азия у русофобствующих оппонентов неистощимая, но бьюсь об заклад, держу пари, ставлю на кон сувенирный доллар против телефонной двушки, что в конце концов меня окрестят самым излюбленным у них, надежным словом «антисемит».
Ах, как мы все боимся этого слова применительно к себе! Готовы на что угодно, лишь бы — не дай Господь, сохрани и помилуй! — тебе его не прилепили…
А лепят его направо и налево, не разбираясь… Хоп! И ты уже помечен, будто особым знаком на воротах дома, обитатели которого подлежат уничтожению в Варфоломеевскую ночь.
Придумал этот термин придворный священник кайзера Вильгельма Второго и пошло гулять словцо по свету, хотя по смыслу оно обозначает, что человек, которым его называют, мягко говоря, не любит представителей арабского народа. «Семитами» как раз и кличут в научном мире египтян и сирийцев, жителей Саудовской Аравии и несчастных, затурканных агрессорами палестинцев. Так что «антисемиты» это те, кто преследует, лишает элементарных человеческих прав представителей арабского населения.
Поскольку все вы, дорогие соотечественники, и я в том числе, к обездоленным палестинцам относитесь с естественной симпатией, то слово «антисемит» к вам, но и ко мне, разумеется, относиться никоим образом не может.
Потому и не бойтесь сего ярлыка, буде кто и попытается его вам наклеить.
Сплюньте презрительно, отвернитесь и шагайте собственной дорогой, по нашему пути, с которого Россию никогда не свернуть. Помните Ивана Андреевича Крылова, его поучительную байку про маленькое невзрачное животное с визгливым голосом, которое пыталось обратить на себя внимание цивилизованного мира, поливая из подворотни грязными ругательствами добродушного Великана, не замечающего злобствующую шавку.
…Ну вот. Увлекся лингвистическим расследованием и чуть было не забыл, что хотел рассказать, как ездил на Гомельщину и подружился там со многими замечательными людьми.
— Поезжайте в Ветку, — сказал мне Алексей Степанович. — Музей там чудесный. Не повидав его, трудно себе представить, как глубоки и неразрывны родственные связи Гомельщины и России.
Сам Камай, тогда еще первый секретарь Гомельского обкома, а ныне секретарь ЦК Компартии Белоруссии, хорошо разбирается в проблемах интернационального воспитания всех слоев населения и уделяет этим вопросам серьезное внимание. Выступая на сессии Верховного Совета СССР, Алексей Степанович особо подчеркнул: общая беда в том, что мы слабо знаем собственное прошлое, корни нашего единства, совместной борьбы за счастье и свободу. И это незнание нет-нет и дает повод для отдельных неверных толкований. Надо широко раскрыть двери для понимания общей культуры народов, серьезно и обстоятельно изучать историю единства наций, на общности интересов надо делать акцент, на том положительном, что нас всегда объединяло.
И у вожака белорусских коммунистов слова не расходятся с делом. Музей в Ветке — предмет его постоянных забот.
— Не надо подчеркивать это, — предупредил меня Алексей Степанович. — Причем тут я?
Камай, между прочим, весь в этом. Вообще более скромных людей, нежели белорусы, встречать мне не доводилось.
— Но первые двадцать тысяч для приобретения рукописных книг кто у Советской власти выпросил?
Камай улыбнулся.
— Поначалу и не поняли меня… Двадцать тысяч! И за какие-то каракули… Да еще и частному лицу! Трудно было, но уговорил депутатов.
Признаться, до приезда в Гомель и сам толком не знал, какой мощный центр русского старообрядчества существовал в Ветке, на территории нынешней Белоруссии. Но лучше один раз увидеть… Вот мы и поехали в Ветку.
Положение в районе сложное. Хоть и далеко он вроде бы от Чернобыля, но ветры занесли и сюда с облаками ядерную заразу. У местных властей забот полон рот, надо срочно лечить землю, но о гордости своей, музее народного творчества и рукописных книгах, не забывает.
История уникального собрания тоже необычна и удивительна. Основой музея случилось частное собрание Федора Григорьевича Шклярова, жизнь положившего, чтобы спасти то, что осталось здесь от прошлых веков, пережило и гражданскую войну, и Великую Отечественную.
Десять долгих лет носился с идеей сохранения замечательных реликвий Федор Григорьевич. Какие только пороги не обивал! И вот добился… Открыли музей, утвердили его необычный статус, о нем речь впереди, стал Шкляров первым директором, но вскоре проводили его соратники и ученики в последний путь. Как часто бывает в Отечестве, увы, надорвался радетель и подвижник.
Встретила нас преемница Шклярова, истово влюбленная в оставленное ей Федором Григорьевичем дело молодая женщина, Галина Григорьевна Нечаева. Следует сказать добрые слова и о заведующей фондами, напарнице Нечаевой. Зовут ее Светланой Ивановной. Правда, Леонтьевой не было в тот день в Ветке, но выступавшая в роли Ариадны секретарь райкома, Раиса Ивановна Климова, заверила, что в преданности музейному делу Леонтьева новой директрисе не уступит.
Что больше всего поражает в Ветковском музее? Вовсе не богатство экспонатов, хотя о книгах первопечатника Ивана Федорова и его соратника Петра Мстиславца тщетно мечтают многие прославленные музеи мира.
— Богатства музея мы показываем человеку изнутри, — сказала Галина Григорьевна, — мы вводим его в мир шестнадцатого и семнадцатого веков. Он вовсе не подсматривает в замочную скважину, как жили его предки, это типично для музейной практики, а погружается в овеществленное бытие тех, кто существовал до того, становится на некое время одним из отчичей, лично исчезнувших, но продолжающих жить через общую с нами со всеми духовность.
Музей был официально открыт 1 ноября 1987 года. А ровно через год, день в день, хоронили человека, так высоко поднявшего престиж русской рукописной книги.
Федор Григорьевич собрал здесь не просто старинные книги. Многие из них принадлежали русским царям и боярам, сохранили на полях их пометки. Вот, например, Устав с собственноручной надписью Алексея Михайловича, известного под прозвищем Тишайший.
Сам Шкляров был старообрядцем, и ему претил принцип подглядывания со стороны, применяемый в музеях. Федор Григорьевич разработал иные законы музейного дома и добился, чтоб «Ветковская шкатулка» была построена по его собственному проекту.
Использовали, как всегда это было у нас с семнадцатого года, жилище местного купца, в котором райпотребсоюз долгие годы хранил соль и водку.
— Строили музей девять лет, — говорит Нечаева. — Это лучшие годы моей жизни… Ведь здесь все переделано собственными руками.
У Шклярова была здоровая идея — воссоздать не музейное здание, а человеческое жилище. Необходим был дом с древним укладом и красотою народного духа. И задуманное покойным получилось…
Штатных работников в музее немного, да и тех обижают бухгалтеры-костоломы из отдела культуры. Навешивают им непомерный план, не хотят платить и те жалкие гроши, которые предусмотрены правовыми документами. На это я сетовал и в районе, и в области, защищая неумеющих постоять за себя лично музейщиков. Надеюсь, энтузиастам святого дела уже помогли, поэтому и не останавливаюсь на деталях житейского бытия ветковских подвижников, их заботы на личном контроле у Николая Ивановича Голубовского, секретаря райкома, и давнего радетеля за них — Камая, а теперь, надеюсь, у его преемника.
А пока смотрю вокруг и удивлению моему нет предела. Ну, что вроде взять с провинциального музея? Ан нет, Нечаев показывает нам уровень духа, которого не достигли еще ни Лувр, ни Эрмитаж, ни Британский музей. В них — выставка экспонатов, некая пусть и бесценная инвентарность. Здесь — новая жизнь иконы, книги, предмета народного творчества, сохранивших тепло рук далеких предков, ощущение сопричастности их сердцам и душам бесконечно…
Надо увидеть это самому. Никакому языку, даже такому богатому на оттенки, как русский, не под силу передать особенность ветковских композиций.
Здесь нет традиционных разрезов избы, и склонившегося над прялкой манекена. Но мы вдруг видим себя в той старой Ветке, население которой дважды изгонялось правительством за приверженность к дониконианской вере, отсюда ушли на Алтай сорок тысяч старообрядцев. Здесь воедино слились язычество и православие, нестяжательство и более позднее толстовство, на этой земле рождалась народная тоска по Беловодью.
Мало что знаем мы о движении раскольничества, нам в школах говорят о Лютере и Кальвине, крестьянских войнах в Западной Европе, мятеже гуситов больше, чем о протопопе Аввакуме и его соратниках. А ведь именно в старообрядческом купечестве возникли первые буржуазные отношения, именно ликвидация правительством сторонников раскола, драконовские меры против них Петра и последующих царей помешали России пойти собственным путем развития. Раскол привел Русь к западному искусству, которому, как ни верти, а мы рабски пытались подражать. Пытаемся делать это и сейчас, реанимируя авангардизм, которым в Европе и Америке давно уже переболели.
Но где доказательства тому, что раскол и отрицательное отношение к старообрядцам, гонение на них со стороны правительства подрезали нам особые, более духовные пути к прогрессу?
Они сохранились в Ветке, бережно сберегаемые Галиной Нечаевой и ее соратниками.
Здесь, в Ветке, воспринимают народную культуру как пространство, распростертое и во времени тоже. Вот видим мы якоря и канаты — их изготовила Ветка для Греции и Турции, она держала на себе торговые пути левобережной Украины и Белоруссии. А лики на старых иконах — земляки ветковских купцов.
Многое дали российскому духу бунтарские монастыри староверов, хотя их нещадно и сжигали, выкуривали неугодный никонианам дух вольности и свободы. Ведь наивно было бы думать, что дело только в том, как складывать пальцы, осеняя себя крестным знамением. Это внешняя сторона раскола. Распря была в области национального сознания, раскол стал предтечей разделения интеллектуальной части русского общества XIX века на одурманенных «каменных дел мастерами» неразумных