венном] управлении (теории), в хозяйстве – любовь плотская и духовная – поэзия – есть ли что-нибудь более безумное? Разумны теории.
Но что это значит? Что значит то, что всё, что разумно, то непроизводительно, а что безумно, то производительно? —
Это значит – другими словами, что то, что и есть сама сущность жизни, непостижимо разумом, а постижимо разумом ничто – самый разум. —
Возьмитесь разумом за религию, за христианство, и ничего не останется, останется разум, а религия выскользнет с своими неразумными противуречиями. То же с любовью, с поэзией, с историей.
Но если я понимаю недостаточность моего разума для постигновения сущности, то чем же я понимаю то, что есть сама сущность с своими законами? Чем? Сознанием себя – части непостижимого целого. Признанием Бога. (Там же, с. 122)
Здесь маленькое замечание: Толстой пересмотрит разум, увидит в нём, мы видели, роскошь опьянения. Он и мысль и разум во всём, что я сегодня цитировал, понимает как наши, но умеет и будет понимать и как безумие, как поэзию и любовь.
Сумасшедший мир неприступен для тех нас (мы), которые рассуждаем и планируем. Но он близок нам, потому что мы сами он и есть, только бы узнать себя.
Мне нравится, как это сказано. И всё-таки стоит спросить, возможно здесь что-то не так.
В самом деле, ведь и мы, свободные и отдельные, тоже часть мира, живого?
И тогда место в нём, в жизни имеет метрика?
Разум и мысль будут у Толстого освобождены из лап мы, у мы останется в руках только заблуждение.
Не надо долго искать у Толстого, когда он отменит свое деление на сумасшедшее-настоящее и разумное-бессильное.
Недолго нам было ждать реабилитации мысли. Вот он уже и отменил, в этой же серии записей, ненужность возвращения к мысли. Потому что кроме той мысли, которой думают мы, есть другая, настоящая мысль.
11 Апреля (1870). Шопенгауэр необходим для того, чтобы дать понятие о свойствах забытого нами настоящего мышления. – Забытого особенно благодаря Ф[ихте], Ш[еллингу], Г[егелю] периода упадка. Мы не знали и забыли те приемы Платона, Декарта, Спинозы, Канта, тружеников независ[имых], страшных по своей оторванности и глубине. (48, 126)
Мысль восстановлена, и она поднята до уровня не ниже искусства, тех художников, которых немного на поколение земли. Мы снова с Толстым.
И вот уж правда страшным по своей оторванности и глубине мне кажется мыслительный шаг, который он делает в продолжение Канта. Он своим глазом зверя (Томас Манн) не просто видит сплошность всего и не встраивает вещи в пространство и время, но он и перестает за вещами воображать индивидуальность, т. е. видит в лошади не одну и ту же изменяющуюся на одной подкладке величину, а ряд, не априорно обеспеченный постоянством существа лошадности, а апостериорно установленный через сходство элементов ряда: лошадь каждое мгновение заново складывается таким образом, что образует ряд. После этого Толстой уже глазами лошади смотрит на себя и в себе тоже видит не индивида, продолжающегося через свои движения и состояния, а ряд опять же явлений, которые могут быть связаны или нет.
21 Июля (1870). Я купаюсь. Лошадь привязана и глядит на меня, когда я выплыл из купальни. Знает ли она, что это я, – тот я, к[оторый] приехал на ней? (Там же, с. 126)
Как всегда, глупости Толстой пропускает без упоминания и этим почти всегда вводит в заблуждение, потому что как раз те глупости, которые он с самого начала сразу отставил в сторону, у него и ищут – как вот ту же будто бы идею уравнения несправедливости между богатыми и бедными у него ищут. Разумеется, вопрос не о том, узнает ли меня лошадь. Узнает лучше, чем я ее: я тот, которого она подпустит к себе. Вопрос, знает ли она, что я тот же самый, т. е. что я индивид, а не ряд, не череда разрозненных феноменов, связанных прагматически тем например свойством, что вся эта растянутая цепочка феноменов объединена одним общим свойством, хозяина этой лошади.
Кант говорит, что пространство, время – суть формы нашего {курсив Толстого} мышления. Но, кроме пространства и времени, есть форма нашего мышления – индивидуальность. Для меня лошадь, я, козявка суть индивидуумы, потому что я сам вижу себя индивидуумом, но так ли лошадь?
Кроме того, то, что я вижу индивидуумов, часто ошибочно, как пчела – (она часть), или как дерево (оно агломерация индивидуальной почки). (Там же)
Индивидуализация, производимая нами, служит для прописывания феноменов по пунктам нашего расписания. О том, чтобы мы при этом обратили внимание на что-то кроме своего удобства, нет речи. Это хорошо видно на примере с пчелой: нам удобно прикрепить индивид к телу, мы бездумно автоматически говорим пчела, фиксируя отдельное летящее тело в пространстве, хотя она не индивид, а часть индивида, улья, на тех же правах как клетка тела может быть и индивид, но сильнее индивидуальность тела – если уж выделять индивидуальности по сколько-нибудь важному признаку.
Всё современное мироощущение сбито однобоко на фиксацию индивидуальностей, вылавливает и выделяет их по признаку отдельности тела, и это в ущерб невидимым телесно общностям. Уголовный кодекс считает субъектом и объектом права преступника, индивидуализируя его его телом, не учитывая, что в воровской группе жесткая привязка к бригаде, пехоте больше определяет психику и физику индивида, чем его личность, которой собственно нет – а именно настолько, что термин «индивид» здесь возвращается к своему реальному значению, а именно «отдельного тела».
21 Июля 1870. Все теории философии (новой от Картезиуса) носят ошибку, состоящую в том, что признают одно сознание себя индивидуума (т[ак] н[азываемого] субъекта), тогда как сознание – именно сознание всего мира, т[ак] н[азываемого] объекта, так же несомненно. —
Человек сознает себя, как весь мир, неиндивидуально, и сознает себя, как человека индивидуума […] (Там же, 127)
Между этими двумя сознаниями та большая несимметричность, что для первого, индивидуального, в социуме есть принятая система координат, отчетливое расписание (в конституции, праве, медицине, системе социального обеспечения), а для второго, общего сознания мира, вовсе ничего вроде принятой системы координат и расписания нет, и люди каждый раз удивляются, когда буквально спотыкаются о то, что сознание (ощущение, настроение) мира, беспризорное и несанкционированное, это реальность, в толпе, на войне, в семье, в умирании более сильная, чем культивируемое сознание индивидуальности.
Откуда вообще взялась индивидуальность (она форма современного рабства), когда она сложилась (в конце античности), разбор этого оставляем на потом.
Так что европейское расписание пристрастно и имеет перекос в сторону видимого тела, со слепотой к его невидимому полю.
Вспоминаете? Небесные тела в космологии Толстого состоят из равноправных видимого тела и невидимого тела и плотно прикасаются друг к другу поверхностями невидимых тел, не оставляя никакого незанятого пространства.
Попробуйте увидеть бытие без координат пространства и времени, без пустого пространства, заполненным, и без индивидуальностей, т. е. в сплошной связи всего со всем.
Устройство человека сложнее, чем устройство червяка. Но мы сложности видим в том, что мы имеем, а сложность червяка для человека мы не понимаем.
Я ли веду собаку на охоту, или она меня? Это может быть понятно только для того, кто понимает, что для того, чтобы идти на охоту, нужны милиарды событий, из кот[орых] одна милиардная есть моя деятельность и деятельность собаки.
Вы говорите, что железная дорога построена для развития…… и т. д., а я говорю, что для того, чтобы наконец разрушить муравейную кочку, к[оторая] разрасталась в ущерб другим.
Опять цель торговли, военная и т. д. и цель разрушения завоевательной кочки суть одна из милиардов целей, к[оторых] достигает дорога или всякое действие – событие. —
[…] В ряду существ нет градаций – есть бесконечность, т. е. неизвестность, а существа, как мы, обреченные на индивидуальность, не могут видеть ничего иначе, как шаром и кругом, к[оторого] мы центр. Отнимите индивидуальность, и мы всё. (Зап. кн. № 4, 21.7.1870 // 48, 128)
И в сплошной скованности, в этом мире без пустот, с равным и бесконечным напором бытия со всех сторон.
Замечательно, как силен не высказываемый заговор людей о том, чтобы скрыть сознание своей несвободы. И нельзя иначе. (Там же, 28.10.1870 // 48, 129)
Трудно освоиться в пейзаже без метрики. Не теряя темпа, перейдем к той же самой мысли, но уже в космологии.
Критика. – Натур[альная] Филос[офия].
Притяжение тел обратно пропорци[онально] расстоянию.
Спрашиваешь: расстоянию от чего?
Ньютон говорит: от центра шара или центра тяжести.
Стало быть, притягиваются не тела, а известные центры чего-то. (Зап. кн. № 4, 1872 // 48, 130)
Тела берутся в законах Ньютона как точечные массы. Предполагается следовательно, что они уже сплотились, сгруппировались так, что осталось теперь только определить их центр. Не так ли? И потом оперировать точечной массой.
Нужна медвежья хватка, чтобы поступить как Толстой. Вышневолоцкая медведица его учила. Тело собрано вокруг центра, эта материя, эта масса, это вещество. Почему собрано вокруг центра это тело, а не все тела? Что помешало в космосе центростремительной силе, если она собрала одно тело, собрать все другие? Тогда был бы один центр единого космического тела.
Кто думает, что так?
Вообразите центр без окружности, периферии, которой нет, потому что центр всё втянул в себя.
Если центр перестанет быть в центре, то он перестанет быть везде.