Но нет, оказалось, что это пистолет, и швейцар страшно разволновался и срочно вызвал администратора. К счастью, администратор узнал Ларса, который вообще-то жил в этом отеле, в одной из комнат папиного номера.
Администратор лично проводил меня в пентхаус, где поселилась бабушка. Этот пентхаус, скажу я вам, такой навороченный. Я-то думала, что в «Плазе» навороченный женский туалет, но куда ему до пентхауса.
Там все розовое. Стены, ковер, занавески, даже на картинках, которые висят в номере, изображены розовощекие пастушки и прочая фигня. Когда я уже решила, что сейчас утону в этом розовом облаке, передо мной возникла бабушка, вся в фиолетовом, начиная от шелкового тюрбана и заканчивая шлепками, украшенными искусственными бриллиантами. Ну я так думаю, что бриллианты были все-таки искусственные.
Бабушка всегда носит все фиолетовое. Лилли говорит, что люди, которые любят фиолетовое, обычно страдают пограничными личностными расстройствами, поскольку они близки к мании величия. Традиционно фиолетовый был цветом аристократии. Крестьянам сотни лет запрещалось красить одежду в цвет индиго, поэтому они не могли носить фиолетовый.
Конечно, Лилли не в курсе, что моя бабушка и есть аристократка. И хотя она реально страдает от мании величия, она все же настоящая аристократка, а не воображаемая.
Короче, бабушка заходит в комнату с балкона, где она дышала воздухом, и первое, что она говорит:
– Что это там накалякано у тебя на подошве?
Но я даже испугаться не успела, и не пришлось ничего объяснять про списывание, потому что бабушка принялась перечислять все, что у меня было не так.
– Почему ты надела теннисные туфли под юбку? По-твоему, эти колготки чистые? Встань прямо. Что с твоими волосами? Ты что, опять грызла ногти, Амелия? Мне казалось, мы договорились, что ты бросишь эту гадкую привычку. Боже, когда же ты перестанешь расти? Можно подумать, ты поставила себе цель стать такой же высокой, как твой отец!
Только это все звучало еще хуже, чем обычно, потому что бабушка говорила на французском. А потом, как будто мало мне было всей этой ерунды, она произнесла хриплым прокуренным голосом:
– Ты что, даже не поцелуешь свою бабулю?
И пришлось подойти, низко наклониться (бабушка, наверное, на целый фут ниже меня) и поцеловать ее в щеку (очень мягкую, потому что она перед сном всегда мажет лицо вазелином), а когда я уже начала распрямляться, она вдруг вцепилась в мои плечи и говорит:
– Пфуй! Ты что, забыла все, чему я тебя учила?
И она подставила мне вторую щеку, потому что в Европе (и в Нью-Йорке, в районе Сохо) принято так здороваться. Пришлось наклониться и поцеловать бабушку еще раз, и в этот самый момент я заметила выглядывающего из-за нее Роммеля. Это бабушкин карликовый пудель, которому уже пятнадцать лет. Размером и формой он напоминает игуану, только гораздо глупее. Пудель все время дрожит от холода, и поэтому на него надевают шерстяной жилет – сейчас жилет был такого же фиолетового цвета, как бабушкино платье. Роммель никому не позволяет трогать себя, кроме бабушки, да и то закатывает глаза, как будто она его пытает, а не гладит.
Подозреваю, что, если бы Ной увидел Роммеля, он передумал бы пускать на свой Ковчег по паре всех тварей.
– Ну а теперь, – проговорила бабушка, видимо, посчитав, что мы уже достаточно выразили свои родственные чувства, – давай уточним. Твой отец сказал тебе, что ты принцесса Дженовии, а ты расплакалась. Почему?
Я вдруг почувствовала, что ужасно устала, и мне просто необходимо присесть на одно из няшных розовых креслиц, чтобы не упасть.
– Ой, бабушка, – сказала я по-английски, – я не хочу быть принцессой. Я хочу быть собой, Мией.
– Не смей говорить со мной на английском, – ответила бабушка, – он груб и вульгарен. Говори со мной только по-французски. Сядь ровно, не закидывай ноги на подлокотник. И ты не Миа, ты Амелия. Собственно говоря, ты Амелия Миньонетта Гримальди Ренальдо.
– Ты забыла Термополис, – подсказала я.
Бабушка метнула на меня убийственный взгляд. Она совершенно зачетно это делает.
– Нет, – ответила она, усаживаясь в няшное креслице рядом со мной. – Я не забыла Термополис. Так ты хочешь сказать, что не желаешь занять свое законное место на троне?
Блин, как же я устала.
– Бабушка, ты так же, как и я, прекрасно знаешь, что я не гожусь в принцессы. Ведь правда? Мы только зря теряем время.
Бабушка зыркнула на меня из-под своих вытатуированных стрелок. Ей, по-моему, хотелось прибить меня на месте, но она не знала, как провернуть это дело, не запачкав кровью розовый ковер.
– Ты наследница трона Дженовии, – очень серьезно произнесла она. – Ты займешь на этом троне место моего сына, когда он умрет. Только так и никак иначе. Других вариантов нет.
Ой, бли-ин.
– Ну да, бабуль, как скажешь, – пробормотала я. – Но у меня еще куча уроков. А наше занятие надолго?
– На столько, на сколько потребуется, – проговорила бабушка, не сводя с меня взгляда. – Ради родной страны я готова пожертвовать своим временем – и даже собой.
Ого. Патриотичненько.
– Э-э, – промычала я. – Ага.
После этого мы с бабушкой некоторое время просто молча смотрели друг на друга, а Роммель медленно растянулся на полу между нашими креслами с таким видом, будто тонкие ножки не держат его двухфунтовую тушку.
Наконец бабушка нарушила молчание:
– Мы начнем с завтрашнего дня. Ты придешь сюда сразу после школы.
– Э-э, бабушка, сразу после я не могу. Я каждый день хожу на дополнительные занятия по алгебре, потому что отстаю.
– Значит, после дополнительных. И не тяни. Принесешь список из десяти женщин мира, которыми ты восхищаешься. И напиши почему. Пока все.
У меня отвалилась челюсть. Домашка? Она еще и домашку будет задавать? Мы так не договаривались!
– Рот закрой! – прикрикнула бабушка. – Неприлично ходить разинув рот.
Я закрыла рот.
Домашка???
– Завтра наденешь прозрачные нейлоновые колготки. Не толстые колготы и не гольфы. Ты уже взрослая. И туфли, а не кеды. Сделаешь прическу, подкрасишь губы, накрасишь ногти – точнее, то, что от них осталось. – Бабушка легко поднялась с кресла, даже не дотронувшись до подлокотников. Она очень живая и крепкая для своего возраста. – А сейчас мне надо переодеться к ужину с шахом. До свидания.
Я продолжала сидеть. Она совсем ку-ку? С дуба рухнула? Она хоть понимает, чего от меня требует?
Видимо, понимала отлично, потому что в следующее мгновение передо мной уже стоял Ларс, а бабушка с Роммелем куда-то исчезли.
Бли-ин! Домашка! Меня никто не предупредил, что уроки будут задавать! Но это еще не самое страшное. Нейлоновые колготки? В школу? Насколько я знаю, нейлон в школу надевают только девочки вроде Ланы Уайнбергер, старшеклассницы и всякие такие. Ну вы понимаете. Типа самые крутые. Никто из моих подруг не носит прозрачные колготки! Так же, как они не красят губы и ногти и не делают себе причесок. Во всяком случае, не в школу.
И как теперь быть? Бабушка меня вконец запугала своими стрелками, но сделать все в точности, как она велела, я не смогу.
Подумав, я стянула нейлоновые колготки у мамы. Она их надевает на открытие выставок и – я заметила – на свидания с мистером Джанини. Я сунула упаковку к себе в школьный рюкзак. Что касается ногтей, то красить было реально нечего. Лилли говорит, что я орально-зацикленная – пихаю в рот все, что туда поместится. А вот одну из маминых помад я тоже прихватила. Еще нашла мусс для фиксации волос в шкафчике для лекарств в ванной. Видимо, он подействовал, потому что, забравшись в машину этим утром, Лилли воскликнула:
– Где ты подобрал эту девицу из Нью-Джерси, Ларс?
Значит, мне удалось придать волосам объем, – как девчонкам из Нью-Джерси, которые делают себе пышные прически, отправляясь на романтическое свидание с парнями в Маленькую Италию[13] на Манхэттене.
После дополнительного занятия с мистером Дж. я отправилась в женский туалет. Натянула нейлоновые колготки, накрасила губы, надела лоферы, которые стали мне совсем малы и жмут нещадно. Глянув после этого в зеркало, я решила, что выгляжу совсем неплохо. Бабушке будет не к чему придраться.
Я, конечно, была очень горда своей хитростью – догадалась переодеться после школы. Понятно, что в пятницу в это время дня в школе пусто. Кому охота болтаться здесь в конце учебной недели?
И конечно, я забыла про компьютерный клуб. Все про него забывают, даже те, кто там занимается. Эти ребята дружат только между собой и никогда не ходят на свидания, но, в отличие от меня, это их собственный выбор: никто в школе Альберта Эйнштейна недостаточно умен для них, кроме, как я уже сказала, их самих.
Короче, я вышла из туалета и нос к носу столкнулась с братом Лилли Майклом. Он у них в клубе казначей. Мог бы стать и президентом, но он говорит, что ему неинтересно изображать начальника, когда реальная власть у кого-то другого.
– Офигеть, Термополис, – проговорил Майкл, глядя, как я ползаю по полу, подбирая шмотки, которые уронила, наткнувшись на него: конверсы, носки и прочее. – Что с тобой стряслось?
Я решила, он спрашивает, почему я до сих пор в школе.
– Ты же знаешь, что я каждый день после уроков хожу заниматься с мистером Джанини, потому что не врубаюсь в ал…
– Это я знаю. – Майкл поднял губную помаду, которая вывалилась из моего рюкзака. – К чему этот боевой раскрас?
Я выхватила у него помаду.
– Ни к чему. Не рассказывай Лилли.
– Не рассказывать ей что? – Тут я поднялась, и он заметил нейлоновые колготки. – Господи, Термополис, куда ты намылилась?
– Никуда.
Ну почему я все время должна врать? Хоть бы уж Майкл поскорей ушел. Да еще его компьютерные дружки-задроты столпились в стороне, пялясь на меня, как будто я была каким-нибудь новым пикселем. Меня прям корежило от их взглядов.
– Никто не ходит никуда в таком виде. – Майкл переложил ноут из одной руки в другую, и на лице у него появилось странное выражение. – Термополис, ты что, на свидание собралась?