно мы с Себастьяном счастливы вместе, а эпизод с Лали был просто небольшим сбоем в отлаженном механизме прекрасных отношений.
Проходит пять минут. В голову приходят странные мысли. Например, о том, что девушки делятся на четыре типа. Девушка, которая играла с огнем. Девушка, которая открыла шкатулку Пандоры. Девушка, которая дала Адаму яблоко. И девушка, которая украла у подруги ее любимого.
Нет. Он не может любить ее больше, чем меня. Не может. Хотя может.
Почему? Я бью по постели кулаком, пытаюсь сорвать одежду. На мне фланелевая пижама, не помню, когда я переоделась. Кричу в подушку. Падаю на спину в прострации. Лежу, глядя в потолок, как вдруг меня словно громом поразило: что, если никто никогда не захочет заниматься со мной сексом? Что, если я останусь девственницей на всю жизнь?
Я пулей вылетаю из кровати, бегу вниз, хватаю телефон.
— Что-то ты не слишком здорово выглядишь, — говорит Доррит.
— С тобой я позже разберусь, — рычу я, прыгая вверх по лестнице, как белка. Осторожно закрываю дверь. Дрожащей рукой набираю номер Лали.
— Здравствуйте, можно Лали?
— Кэрри? — отвечает она. Голос у нее напуганный, но не до смерти, как я надеялась. Плохой знак.
— Скажи мне, что того, что я видела вчера вечером, на самом деле не было.
— Гм. Ну, на самом деле — было.
— Зачем?
— Что зачем?
— Как ты могла это сделать? — кричу я с неистовостью умирающего.
Наступает тишина.
— Я не хотела тебе говорить…
Лали делает паузу, во время которой в моей душе проносится ураган чувств. Смерть кажется неизбежной.
— В общем, я встречаюсь с Себастьяном.
Вот так, просто, буднично. Бесспорно. Невозможно поверить, что это происходит со мной на самом деле.
— Мы уже некоторое время встречаемся, — добавляет она.
Я так и знала. Я видела, что между ними что-то происходит, но не верила своим глазам. Да и сейчас не могу поверить.
— Как долго? — требую я.
— Ты правда хочешь знать?
— Да.
— С тех пор, как он уехал на каникулы, мы вместе.
— Что?
— Я знаю только одно. Он нуждается во мне.
— Он и мне говорил, что я ему нужна!
— Наверное, он передумал.
— Или ты ему в этом помогла.
— Думай, что угодно, — говорит она грубо. — Он хочет меня.
— Нет, не хочет! — кричу я в трубку. — Это ты хочешь его больше, чем меня.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Не понимаешь? Мы больше не друзья. Никогда уже не будем ими. Как я вообще могу с тобой разговаривать?
Следует долгая, ужасающая пауза.
— Я люблю его, Кэрри, — в конце концов произносит Лали. Слышен щелчок, потом непрерывный сигнал. Я сижу на кровати в состоянии шока.
Не хочу встречаться с людьми. Прокрадываюсь в кладовую, где хранятся молочные продукты. Может быть, я проведу здесь целый день. Выкурю десять сигарет подряд. Здесь офигительно холодно. Я решаю использовать слово «офигительно» как можно чаще.
Как это могло произойти? Что такое есть у Лали, чего нет у меня? Хотя понятно. Вероятно, я неадекватна. Или я этого заслуживаю. Я увела его у Донны ЛаДонны, а теперь Лали увела его у меня. Как аукнется, так и откликнется. В конце концов, у Лали его тоже кто-нибудь отберет. Почему я была так глупа? Я всегда знала, что не смогу удержать его. Я не была достаточно интересной. Или достаточно сексуальной. Или достаточно красивой. Или умной. А может быть, я была слишком умной?
Обхватываю голову руками. Иногда я вела себя с ним как дура. «Ой, что такое?» — спрашивала я, хотя отлично понимала, о чем он говорит. Иногда я не могла понять, кто я или кем я должна быть. Я нервно смеялась над тем, что на самом деле не было смешным. Я слишком пристально следила за тем, что говорю, как жестикулирую. Я жила с черной дырой, в которую, я знала, в любую минуту может провалиться мое благополучие. Это чувство пришло, как незваный гость, в мое сознание. Знаете, бывают такие люди, которые постоянно жалуются на то, как плохо их принимают, а уезжать не хотят. Я должна испытывать облегчение. Ведь то, как я жила, больше напоминало войну.