Так возникла тоталитарная, антигуманистическая система, где шестеренками были целые поколения прикованных к месту работы или службы людей. Разоренные же коллективизацией крестьяне и вовсе превратились в рабов, ибо их экономическое положение было на ступень ниже, нежели во времена крепостного строя, когда крестьянин имел земельный надел и в его границах оставался хозяином положения.
Одновременно любой гражданин Страны Советов мог, подвергнувшись доносу и последующим репрессивным мерам, быть «переведен» с одного вида работы на другую при одновременном изменении места обитания.
В этом смысле можно полагать, что именно Сталин создал подобный государственный аппарат, сделав идеологическим стимулятором для этой крайне негибкой — каркас! — системы пресловутую идею обострения классовой борьбы.
Характерно, что в предсмертной работе «О кооперации» Владимир Ильич со всей очевидностью указывал, что «мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм».
Ленин считал, что «эта коренная перемена состоит в том, что раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т. д. Теперь же центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную организационную «культурную» работу. Я готов сказать, что центр тяжести для нас переносится на культурничество, если бы не международные отношения, не обязанность бороться за нашу позицию в международном масштабе. Но если оставить это в стороне и ограничиться внутренними экономическими отношениями, то у нас действительно теперь центр тяжести работы сводится к культурничеству.
Перед нами являются две главные задачи, составляющие эпоху. Это — задача переделки нашего аппарата, который ровно никуда не годится и который перенят нами целиком от прежней эпохи, переделать тут серьезно мы ничего за пять лет борьбы не успели и не могли успеть. Вторая наша задача состоит в культурной работе для крестьянства».
Это вовсе не означало, что отменялась всякая борьба.
Нет, ее предстояло вести еще по весьма широкому фронту, но великая эта организационная работа-борьба должна была вестись «культурно» и, если угодно, «интеллигентно», чего не могла принять особым образом, вульгарно, сформировавшаяся натура Сталина и таких же, как он, малообразованных, в широком смысле слова, людей, которых вождь, став генсеком, все больше и больше приближал к себе, оттесняя старых ленинцев, навешивая на них политические ярлыки отступников и оппозиционеров.
Так был ли сам. Сталин жертвою того, что по его злой воле случилось? И да, и нет.
В житейском обыденном смысле Сталин не пострадал, ибо сам находился на острие пирамиды. Правда, пострадали почти все его близкие — жена, старший сын, дочь, родственники «по закону», со стороны Аллилуевой. Или были отравлены идеями Сталина, как, например, младший сын, что в конечном итоге можно считать моральным ущербом для личности.
Сталин был абсолютно одинок.
Это сможет вынести далеко не каждый. Более того, человеку это вообще не под силу. А Сталин выносил… Ведь Лаврентия Павловича нельзя считать в таком раскладе исключением. При всей его близости к вождю Берия был только слугою. Доверенным, правда, но лакеем.
Обладал ли Сталин сильным духом, железной волей?
На первый взгляд — безусловно обладал. Ведь сумел же он всех перехитрить, а потом уничтожить, удерживать единоличную власть более тридцати лет… Тогда, может быть, прав Троцкий, который назвал Сталина «хитрой посредственностью»? Видимо, и это не так. Скорее всего, посредственностью Сталин, конечно, не был. Трагедия заключалась в том, что, во-первых, он был человеком не на своем месте, а, во-вторых, пришельцем, возникшим со стороны, другими словами — иностранцем. Об этом со всей наглядностью свидетельствует и характеристика его деловых качеств, и характеристика исторического происхождения. Из последнего вытекает отношение к стране, которую он подмял под себя железной диктатурой личной власти, его отношение к событиям, внутренним и внешним.
Диктуя в Горках политическое завещание, Ленин подчеркивал: Сталин обладает определенными организаторскими качествами, которые отклишировались в опыте партийной работы. Но Сталин в отличие от Владимира Ильича никогда не был продуцитором, в хорошем, глубоком смысле этого слова. Любая государственная система обладает административными функциями. В этой сфере и на этом уровне Сталин чувствовал себя как рыба в воде, и Страну Советов он в конечном итоге заадминистрировал до тоталитарности, переходящей порою в гротескный и одновременно кровавый абсурд в традициях щедринского города Глупова.
Ничего нового, оригинального, своего в теории социализма Сталин не создал. Все его идеи — это бледные, а главное, извращенные копии письменно и устно высказываемых сентенций Троцкого, Бухарина, Рыкова, Томского и других. Кроме Ленина. Повинуясь принципу сальеризма, Сталин, может быть, он делал это даже интуитивно, а не сознательно, облегчим ему этот грех, отрицал все, что было предложено Владимиром Ильичом. Но от Сальери Сталин отличался тем, что первый все-таки был хорошим композитором, хотя и не гениальным. Сталин же только, если продолжить аналогию, хороший аранжировщик мелодий, придуманных другими.
Разумеется, такие люди тоже необходимы обществу, как проводники новых идей к умам широкой массы, как двигатели теоретических новаций. Но коль отсутствует центр, где вырабатываются гениальные идеи, а его заменяет каркасная административная система, бесплодная в духовном отношении, препятствующая возникновению каких-либо генераторов нестандартного мышления, происходит то, что произошло.
И если признать существование некоей сильной воли Сталина, то она проявлялась в количественном отношении, распространялась вширь, а не вглубь, давала трагические сбои — отрицание роли социал-демократии в рабочем движении, бездумность внешнеполитического курса перед войной, первые дни и недели войны, оценка стратегической позиции на сорок второй год, неумение увидеть перспективы в физике, биологии, военном деле, наконец…
Но главная беда Сталина, которая принесла неисчислимые бедствия советскому народу, да и остальному человечеству, была в том, что «вождь всех времен и народов» являлся законченным и ярко выраженным метафизиком. Истоки этого надо искать, наверно, тоже в его былой религиозности, ибо любая вера метафизична по самой природе своей. Не обладая диалектическим мышлением, нельзя оценить новое, невозможно правильно разобраться в том невообразимо сложном конгломерате противоречий, которые возникают в политической и экономической жизни страны и всего цивилизованного мира.
Человек, бойко рассуждавший в четвертой главе «Краткого курса ВКП(б)» о диалектическом материализме, в конкретных действиях лидера партии и государств совершал такие чудовищные ошибки, которые говорят о том, что диалектики как метода Сталин, по существу, никогда не понимал.
Возникает резонный вопрос. Каким же был психологический процесс возвеличивания Сталина в его собственных глазах, с помощью какого нравственного, вернее, безнравственного механизма уверовал он в собственные непогрешимость и гениальность? Следует обратить внимание на устоявшуюся еще до войны привычку вождя говорить о себе в третьем лице. «Товарищ Сталин считает… Товарища Сталина нельзя обманывать… Товарищу Сталину это непонятно…» Поначалу окружавшие генсека люди удивлялись этой его манере, потом свыклись, воспринимали как должное.
Объяснение кроется в том, что Сталин интуитивно понимал: убедить самого себя в собственной гениальности можно, лишь отделив себя… от себя. Не только вознестись на ступень, не доступную простым смертным, но и отодвинуть все человеческое от того божества, которому он, Иосиф Джугашвили, поклонялся, называя самого себя уже в качестве обыкновенного гражданина «товарищем Сталиным». Налицо эдакий глобальный нарциссизм, чудовищная иллюзия исключительности, этический солипсизм, разрушить или опровергнуть который не было дано никому, кроме всесильной Смерти, уравнивающей перед собой всех: и Моцартов, и Сальери.
Или это банальное раздвоение личности?
Во всяком случае, при жизни Сталина только такой, надутый всеобъемлющим ложным величием образ «отца народов» мог вознестись над личностью Ленина и с высоты возведенной винтиками пирамиды с пренебрежением взирать на Владимира Ильича.
Ведь с горной вершины все кажутся одинаково маленькими. И автоматы-«винтики», и гении…
Поэтому Сталина можно считать жертвой только с нашей, гуманистической, позиции. В глазах людей нравственных, обладающих развитым этическим чувством, он — существо с потерянной человеческой душой. Разумеется, цена его жизни как индивидуума никак не соизмерима с другими жизнями, которые Сталин отобрал у миллионов.
Но можно ли судить о душе с помощью арифметики? Только вот была ли вообще у Сталина душа?..
Высшей справедливости ради, коль взялись судить о вожде не по уголовным законам, надо признать, что Иосиф Сталин в критических ситуациях мог спускаться на землю, пытался относительно трезво оценивать обстановку. И, кто знает, сумел бы он принести человечеству пользу, оставь его судьба на каком-то ином, соотносящемся с его личностной структурой, месте.
Когда разразилась война, Сталин решил: все кончено. Но потом с удивлением увидел, что страна сопротивляется, народ бесстрашно борется с врагом, ломает планы немецкого блицкрига, несмотря на внезапность для армии и народа нападения, слабое вооружение и недостаток грамотных полководцев. И вождь, всегдашний иностранец в принадлежавшем ему государстве, впервые вдруг начал если не понимать, то чувствовать истинную природу русского человека, его способность на небывалые мужество и героизм.
И тогда в суждениях Сталина произошел резкий перелом. Экспрессивная натура вождя совершила скачок от отчаяния не только к надежде, но и к вере во всемогущество советского народа. Эта новая крайность как проявление