этом курсе не придется.
Связь в традиции философии понимается как влечение, притяжение. У Николая Кузанского то и то же самое, исходное и его равенство себе, соединены между собой связью, и эти первоначала имеют богословскую проекцию в Боге-отце, Боге-сыне и Боге-духе. Традиция продолжает жить у Дильтея. «Лежащая в основе наук о духе связь» – это собирающая сила влечения к достоинству своего. Она и есть жизнь жизни. Та же интуиция у Толстого.
Наука о природе, ей нечем действовать как жизнью. Ограничивая связь, лежащую в основе жизни, наука о природе привязывает ее к определенному извне (заданному) предмету. Наука о духе вглядывается в саму эту связь, опять же ею самой, этой связью. Разница между забывшим о том, откуда движение, принявшим это движение жизни за данность – и тем, что осталось в удивлении перед спонтанностью жизни, ее авто-матом, самодвижностью. Разница, что Naturwissenschaften имеют отчетливый предмет, а Geisteswissenschaften имеют предметом неопределенный дух, несущественна. В конце концов предмет и там и здесь. Но настоящая разница – это поразительное, собственно для нас, кто увяз в философии, непостижимое, невероятное беспечное принятие людьми науки, так называемыми, движения духа, своего и в искусстве, поэзии, истории, за данность. И обычно эти интеллектуалы такие чуткие к музыке, поэзии, не понимают жизни без этой стороны, они среда, иногда главная, ценителей; когда они сильны, они поддерживают искусство, едва ли у кого в наше время можно дождаться более тонких суждений – но удушает, я не боюсь этого слова, паразитарное отношение к духу. Дух есть, это прекрасно, он проявляется, что еще надо. Мне представляется здесь такая картинка: ученый-естественник гуляет по парку с фонтанами, он, пожалуй, слушает музыку или читает стихи; допустим, он не специалист по гидравлике и эта дисциплина его не интересует; спросите его, как он думает, эти фонтаны механические, с напором воды, или ключи; он скажет, какая разница от этого для красоты парка.
К различению Geisteswissenschaften и Naturwissenschaften можно было бы подойти и с такой стороны: оно – типа разницы между двумя тонами или двумя цветами? Два тона мы можем слышать одновременно одним слухом, два цвета разных (не их смесь) видеть одновременно одним зрением в одном и том же месте – никогда.
Разберем теперь (в смысле: «дайте мне разобрать, какая это буква на старом камне написана») спорный термин, по-русски переживание, Erlebnis. Его правильно делают что ругают, когда он значит минутное состояние, эстетика, эмоция. У Дильтея имеется в виду включенность жизни в саму себя, ее отмеченный и потому замеченный интенсивный момент, когда она начинает светить и становится свiтом, миром. Высвечивая сама себя, жизнь становится миром. Момент отмеченный чем? Самой жизнью. Erlebnis жизнь в ее подъеме. Erlebnis это всегда переживание (превосхождение жизни ею самой) связи. Как связь, Erlebnis середина жизни. Она тут обращает внимание на свой глаз.
Раньше всякого естественнонаучного познания эта вспышка жизни как связи. Увлечение обещает, закрепляет, обеспечивает собой. Оно гарантия.
Вопрос: есть ли другие переживания кроме связи? Сначала она, в ней и от нее всё. Тогда переживание – бытие? Да: бытие как захватывающая захваченность своим, умеющая продолжать, сохранять то, что увлекает, в конечном счете весь мир.
Если различение наук не по типу дополнительных тонов, а по типу двух красок, оно ограничит Geisteswissenschaften задачей быть другими чем, и т. д. Тону не мешает обертон, делает богаче. Соседствующие две краски заразят взаимно. Заражение методами наук, признанных каждая в своем праве, неизбежно и случается на каждом шагу так, что нет естественной науки, не зараженной гуманитарщиной, и нет гуманитарной науки, не зараженной претензией на математику, хотя бы в виде «во-первых, во-вторых». Сюда же относится несчастное требование (29) «системы». Это неизбежное взаимное загрязнение наук создано их различением.
Если бы свое, одно способное хранить связь, было системой. Оно устроено иначе, это одинаково хорошо понимали Дильтей и Толстой. Но соблазнила система только Дильтея.
Великий замысел, опереться в науке на (28) жизнь как исходную данность связи в переживании – и одновременно разгадать (29) тайну! Для такой задачи Дильтею кажется (справедливо) мало (29) интуиции, но дано ли что больше? От научной методологии еще будет страдать Гуссерль, пока его не осадит-озадачит Хайдеггер, показавший переменой тона философствования тупик научной философии. – У Толстого тон с самого начала не академический системный.
Связь – «исходящий изнутри синтез», т. е. целое. Весь душевный склад участвует в переживании. Почему сказано «исходящий изнутри», нельзя ли было без этого ограничения. Без него трудно, потому что рассыпанное множество вещей беспокоит. Не требуется большая острота интуиции, чтобы видеть, что беспокойство будет предлагать упорядочения, но в целое россыпь не превратит. В косноязычной терминологии Дильтея: в переживании дана связь, а чувства дают только пестроту. Целое – это настроение, причем другого цвета, чем беспокойство. Настроение приходит изнутри, даже когда оно создано лесом, полем, закатом, это свой интимный лес, родное поле, закат моей жизни. Неувязка тут есть и другая. Рассыпанное множество без всякого своего изменения превращается в целое, когда окрашено его цветом. Отсюда важный вывод: для наукотехники, занятой операциями с множествами, целое иррелевантно (ей совершенно безразлично, имеет она дело с целым или нет). Говорят: наука вне настроения. Верно это или неверно, на совести говорящих. Опять поучительный случай: в основе множества – целое, на интуицию целого наука опирается на каждом шагу, но только что получив множество из рук целого, наука тут же забывает об этом. Получается то же, как когда мужа и жену считают один, два человека.
Понимание, Verstehen, по традиции предполагает включение всего, в смысле всех сторон дела, а за этим тянется контекст, в конце концов мировой. Сначала целое, оно понимается тоже целым, только. Потом отдельное? Нет, оно по определению понимания уже не понимается. Что делают с отдельным? Наукотехника умеет оперировать с ним, не хуже, чем с множеством. Что отдельное вручено ей целым, опять же забывается. Перед наукой, забывшей о целом и понимании, задача вспомнить. Вводя науки о духе, Дильтей намечает путь этого воспоминания.
Испытай, переживи связь как первичную данность – этика, императив, таким образом, внутри дильтеевской психологии. Целое восстанавливается, кроме того что как исходная данность, еще и как цель и ценность.
Исходная связь (целость, понимание) самодвижная. Она имеет свою историю, интригу, переходит в отбор, упорядочение, и можно сказать шире: она с самого начала обещание и обещать не перестает. Вокруг нее интересное. Т. е. исходная связь, Er-lebnis, знает, что делать с собой и что делать вообще. Исследователь Дильтей действует агентом жизни через момент ее подъема в тематизированном им переживании. То же Толстой.
Надо постараться говорить о научном забывании и о перекрашивании наукой цветного в черно-белое без тона осуждения. В самом деле, посмотрите. Цвета, как мы говорим, переливаются. Настроения переменчивы. Целое ускользает вместе с настроением. Целое от науки ускользнуло в цель – забытое в прошлом, целое манит в будущем. Цель должна рассыпаться на шаги к ней, потому что она по определению еще не достигнута. Методическое познание, наукотехника всё делает правильно, раз уж настроение ускользнуло. Оно не может не ускользнуть, как цвет всегда переливается.
В каком-то смысле цвет ускользает не меньше, чем аспект этой плиты: вот она перед нами внизу, на нее можно наступить, вот она над нами вверху, она нависает над нами. Ослепленному ярким светом черное и белое переливаются или всё кажется зеленым. Как невозможно остановить вывертывание этого ромба, так нечестно требовать верности цвету, тону, настроению: они всегда ускользнут, собьются. Николенька на первых страницах «Детства» Толстого ненавидит Карла Ивановича, потом вдруг любит его. Правда – не Толстого, а просто правда, – в том, что и то и другое правда; Толстой прав не какой-то своей, а этой безусловной правдой.
Но наш-то вопрос остается не решен. Упустив ускользнувший тон, наука проецирует исходное целое уже как цель и строит свои операции как шаги к нему.
Это так и давно известно. Нам это мало помогает.
Какая-то крупная ошибка в нашем движении. Проверим. Повторим тезис, который нам нравился. Конструировать связь в смысле выявления ее исходя из фактов истории – значило бы пройти мимо их сути, которая с самого начала была в стремлении к цели. Мы говорили, что нелепо наблюдением выискивать смысл поступков, когда та же наша цель, жизнь или спасение, исходно уже создала все факты, которые перед нами. Мы говорили, вместе с Дильтеем и соглашаясь с ним, что жизнь это прорыв к своему как цели, свое исходно дано как родное, и оно исходно же распадается на шаги к нему. Так муравей берет иголку, тащит и т. д. Целое (связь) присутствует в нём как сама жизнь. Как данность целое подлежит описанию, как неприступное, скрытое подлежит анализу. Жизнь простым движением сплетает себя вокруг своего же влечения к своему. Ее связь (целое) анализируется не потому что в ней исходно есть состав и она сложена из частей – нет, она проста, – а потому что подходим мы к ее простоте ею же, исследователь тот же живой и связный и целый. Что-то в промежутке между ними мешает.
Без конструкций (63).
Закон развития – то же что связь, ее цельность. «Развитие имеет тенденцию к прочной связи». Эта связь – «душевный облик». Он хороший по определению? По-видимому, это сформировавшаяся душа (65).
Приобретенная = сложившаяся связь (73) (скажи: то, во что врастая, целость осталась быть; то, как она живет в сросшемся).