И когда красивые, модно одетые люди толпятся вокруг тебя и хором уверяют, что вот это тебе особенно пойдет, а это подчеркнет твои скулы, очень трудно все время помнить, что ты феминистка, которая выступает против загрязнения окружающей среды и борется с использованием косметики и химикатов, вредящих планете. Мне совсем не хотелось кого-то обидеть или устроить скандал.
И я все время мысленно твердила себе, что она устроила это все только потому, что любит меня. В смысле бабушка. На самом деле я так не думаю. Мне кажется, бабушка любит меня не больше, чем я ее. Но я себе это постоянно повторяла. И продолжала повторять, когда мы после Паоло отправились в «Бергдорф Гудман», где бабушка купила мне четыре пары обуви, которые стоили практически столько же, сколько стоит достать носок из крошечного желудка Толстяка Луи. Я повторяла это, когда она купила мне охапку одежды, которую я никогда не надену. Причем я ей сразу сказала, что я это не надену, но она просто отмахнулась, типа: «Говори, говори, рассказывай сказки».
Но больше я это терпеть не буду. На мне живого места не осталось после того, как повсюду что-то выщипывали, резали, заполняли, рисовали, отдирали, сушили и увлажняли. Зато у меня теперь есть ногти.
Только меня это совсем не радует. Ни капли. Вот бабушка счастлива, она в бешеном восторге от того, как я теперь выгляжу. Наверное, потому что я больше не похожа на Мию Термополис. У Мии Термополис не может быть длинных ногтей. У Мии Термополис никогда не было белокурых прядей. Миа Термополис не делала себе макияж и не носила обувь от «Гуччи», юбки от «Шанель» и лифчики от «Кристиан Диор» – кстати, они даже не выпускают мой размер, 32А. И я теперь сама не понимаю, кто я такая. Но точно не Миа Термополис.
Она превращает меня в кого-то другого.
И вот я встала перед папой с этой новой стрижкой, от которой у меня голова как головка ватной палочки, и выплеснула на него все накопившиеся эмоции.
– Сначала она задает мне написать сочинение, а потом рвет его в клочки. То учит сидеть, то приказывает обкорнать, а остатки волос выкрасить в другой цвет, потом заставляет приклеить к моим ногтям доски для серфинга. Покупает мне обувь, которая стоит как операция у небольшого животного, и одежду, в которой я похожа на Вики, дочку капитана, из того древнего сериала семидесятых годов «Лодка любви». Ты уж извини, папа, но я не Вики и никогда ею не буду, как бы бабушка ни старалась. Я никогда не стану отличницей, не хочу улыбаться всем подряд и влюбляться на борту корабля. Все это пусть Вики делает, но не я!
Пока я орала, из своей комнаты вышла нарядная, прихорашивающаяся на ходу мама, которая собиралась на очередное свидание. На ней была яркая разноцветная юбка в испанском стиле и блузка с открытыми плечами, длинные волосы развевались за спиной. В общем, она выглядела классно, и папа при виде нее сразу направился к бару.
– Миа, – проговорила мама, продевая в ухо сережку, – никто не требует от тебя быть похожей на Вики, дочку капитана.
– Бабушка требует!
– Бабушка просто пытается тебя подготовить.
– Подготовить к чему? Не могу же я ходить в школу в таком виде! – закричала я.
Мама слегка растерялась.
– Почему?
Господи, ну почему это случилось со мной?
– Потому что, – проговорила я громко и терпеливо, – я не хочу, чтобы в школе кто-нибудь узнал, что я принцесса Дженовии.
– Миа, любимая, они все равно узнают рано или поздно, – покачала головой мама.
Каким образом? У меня все продумано: я буду принцессой только в Дженовии. Сильно сомневаюсь, что кто-нибудь из нашей школы когда-нибудь там побывает, а значит, никто ничего не узнает, и можно не бояться, что меня станут считать уродом вроде Тины Хаким Баба. Ну, по крайней мере, не одним из тех уродов, которых возят в школу на лимузине и сопровождают повсюду телохранители.
– Ну хорошо, – проговорила мама после того, как я выложила ей свои мысли, – а если об этом напишут в газетах?
– С какой стати писать об этом в газетах?
Мама посмотрела на папу. Папу отвел взгляд и глотнул из стакана. Знаете, что он сделал потом? Вы не поверите. Он поставил стакан на стол, вытащил из кармана брюк бумажник от «Прада», открыл его и спросил:
– Сколько?
Я растерялась. Мама тоже.
– Филипп! – воскликнула она.
Но папа продолжал смотреть на меня.
– Я серьезно спрашиваю, Хелен, – сказал он. – Я вижу, что от «Компромисса» мало толку. Единственное, что помогает в таких случаях, это деньги. Так сколько же мне нужно заплатить тебе, Миа, чтобы бабушка могла сделать из тебя принцессу?
– Так вот чем она занимается! – снова завопила я. – Ну в таком случае она все перепутала! Я никогда не видела, чтобы у принцессы были такие короткие волосы, или такие большие ноги, как у меня, или вообще не было груди!
Но папа просто посмотрел на часы. Наверное, спешил куда-нибудь, типа на очередное интервью с блондинкой-телеведущей из «Эй Би Си Ньюз».
– Считай, что обучение тому, как стать принцессой, это твоя работа, – сказал он. – Я буду платить тебе зарплату. Так сколько же ты хочешь?
Я еще больше разоралась о цельности своей натуры, честности и неподкупности, о том, что не променяю свою свободу на службу в частной лавочке. Все это были слова из маминого репертуара. Кажется, она это сразу усекла и попыталась улизнуть, бормоча, что ей надо собираться на свидание с мистером Дж. Папа бросил на нее убийственный взгляд – он умеет это делать ничуть не хуже бабушки, – а потом со вздохом произнес:
– Миа, я готов каждый день жертвовать сто долларов от твоего имени… как там оно называется?.. Ах да, в «Гринпис», пусть спасают китов сколько влезет, лишь бы ты доставила моей маме удовольствие и позволила ей учить тебя, как стать принцессой.
Ну…
Это ведь совсем другое дело. Они будут платить не мне за разрешение перекрасить мои волосы, а каждый день перечислять сто долларов в «Гринпис». Это же триста пятьдесят шесть тысяч долларов в год! От моего имени! Да «Гринпис» просто обязан будет принять меня на работу после окончания школы. К тому времени от моего имени наберется уже миллион долларов!
Или тридцать шесть тысяч пятьсот… Где калькулятор?
Позже в субботу
В общем, уж не знаю, кем там воображает себя Лилли Московиц, но я теперь точно знаю, что она мне не подруга. Никогда не думала, что человек, которого я считала другом, способен поступить со мной так мерзко, как поступила Лилли Московиц. Не могу поверить. И все из-за каких-то волос!
Я бы еще поняла, если бы Лилли обиделась на меня из-за чего-то реально важного, ну там, из-за записи сюжета про Хо. Я все-таки у нее типа кинооператор, а после съемок помогаю монтировать отснятый материал. Если нужно, меня подменяет Шамика, она у нас главный продюсер и, кроме того, подыскивает подходящее место для съемок.
Так что я не удивилась бы, если бы Лилли возмущалась тем, что я пропустила сегодняшние съемки. Тем более что, по ее мнению, Хо-гейт – один из самых важных сюжетов, какие она снимала. Мне-то кажется, что это глупо. Кому нужны несчастные пять центов? Но Лилли такая: «Мы разорвем кольцо расизма, оцепившего магазины всех пяти районов города!»
Ну-ну. Могу только сказать, что пришла к Московицам сегодня вечером и Лилли едва глянула на мою новую прическу, как сразу:
– Господи, что с тобой случилось?!
Как будто я лицо отморозила и нос у меня почернел и отвалился, как у альпинистов во время восхождения на Эверест.
Я, конечно, догадывалась, что народ офигеет от моей прически, поэтому хорошенько вымыла голову, выполоскав из волос весь гель и лак. Кроме того, я смыла макияж, который размазал по мне Паоло, и надела джинсы и конверсы (квадратичная формула уже почти не видна). После этого я решила, что выгляжу как обычно, не считая стрижки, и вообще очень даже неплохо – для меня, конечно.
Но Лилли, оказывается, так не думала.
Ну я сделала вид, что не произошло ничего особенного. Да и на самом деле не произошло – я же не вставила себе грудные импланты, правда?
– Да ерунда, – сказала я, снимая куртку. – Понимаешь, бабушка повела меня к парикмахеру, его зовут Паоло, и он…
Но Лилли настолько обалдела, что даже не дала мне договорить.
– У тебя волосы такого же цвета, как у Ланы Уайнбергер! – выпалила она.
– Ну да, знаю, – сказала я.
– Что у тебя с пальцами? Это что, накладные ногти? Тоже как у Ланы! – У Лилли глаза уже были где-то на лбу. – Господи, Миа! Ты превращаешься в Лану Уайнбергер!
Это было обидно. Во-первых, я в нее не превращаюсь. Во-вторых, даже если бы и превратилась, Лилли всегда сама твердит, что глупо судить о людях по их внешнему виду, главное – то, что у них внутри.
И вот я стою такая у Московицев в коридоре, Павлов радостно носится вокруг меня и прыгает мне на ноги, а я бормочу:
– Да это не я… это бабушка… мне пришлось…
– В смысле пришлось?
У Лилли появилось такое противное выражение на лице. То самое выражение, которое появляется каждый год, когда учитель по физре говорит, что мы должны совершить пробег вокруг пруда в Центральном парке в рамках президентского фитнес-теста. Лилли не любит бегать в принципе, тем более вокруг пруда в Центральном парке (он и правда огромный).
– Ты совсем не можешь за себя постоять? – наехала она на меня. – Ты что, немая? Не в состоянии сказать «нет»? Знаешь, Миа, нам реально надо поработать над твоей уверенностью в себе. У тебя серьезная проблема с бабушкой. Причем, заметь, никаких проблем с тем, чтобы сказать «нет» своей подруге! Мне сегодня была так нужна твоя помощь с Хо, а ты меня подвела. Зато бабушка могла делать что угодно с твоими волосами: захотела – отрезала, захотела – покрасила в желтый цвет…
Не забудьте, что мне сегодня целый день втирали, как плохо я выгляжу, – до тех пор, пока Паоло не взялся за меня и не превратил в Лану Уайнбергер. Теперь, оказывается, с моим характером тоже все плохо.
И я не выдержала. Я сказала: