— Ты ведешь дневник?
— Конечно, Кэрри, — говорит он нетерпеливо. — Я его веду, сколько себя помню. В основном записываю туда архитектурные идеи, вклеиваю вырезки из журналов, на которых изображены здания, которые мне нравятся. Но кое-что личное там тоже есть. Например, несколько фотографий, где я и Рэнди вместе. Так вот, мой тупица-брат каким-то образом сумел сложить два и два и донес родителям.
— Черт.
— Да уж, — говорит Уолт, тушит сигарету, потом незамедлительно закуривает следующую. — Маме вообще все равно. Конечно, у нее же есть брат-гей, хотя об этом не принято говорить. Они предпочитают называть его «закоренелым холостяком». Но отец просто рехнулся. Он такой сукин сын, что ты бы никогда не подумала, что он религиозен, но это так. Он считает, что гомосексуализм — смертный грех или что-то в этом роде. В общем, мне запрещено ходить в церковь, что для меня хорошо. Но отец решил, что не может позволить мне спать в доме. Он боится, как бы я не совратил братьев.
— Уолт, это же смешно.
— Могло быть и хуже, — говорит он, пожимая плечами. — По крайней мере, разрешил мне пользоваться ванной и кухней.
— Почему ты мне ничего не сказал? — спрашиваю я.
— Ну, ты вроде как была занята собственной драмой.
— Это правда, но у меня всегда бы нашлось время для друзей с их драмами.
— Боялся, ты не примешь меня всерьез.
— О, боже. Я что, была плохой подругой?
— Нет, не плохой. Просто ты была по горло в собственных проблемах.
Я подтягиваю колени к груди, обнимаю их и мрачно смотрю на холщовые стены палатки.
— Прости, Уолт. Я не знала. Приходи пожить к нам, пока инцидент не будет исчерпан. Отец не будет злиться на тебя вечно.
— Спорим, будет? — говорит Уолт. — Он считает, что я исчадие ада. Он отрекся от меня.
— Почему бы тебе не уехать? Не сбежать?
— И куда мне ехать? — спрашивает он ворчливо. — Да и зачем? Ричард отказывается платить за обучение в колледже. Так он решил наказать меня за то, что я гей. Он боится, что я в колледже буду только рядиться и ходить по дискотекам. В общем, приходится считать каждое пенни. Думаю, поживу в палатке до сентября, а потом поеду учиться в Род-айлендскую школу дизайна.
Уолт откидывается на отсыревшую подушку:
— Не так уж тут и плохо. Мне даже нравится.
— А мне не нравится. Ты поедешь жить к нам. Я буду спать в спальне сестры, а тебе отдам свою…
— Мне не нужна благотворительность, Кэрри.
— Но, наверное, твоя мама…
— Она никогда не пойдет против воли отца, когда на него находит. От этого только хуже становится.
— Ненавижу правильных людей.
— Да уж, — отзывается Уолт. — Я тоже.
Я настолько шокирована тем, что случилось с Уолтом, что не сразу понимаю, что в школе сегодня что-то не так. В аудитории тише, чем обычно, и, когда я сажусь рядом с Тимми Брюстером, замечаю, что он поглощен чтением «Мускатного ореха».
— Ты это видела? — спрашивает он, встряхивая газетой.
— Нет, отвечаю я, — стараясь сохранять равнодушный тон. — А что?
— Я думал, ты пишешь для этого листка.
— Да, однажды мою статью напечатали. Но это было несколько месяцев назад.
— В таком случае рекомендую почитать, — убеждает меня Тимми.
— Ну, ладно, — соглашаюсь я и пожимаю плечами.
Чтобы моя незаинтересованность была очевидней, я поднимаюсь и иду в начало аудитории и беру экземпляр «Мускатного ореха» из стопки, лежащей на краю сцены.
Обернувшись, я обнаруживаю трех девочек, учениц младших классов. Они стоят и подталкивают друг дружку.
— Можно нам взять газету? — наконец решается одна из них.
— Я слышала, там есть статья о Донне ЛаДонне, — говорит другая.
— Нет, ну надо же. Неужели кто-то решился об этом написать?
Я даю им три газеты и возвращаюсь на место. По дороге я впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы руки не тряслись.
Черт. Что, если меня поймают? Но меня не поймают, если я буду вести себя как ни в чем не бывало, а Гейл будет держать язык за зубами.
Есть у меня такая теория: человека невозможно ни в чем уличить, если он ни в чем не признается и ведет себя так, словно ничего дурного не сделал.
Разворачиваю газету и делаю вид, что читаю, а сама тайком оглядываю аудиторию, проверяя, не пришел ли Питер. Оказывается, он уже пришел и, как и все, поглощен чтением. Щеки у него красные, как свекла, а желваки на скулах так и ходят.
Вернувшись на место, я обнаруживаю, что Тимми дочитал статью и, очевидно, пришел в негодование.
— Кто бы это ни сделал, его надо с позором выгнать из школы.
Он смотрит на первую страницу, чтобы узнать фамилию автора.
— Пинки Уизертон? Кто это? Никогда о нем не слышал.
О нем?
— Я тоже, — говорю я, поджав губы, словно так же озадачена. Надо же, Тимми думает, что Пинки Уизертон учится в нашей школе. Кроме того, он считает его парнем. Но раз уж Тимми сам это предложил, я ему подыграю.
— Наверное, кто-нибудь из новеньких.
— В школе за последнее время из новичков появился только Себастьян Кидд. Думаешь, он мог такое сделать?
Складываю руки на груди и смотрю в потолок, словно ответ прячется где-то там.
— Ну, он же встречался с Донной ЛаДонной. И она его вроде бы бросила. Может, он решил отомстить таким образом?
— Да, точно, — отвечает Тимми, подняв указательный палец. — Мне всегда казалось, что он какой-то неприятный тип. Ты знаешь, что он раньше учился в частной школе? Я слышал, он из богатой семьи. Смотрит на нас, обычных ребят, свысока. Думает, наверное, что он лучше нас.
— Угу, — киваю я с энтузиазмом.
Тимми в негодовании бьет кулаком по ладони.
— Мы должны что-то сделать с этим парнем. Проколоть ему шины или добиться, чтобы его выкинули из школы. Эй, — внезапно останавливается он и чешет голову. — А ты разве с ним не встречалась? По-моему, я слышал…
— Да, было пару раз, — соглашаюсь я прежде, чем Тимми успевает сложить два и два. — Но он оказался мерзким типом, как ты и сказал. Реальный подонок.
Во время математики я ощущала, как Питер сверлит меня взглядом. Себастьян тоже здесь, но после инцидента на стоянке я старательно избегаю встречаться с ним глазами или смотреть на него.
Однако, когда он вошел в аудиторию, я не смогла сдержать улыбку. Он испуганно на меня посмотрел, потом улыбнулся в ответ. Видимо, подумал, что я на него больше не злюсь.
Ха! Знал бы он.
Когда звенит звонок, я пулей вылетаю из аудитории, но Питер настигает меня.
— Как это случилось? — спрашивает он требовательно.
— Что? — говорю я, демонстрируя некоторое раздражение.
— Как это — что? — отвечает Питер, вращая глазами.
Похоже, он считает, что я затеяла с ним игру.
— Откуда взялась статья в «Мускатном орехе»?
— Понятия не имею, — отвечаю я и собираюсь уходить. — Я сделала в точности, как ты сказал. Отнесла макет компьютерщикам…
— Ты что-то с ним сделала, — настаивает он.
— Питер, — отвечаю я со вздохом. — Честное слово, я понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Тогда тебе лучше быстренько понять. Смидженс вызвала меня в свой кабинет. Требует, чтобы я немедленно явился. И ты идешь со мной!
Он хватает меня за руку, но я вырываюсь.
— Ты уверен? Хочешь рассказать ей, что не присутствовал при сдаче?
— Черт, — отвечает он, пристально глядя на меня. — Ты лучше быстренько придумай, что сама будешь ей говорить.
— Да никаких проблем.
Желание стать свидетелем сцены, которая произойдет между Питером и мисс Смидженс, настолько велико, что я не в состоянии ему сопротивляться. Я чувствую себя, как человек, совершивший поджог и знающий, что ему нужно бежать, но огонь производит на него такое магическое воздействие, что ноги сами несут его к месту преступления.
Мисс Смидженс сидит за столом, перед ней — развернутый номер «Мускатного ореха». Сигарета в ее руке истлела почти до основания, превратившись в столбик пепла длиной в добрых два дюйма. Пепел может упасть в любую секунду.
— Привет, Питер, — говорит она, поднося к губам то, что осталось от сигареты. Я зачарованно смотрю на столбик пепла, который все никак не падает. Она бросает потухшую сигарету в пепельницу, полную окурков, а пепел остается там же, где был. Часть окурков продолжает тлеть, и над большой керамической пепельницей витают клубы дыма.
Питер садится. Мисс Смидженс кивает мне, но видно, что она не очень хочет, чтобы я присутствовала при разговоре. Тем не менее я тоже сажусь.
— Ну, — спрашивает она, прикуривая новую сигарету. — Пинки Уизертон — это кто?
Питер таращится на нее, потом резко поворачивается ко мне.
— Он из новеньких, — отвечаю за него я.
— Он?
— Или она. В общем, кто-то из новичков.
Мисс Смидженс не убеждена.
— Да с чего вы взяли? Откуда же она или, как вы говорите, он?
— Может, м-м, из Миссури, — брякает Питер наугад.
— А почему он или, может быть, она не значится в списке учеников?
— Он только что приехал, — подсказываю я. — Может, вчера, хотя, может, и раньше. На прошлой неделе, как-то так.
— Его, наверное, еще в компьютер не занесли, — предполагает Питер.
— Понятно, — говорит мисс Смидженс и берет в руки газету. — Этот Пинки, должна вам сказать, отлично пишет. Так что я бы хотела, чтобы его или, может, ее работы и в дальнейшем появлялись на страницах «Мускатного ореха».
— Ну, конечно, — отвечает Питер с сомнением.
Мисс Смидженс смотрит на него со зловещей улыбкой на лице. Помахивая сигаретой, она собирается продолжать, как вдруг большой столбик пепла отламывается от фильтра и падает ей прямиком в разрез на груди. Мисс Смидженс вскакивает и начинает вытряхивать пепел из-под блузы, а мы, пользуясь случаем, пытаемся поспешно ретироваться. Мы уже у двери, когда она останавливает нас:
— Стойте.
Мы медленно поворачиваемся.
— Насчет Пинки, — говорит она, щурясь в клубах дыма. На губах ее снова играет улыбка, не предвещающая ничего хорошего. — Я хочу встретиться с ним. Или с ней. Скажите ему, чтобы определился с полом.