Природа или сливается с женщиной, которая плывет по морю, потому что высокая конопля колышется под ветром, или сама под ветром экстатическая цыганка. Человеческое свое через запах проникает в колосья, оседает там, способно растаять в природе.
В припадочку пью у Потапк[ина] болота в ключе. Не видать воды, только на днище кипит из дыры в орех, поднимает и кружит крупинки земли, зерен, соломы. (11.7.1879 // 48, 320)
Мы читали о Гомере, который у Толстого как такой ключ, с сором, от этого еще свежее. Как природа, так поэзия, близкая к народной, чиста. Губительство происходит в умном классе, особенно в самом интеллектуальном, подвижном и критичном, в громкой, прежде всего бросающейся в глаза каждодневной публицистике.
Уже давно эта мысль приходит мне: написать обзор одного номера [газеты] с определением значения каждой статьи. Это б[ыло] б[ы] нечто ужасающее. Прошел пассажем – страшно, как посещение сифилит[ической] больницы. (24.11.1888 // 50, 4)
Там прогулки по земле, как прощание с раем, тут проходки по городской газете, как встреча с заразным адом.
[…] В народе – дела веры, но незнание. Где знание, там безделие. Что такое? (Записная книжка № 10, 30.10.1880 // 48, 327)
Безделие звучит уже не безобидно, как зло. А ведь опять же, в историческом романе Сперанский был всё-таки еще только что неприятен и не нужен, как и Наполеон вовсе не разносчик зла! Газетчики, ужасающие, наверное даже антиклерикалы, – но окрашены тем же цветом зла, что церковные угнетатели сознания.
Только в самой середине властного расписания, в Евангелии, Толстой читает свое, против всего, что ему ненавистно. Случайно только Толстой не выкинул этого ребенка вместе со всей грязной водой.
Я решил – всё ложь, но разум учения и народ остановили. Что же это такое – христ[ианство] попов? Стал читать катихизис. Не буду поправлять их, как всё б[ыло] сначала. А возьму с конца. Есть цер[ковь] делающих, и дойду, помуч[аюсь] до источника. (Там же // 48, 328)
Вдруг он догадался о разнице между Словом и толкованием. В ней всё зло. Не надо было начинать толкование. Толстой демонстративно отказывается от различения между Писанием и преданием. Исходную истину Писания и евангельских рассказов, вплоть до тех, которые сам слышит – уж заведомо «апокрифические» – от народа, он называет преданием, всё остальное богословие в хорошем случае толкованием, но обычно хуже чем недоразумением.
Кому какую пользу сделало толкование священ[ного] предания? Открыло оно сердца людей? Нет. Нищие духом спасаются и творят дела без толкования. А сделало ли вред? Неисчислимый. Соблазны. Распри. Злоба. Убийства.
Да и где велено толковать? Нигде. Везде указано быть, как дети. И то, что скрыто от мудрых, открыто детям и нищим духом.
Что же сделали? Растрепали учение по клочкам и на каждое слово наложили свой смысл глупый, гнусный (блаженства), противный Христу. Вот заграждающие вход и сами не входящие. (Зап. кн. № 10, после 30.10.1880 // 48, 328)
<Предварительные записи к следующей лекции>
Природа книга. Разное письмо в природе и словесности?
Вопрос, о котором очень стóит думать.
Упражнение подготовительное к теме толкования. Оклик: «Илья!» Илья поворачивается, видит что не к нему. Простое совпадение. Почему стыдно? чувство фрустрации.
Потому что мне стыдно своей готовности думать, что весь мир вокруг меня, обращен ко мне, что нет чужих?
Но в состоянии увлечения, другим человеком, расширения меня, когда я не один, я не стыжусь, что всё кажется мне говорящим мне, со мной: я жадно прислушиваюсь, во всём вижу касающийся меня смысл.
Значит, мне стыдно оттого, что я сейчас не расширен? Норма – когда не стыдно – т. е. это видеть весь мир говорящим прямо и только мне?
В таком состоянии можно быть всегда? Эжен Ионеско[86] ребенком в театре: ничего не понял – даже если бы это была бы, допустим, пьеса о нём, – но всё принял как захватившее событие, целиком его захватившее. Такое участие во всём мире, полное, но когда человек не слышит, не понимает даже прямое обращение к себе, захваченный им, однако, как событием мира – оно исключено? μαιευτικός? μαιευτής?[87] Вовсе нисколько. Он захвачен событием не толкуя его; он и целиком включен, в восторге, как Ионеско в театре, – и не оборачивается на окрик головой! Полное участие в событии без толкования его. Дети. Как бы ни легло, даже пусть очень странно, в их сознание слово, они его не толкуют, берут это событие.
Как дети, так строгая религия: всё сводится к делу. О. А. Седакова: священное слово толкуется способом поведения, поступка, жизни. Способом присутствия, сказал один священник.
«Герменевтика», о различении интерпретации и толкования. Цитируй Sedlmayr[88].
II-2(20.2.2001)
Посмотрите отчетливое и запоминающееся толкование нищеты духа:
Кому какую пользу сделало толкование священ[ного] предания? Открыло оно сердца людей? Нет. Нищие духом спасаются и творят дела без толкования. А сделало ли вред? Неисчислимый. Соблазны. Распри. Злоба. Убийства.
Да и где велено толковать? Нигде. Везде указано быть, как дети. И то, что скрыто от мудрых, открыто детям и нищим духом.
Что же сделали? Растрепали учение по клочкам и на каждое слово наложили свой смысл глупый, гнусный (блаженства), противный Христу. Вот заграждающие вход и сами не входящие. (48, 328)
Среди заповедей блаженств нищета духа занимает особое место: первое. Она и у Толстого занимает первое. Блаженны в греч. стоит μακάριοι – слово, которым LXX[89] перевели ашре[90], спасение и счастье, счастье спасенного, 38 раз. Нищета духа сказана самым простым словом для нищего, который просит на хлеб. В богословии нищета духа у Мф. 5:3, тем более что просто нищета у Лк. 6:20 (там в русском переводе духом просто добавлено от себя), считается трудной темой («несколько загадочное οἱ πτωχοί[91]») и имеет много трактовок. В одной из них речь идет о бедных детях. Самое частое обобщение и усреднение десятков трактовок – смиренные, скромные. Это удобно, потому что расплывчато: смиренный еще менее определено, чем нищий. Это <как> определить, кто такой лудильщик? Рабочий.
Шедевр фокуснического толкования, которое одновременно абсолютно ничего не говорит и предлагает думать, что и Спаситель тоже в первом «блаженстве» ровно ничего не сказал, – это ставить мысленную запятую: «Блаженны, нищие духом!», т. е. они нищие по определению, потому что пока еще не просвещены светом христианства, и они блаженные по определению, потому что сейчас будут просвещены. Это пример православного иезуитства, до которого западному далеко.
Господь называет собравшуюся перед Ним толпу счастливой именно вследствие ее христианской неразвитости и в виду предстоявших для нее возможностей с полным и открытым сердцем и неповрежденным умом восприять христианские истины (Толковая Библия 8, 83).
Толстовское понимание нищих духом конкретно, технично. Оно в принципе не может быть в числе богословских толкований, потому что требует отказа от толкований в пользу принятия без толкования.
Ольга Александровна Седакова в предисловии к своему ожидаемому словарю паронимов[92], которые в церковнославянском имеют другое значение, чем в современном русском (например, моление «о всякой душе христианской, страждущей и озлобленной», в церковнославянском значит не то, что христианская душа озлобилась, а то, что ей причинено зло, с ней по-злому обошлись), спрашивает, откуда пошло такое мнение, что понимание должно истолковать, изложить. Спрашивающие, где в старой Руси анализ священного текста, почему дело ограничивается чтением и запоминанием, начетничеством, упускают одну разницу.
Она важная. Введем ее.
Природу называют книга. Генетический код, информация в клетках ДНК для биологии не метафора: инженеры умеют анализировать записанное в геномах, редактировать эту запись. Разное письмо в природе и словесности?
Есть лучше и интереснее ответ, чем что это вещи разные, имеющие некоторые сходства, при анализе которых надо учитывать, и т. д. Письмо культуры в желаемом пределе то же, что письмо природы. У монаха, творящего умную исихастскую молитву, слова вобраны в дыхание и сердцебиение так, что их потом не надо произносить, они стали телом. Зазор между телом и смыслом выбирается. Остаточное, не включенное в молитву тело будет ассимилировано. Живое существо будет равно тексту. Он не толкует молитву, а – как сказать? – интерпретирует ее в смысле «звуковой реализации нотного текста». Раньше (считается, что до начала XIX века) композиторы сами себя исполняли. Теория интерпретации, существующая уже больше века, возникла вокруг того обнаружившегося факта, что отделение исполнительства от сочинения ведет иногда неожиданным образом к богатству, которого композитор, сам играющий свое, не достигал.
Будем говорить об интерпретации (исполнении) и толковании, считая различие между ними важным или, я предлагаю, очень важным. Допустимы разные способы называния. Айрапетян, имея в виду исполнительскую интерпретацию, называет ее «настоящее толкование»[93], которое «верно духу своего предмета», т. е., собственно говоря, проводит его (продолжает). Дильтей, когда говорит, что история духа нуждается в толковании, имеет в виду собственно развертывание этого же самого духа. Именования могут быть разные, но разницу между чуть ли не противоположными вещами чувствуют все, даже когда называют разные вещи одним и тем же словом, как например «перевод»: он воссоздание оригинала или его бледная тень, и так далее, люди доходят до большой патетики, восхваляя одно и презирая другое, и так далее. В справочнике под одним словом «интерпретация» вы найдете оба противоположных смысла: объяснение, перевод на более понятный язык – и тут же «построение моделей для абстрактных систем (исчислений) логики и математики», их реализацию; «разъяснение содержания, стиля художественного произведения» – и тут же уже упоминавшееся