Я страшно разозлилась на папу за то, что он велел мне идти учиться дальше, и даже обвинила его в том, что это он сам выдал меня Кэрол Фернандес.
Папа оскорбился.
– Я? Не знаю никакой Кэрол Фернандес. – Он бросил подозрительный взгляд на мистера Джанини, который стоял рядом, сунув руки в карманы, и сочувственно слушал наш разговор.
– Что? – изумился мистер Дж., сразу забыв про сочувствие. – Я? Да я про Дженовию впервые узнал только сегодня утром.
– Блин, пап, – вмешалась я, – не думай на мистера Дж. Он тут вообще ни при чем.
Но папа все еще сомневался.
– Кто-то же должен был разболтать прессе… – сказал он крайне неприятным голосом.
Было видно, что он по-прежнему подозревает учителя. Но это никак не мог быть мистер Джанини. Кэрол Фернандес упоминала такие подробности, которые мистер Дж. просто не мог знать, потому что они даже маме неизвестны. Например, про то, что в Мираньяке есть своя взлетная полоса. Я никогда не рассказывала о ней маме.
Но когда я выложила все это папе, он лишь бросил очередной подозрительный взгляд на мистера Дж.
– Ладно, – сказал он. – Я позвоню этой Кэрол Фернандес и узнаю, откуда она брала информацию.
И пока папа занимался выяснением, я оказалась под крылом у Ларса. Серьезно. Совсем как Тина Хаким Баба. Теперь за мной повсюду, из класса в класс, ходил телохранитель. Как будто надо мной мало смеялись.
У меня вооруженное сопровождение.
Я отчаянно пыталась отделаться от него. Я уверяла папу, что способна сама о себе позаботиться. Но он стоял как скала. Объяснил мне, что Дженовия – государство маленькое, но очень богатое, поэтому он не может рисковать тем, что меня похитят и потребуют выкуп, как за того мальчика из «Моей тайной любви». Про «Мою тайную любовь» папа, понятно, не упомянул, поскольку никогда не читал эту книгу.
– Папа, ну кто меня тут похитит? – возмутилась я. – Это же школа!
Но он не слушал. Он спросил у миссис Гупты, можно ли мне ходить с телохранителем, и она ответила:
– Конечно, ваше величество.
Ваше величество! Директриса назвала моего папу вашим величеством! Если бы все не было так серьезно, я бы описалась от смеха.
Одно хорошо – миссис Гупта освободила меня от наказания, заметив, что вполне достаточно и фотографии в «Нью-Йорк Пост».
На самом деле она совершенно очарована моим папой. Он изобразил перед ней такого Жан-Люка Пикара, что просто офигеть, да еще назвал ее «мадам директриса» и рассыпался в извинениях за причиненное неудобство. Папа так выпендривался, что я уж думала, сейчас он ей руку поцелует. А миссис Гупта замужем уже сто лет, и у нее бородавка на носу, и она с радостью проглотила папины комплименты.
Я подумала, захочет ли теперь Тина Хаким Баба сидеть рядом со мной в столовой. Ну, если захочет, нашим телохранителям будет чем заняться: они могут сравнивать разные тактики защиты гражданского населения.
Опять среда, на уроке французского
Пожалуй, надо чаще помещать свое фото на первую страницу «Нью-Йорк Пост». Я резко стала знаменитой.
Прихожу в столовую (Ларсу я велела всегда держаться на пять шагов позади меня, потому что он все время наступал мне сзади на мартинсы), встаю в очередь с подносом, и тут ко мне внезапно подваливает – кто бы мог подумать! – Лана Уайнбергер и говорит:
– Привет, Миа. Не хочешь сесть за наш стол?
Я не шучу. Эта мерзкая лицемерка захотела со мной дружить после того, как я стала принцессой.
Тина стояла в очереди за мной (точнее, за мной стоял Ларс, за Ларсом – Тина, а за ней – ее телохранитель). И что, позвала Лана Тину за свой стол? Конечно, нет. Ведь «Нью-Йорк Пост» не назвала ее «изящной красавицей». Низкие коренастые девчонки – даже те, у кого папа – арабский шейх, – недостаточно хороши для Ланы. Нет, что вы. Рядом с Ланой могут сидеть только чистокровные принцессы из Дженовии.
Меня чуть не вырвало прямо на обеденный поднос.
– Нет, Лана, спасибо, – сказала я. – Мне есть с кем сидеть.
Какое у нее было лицо! Последний раз я видела это потрясенное выражение, когда к ее груди прилип рожок с мороженым.
Наконец мы сели за стол. Тина вяло ковыряла салат. Она не сказала ни слова про принцессу. Зато все остальные, включая заучек, которые обычно вообще ничего не замечают, таращились на наш стол. Это ужасно неприятно. Я чувствовала, как Лилли сверлит меня взглядом. Она пока ничего не сказала, но, думаю, уже все знала. От Лилли никто не скроется.
В конце концов я не выдержала. Опустила вилку с рисом и фасолью и сказала:
– Послушай, Тина. Если ты больше не хочешь со мной сидеть, я пойму.
Ее большие глаза наполнились слезами. По-настоящему. Она покачала головой, и ее длинная черная коса тоже закачалась.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она. – Ты больше не хочешь со мной дружить, Миа?
Теперь растерялась я.
– Что? Конечно, я хочу с тобой дружить. Просто я подумала, может быть, теперь ты не захочешь дружить со мной. Все пялятся на нас, и я понимаю, что тебе это неприятно.
Тина грустно улыбнулась.
– На меня всегда все пялятся, – ответила она. – Из-за Вахима.
Вахим – это ее телохранитель. Они с Ларсом сидели рядом с нами, споря, чей пистолет дальше стреляет, Вахимов «Магнум 357» или «Глок 9 мм» Ларса. Довольно тревожная тема, но они были счастливы, как дети. Еще немного, и они начнут проверять, кто кого победит в армрестлинге.
– Я привыкла к тому, что люди считают меня странной, – сказала Тина. – И я сочувствую тебе, Миа. Ты могла бы сесть с кем угодно в этой столовой, но тебе приходится сидеть со мной. А я не хочу, чтобы ты дружила со мной только потому, что никто другой не дружит.
И тут я страшно разозлилась. Не на Тину, а на всех остальных учеников школы имени Альберта Эйнштейна. Ведь Тина Хаким Баба правда очень хорошая, но никто об этом не догадывается, потому что никто с ней даже не поговорил ни разу, потому что она не очень худая, очень тихая и ходит с телохранителем. Их, видите ли, волнует, когда с кого-то берут на пять центов больше за слойки с гинкго билоба, а когда по школе ходят люди, несчастные оттого, что никто им «здрасте» не скажет и не спросит, как дела, их это не колышет.
Мне стало ужасно стыдно. Всего неделю назад я сама, как ребята вокруг нас, считала Тину уродом. Я старалась скрыть, что я принцесса, именно потому, что боялась, как бы ко мне не начали относиться как к Тине Хаким Баба. Но теперь, познакомившись с Тиной, я поняла, что ошибалась, когда думала о ней плохо.
Я сказала Тине, что не хочу сидеть ни с кем, кроме нее. И нам надо держаться вместе, не только из-за Вахима и Ларса, но и потому что в этой школе все ненормальные. Тина сразу повеселела и принялась пересказывать содержание новой книжки. Эта называлась «Любовь одна навеки», и в ней шла речь про девушку, которая полюбила юношу, а у него был неизлечимый рак. Я заметила, что такое слишком тяжело читать, но она ответила, что уже заглянула в конец – юноша исцелится от неизлечимого рака. Значит, читать можно.
Когда мы убирали за собой подносы, я заметила, что Лилли снова на меня смотрит. Судя по взгляду, она не собиралась извиняться, поэтому я не особенно удивилась, когда позже, на О.О., она продолжила молча есть меня глазами. Борис пробовал с ней заговаривать, но она его даже не слушала, так что он сдался и, захватив скрипку, ушел в подсобку, где ему самое место.
Ну а у меня началось занятие с братом Лилли. Вот примерно так.
Я: Майкл, привет. Я сделала все примеры, которые ты мне задал. Но мне все равно непонятно, почему бы просто не посмотреть расписание, чтобы узнать, во сколько придет в город Фарго, Северная Дакота, поезд, движущийся со скоростью 67 миль в час, если он вышел из Солт-Лейк-Сити в семь утра.
Майкл: Так, значит, принцесса Дженовии? Хм. Интересно, ты собиралась когда-нибудь порадовать общественность этой информацией или предполагалось, что мы должны догадаться сами?
Я: Вообще-то я надеялась, что никто никогда не узнает.
Майкл: Ну это ясно. Только непонятно почему. Что в этом плохого?
Я: Ты что, шутишь? Да все плохо!
Майкл: А ты читала статью в сегодняшнем номере «Нью-Йорк Пост», Термополис?
Я: Еще чего. Даже не собираюсь читать эту дрянь. Не знаю, что вообразила о себе эта Кэрол Фернандес, но…
Тут в разговор встряла Лилли. Больше не могла молчать.
Лилли: Значит, ты не в курсах, что принц Дженовии – одним словом, твой отец – стоит, включая недвижимое имущество и коллекцию произведений искусства во дворце, более трехсот миллионов долларов?
Совершенно очевидно, что Лилли, в отличие от меня, прочитала статью в «Нью-Йорк Пост».
Я: Э-э…
Что?! Триста миллионов долларов? А я получаю какие-то несчастные сто долларов в день???
Лилли: Интересно, сколько денег из этой суммы было нажито непосильным трудом и потом простого рабочего?
Майкл: Учитывая, что народ Дженовии традиционно никогда не платил налоги на движимое и недвижимое имущество, я бы сказал, что нисколько. Лилли, что с тобой?
Лилли: Если ты готов примириться с излишествами, которым предается монархия, то на здоровье, Майкл. Но, по-моему, это отвратительно – иметь триста миллионов долларов, когда мировая экономика порвана в клочья, особенно если ты ни дня не работал, чтобы их получить!
Майкл: Извини, конечно, Лилли, но, насколько мне известно, отец Мии очень много трудится на благо своей страны. После вторжения в страну войск Муссолини в тысяча девятьсот тридцать девятом году дедушке Мии пришлось заключить договор с Францией. Независимое государство Дженовия обязалось во всем поддерживать политические и экономические интересы Франции, а взамен получило защиту французских военно-морских сил. Это могло полностью связать руки не очень опытному политику, но отец Мии научился ловко обходить договор в интересах своей страны. В результате в Дженовии самый высокий уровень образования и грамотности в Европе, самая низкая младенческая смертность, самый низкий уровень инфляции и безработицы в Западном полушарии.