Я не горжусь своим поведением. Но отступать уже некуда, я зашла слишком далеко.
— Да как ты посмел? — ору я, поднимаясь на ноги.
— Прекрати, прекрати! — кричит он в ответ, хватая меня за руки. — Ты с ума сошла.
— Расскажи мне почему!
— Не расскажу, — отвечает он мне.
Видно, как здорово мне удалось его взбесить. Я счастлива тем, что смогла вывести его из равновесия.
— Ты обязан.
— Я тебе ни черта не должен.
Он отталкивает мои руки, как будто прикасаться ко мне для него нестерпимо. Он старается убежать, а я запрыгиваю на него, как черт из коробочки.
— В чем дело? Ты меня боишься? — издеваюсь я.
— Отвали.
— Ты должен объясниться.
— Хочешь узнать? — спрашивает он, остановившись. Теперь он развернулся ко мне и выставил на меня лицо.
— Да.
— Она лучше, — произносит он.
Лучше?
Что за чушь?
— Я хороша, — говорю я, стуча себя кулаком в грудь. В носу начинает пощипывать — верный признак подступающих слез.
— Давай закончим с этим? — просит он, приглаживая волосы рукой.
— Нет уж. Не дождешься. Это несправедливо…
— Она просто лучше, ясно?
— Да что это за чушь? — стенаю я.
— Она… с ней не надо спорить.
С Лали? Спорить не надо?
— Да она самая упрямая из тех, кого я знаю.
Он трясет головой:
— Она хорошая.
Хорошая… Хорошая? Да чего он привязался к этому слову! Что он хочет сказать? И вдруг на меня снисходит озарение. Хорошая — значит, не сопротивляется. Она занимается с ним сексом. Идет на все. А я — нет:
— Надеюсь, вы будете счастливы вместе, — говорю я и отступаю на шаг назад. — Надеюсь, вы счастливо поженитесь и заведете кучу детишек. Надеюсь, вы останетесь в этом паршивом городишке навсегда и сгниете, как… как пара червивых яблок.
— Ну, спасибо, — саркастически отвечает он, направляясь к бассейну. Больше я его не останавливаю. Я просто стою и кричу ему вслед всякие глупости. Слова вроде «амебы», «плесень» и прочее.
Я глупая, знаю. Но мне уже все равно.
Я беру чистый лист бумаги и заправляю в старую мамину машинку фирмы «Рояль». Подумав несколько минут, я пищу: «Чтобы быть пчелой-королевой, необязательно быть красавицей. Главное — трудолюбие. Красота помогает, но если у тебя нет стимула прорываться на самый верх и нет сил, чтобы оставаться на вершине, красивая пчела остается просто красивой пчелой на подхвате».
Через три часа я перечитываю то, что написала. Неплохо. Теперь нужно придумать псевдоним. Такой, чтобы люди понимали, что тут все серьезно и со мной не стоит связываться. Но нужно еще подумать над тем, чтобы в имени сквозило чувство юмора, может быть, даже абсурдность. Я в задумчивости разглаживаю листы, размышляя над именем. Перечитываю название — «Хроники Каслбери: путеводитель по флоре и фауне старших классов». Дальше написано — «Глава первая. Пчела-королева». Я беру ручку и щелкаю кнопкой. Щелкаю, щелкаю, и вдруг имя само приходит мне на ум. «Автор — Пинки Уизертон», — пишу я аккуратными печатными буквами.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯПинки берет Каслбери штурмом
— Мэгги заставляет меня идти на заседания этого комитета по организации выпускного вместе с ней, — говорит Питер почти шепотом. — Сможете без меня сдать газету в печать?
— Да, без проблем. Иди спокойно. Мы с Гейл все сделаем.
— Не говорите Смидженс, ладно?
— Не скажу, — обещаю я. — Можешь на меня полностью положиться.
Питер, похоже, не убежден на все сто процентов, но у него нет выбора. В отдел верстки и дизайна входит Мэгги и останавливается возле него.
— Питер? — зовет она.
— Уже иду.
— Ладно, Гейл, — говорю я, когда ребята уже в холле и не могут нам помешать. — Пора заняться делом.
— Ты не боишься нажить неприятности?
— Нет. Писатель не должен бояться.
Да. Писатель должен быть с когтями, как дикое животное.
— Кто так говорит?
— Мэри Гордон Ховард.
— Это кто?
— Не важно. Ты что, не рада: тому, что мы поквитаемся с Донной ЛаДонной?
— Рада. Но что, если она не догадается, что написанное относится к ней?
— Если она не догадается, все остальные поймут. Это точно.
Мы работаем быстро. Убираем статью Питера об отмене экзаменов по физкультуре для старшеклассников и заменяем ее на мой рассказ о пчеле-королеве, то есть о Донне ЛаДонне. Закончив, мы с Гейл относим макет завтрашнего номера «Мускатного ореха» в компьютерный класс, где пара отщепенцев-компьютерщиков превратит его в газету, напечатанную на бумаге. Питер и мисс Смидженс взбесятся, это ясно. Но что они смогут сделать со мной? Уволят? Не думаю.
На следующий день я просыпаюсь рано. Первый раз за долгое время меня тянет в школу. Я бегу в кухню, там папа варит яйцо себе на завтрак.
— Ты уже проснулась! — восклицает он.
— Ага, — отзываюсь я, намазывая масло на кусок хлеба, поджаренного в тостере.
— Ты выглядишь счастливой, — осторожно замечает папа, подходя к столу с яйцом. — Так ли это?
— Конечно, пап. Почему бы мне не быть счастливой?
— Я не хотел об этом говорить, — продолжает отец. Когда ему приходится говорить о вещах, требующих деликатного подхода, папа становится таким странным. Видно, как ему неловко. — Мисси немного рассказала о том, что случилось с этим Себастьяном. В общем, я не хотел причинять тебе боль, но, знаешь, я уже несколько недель хочу сказать тебе, что в вопросах собственного счастья не стоит полагаться на других людей.
Папа прокалывает желток яйца и покачивает головой, как бы соглашаясь с тем, что подсказывает ему мудрость.
— Я знаю, ты считаешь, что я просто твой старый папа и не очень разбираюсь в том, что происходит. Но ты знаешь, я хороший наблюдатель. И я наблюдал, какое горе принес тебе этот инцидент. Я все время хотел как-то помочь тебе. Можешь поверить, нет ничего хуже для отца, чем видеть, что твоему ребенку кто-то причинил боль. Но я понимал, что ничего не могу сделать. Когда происходят вещи такого рода, ты остаешься с ними один на один. Жаль, что это так, но это — жизнь. И если тебе удается справиться с таким в одиночку, ты становишься по-человечески сильней. На развитие личности очень сильно влияет знание того, что ты можешь упасть, а потом…
— Спасибо, папа, — говорю я, целуя его в затылок. — Я поняла.
Иду наверх и шарю в своем шкафу. Сначала я думаю, что стоит надеть что-нибудь вызывающее, например полосатые легинсы с клетчатой рубашкой, потом решаю, что это слишком. Мне бы не хотелось привлекать к себе излишнее внимание. Надеваю свитер из хлопка с горлом, вельветовые джинсы и школьные ботинки на плоской подошве.
На улице один из слишком теплых не по сезону дней, которые случаются в апреле. В такие дни ясно, что весна уже не за горами. Я понимаю, что не стоит пренебрегать такой погодой, и решаю отправиться в школу без машины. Если ехать на автобусе, до школы примерно четыре мили. Однако мне известно, где можно срезать, и, поблуждав по маленьким переулкам позади школы, я дохожу туда за двадцать пять минут. По дороге я прохожу мимо дома Уолта, похожего на красивую маленькую солонку, стоящую за длинным забором. Внутри благодаря стараниям Уолта идеальная чистота, но я всегда удивляюсь, как его многочисленная семья помещается в таком маленьком жилище. В доме пять детей и всего четыре спальни, а это значит, что Уолту всегда приходилось делить комнату с младшим братом, которого он ненавидит.
Когда я оказываюсь возле дома Уолта, замечаю нечто необычное. В дальнем конце двора стоит зеленая палатка, к которой протянут яркий оранжевый провод — удлинитель, такие применяют, чтобы подключать электроприборы для использования на улице. Уолт, я точно знаю, никогда бы не позволил, чтобы кто-то устанавливал в его дворе палатку. Он бы счел, что это — нонсенс. Я подхожу ближе, и вдруг полог палатки откидывается, и из нее выходит Уолт собственной персоной. На нем мятая футболка и джинсы, которые выглядят так, как будто он в них спал. Волосы не причесаны. Он протирает глаза и видит дрозда, который прохаживается вокруг в поисках червей.
— Давай отсюда. Пошел! — говорит Уолт, делая шаг к дрозду и размахивая руками.
— Чертовы птицы, — добавляет он, когда дрозд улетает.
— Уолт?
— Ага? — отвечает он, глядя на меня искоса. Уолту нужно носить очки, но он категорически отказывается это делать, мотивируя тем, что от очков глазам один вред. — Кэрри? Ты что здесь делаешь?
— Что ты делаешь в палатке? — спрашиваю я с не меньшим удивлением.
— Это мой новый дом, — отвечает он со смесью иронии и сарказма в голосе. — Что, нравится?
— Не понимаю.
— Подожди. Мне нужно пописать. Сейчас вернусь.
Он уходит в дом, а через несколько минут возвращается с чашкой кофе.
— Я бы тебя пригласил в свой новый дом, но, уверен, тебе там не понравится.
— Да в чем дело? — спрашиваю я, следуя за ним в палатку.
На полу лежит кусок брезента, поверх него спальный мешок, накрытый грубым армейским одеялом. Рядом — куча одежды, чуть дальше — небольшой пластиковый стол, на котором стоит старая лампа. Рядом с ней — открытая коробка с печеньем «Орео». Уолт шарит в куче одежды, находит пачку сигарет и берет ее.
— Одно из достоинств жизни на улице. Никто не может запретить тебе курить.
— Ха, — отзываюсь я, садясь на спальник в позе йога.
Прикуривая, я пытаюсь понять, как такое могло произойти.
— Значит, дома ты не живешь? — спрашиваю я Уолта.
— Нет, — отвечает он. — Съехал пару дней назад.
— Не слишком ли холодно для житья в палатке?
— Ну, сегодня точно нет.
Уолт нагибается и стряхивает пепел в угол.
— Как бы там ни было, я уже привык. Трудности меня не пугают.
— Серьезно?
— А ты как думаешь? — спрашивает он со вздохом.
— Как же ты тут оказался?
Уолт вздыхает снова. На этот раз долго и протяжно.
— Из-за отца. Ричард узнал о том, что я — гей. Да-да, — продолжает он, наблюдая за тем, как меняется мое лицо, когда до меня доходит смысл сказанных им слов. — Брат прочитал мой дневник…