Я только глаза таращила на Майкла. Вау. Ну почему бабушка не рассказывает мне ничего такого на принцессоведении? Эта информация реально может пригодиться, в отличие от того, в какую сторону наклонять тарелку с супом во время еды. Я должна научиться защищать себя от зловредных антироялистов вроде моей бывшей лучшей подруги Лилли.
Лилли (Майклу): Заткнись. (Мне.) Я смотрю, ты уже, как послушная девочка, повторяешь их популистские пропагандистские лозунги.
Я: Я? Но это Майкл…
Майкл: Блин, Лилли, да ты просто завидуешь и бесишься.
Лилли: Ничего подобного!
Майкл: Конечно, бесишься. Бесишься, потому что она подстриглась, не посоветовавшись с тобой. Бесишься, потому что, когда ты перестала с ней разговаривать, она сразу нашла новую подругу. И ты бесишься, потому что Миа не кинулась делиться с тобой своей тайной.
Лилли (Майклу): ЗАТКНИСЬ!
Борис (выглядывая из подсобки): Лилли, ты что-то сказала?
Лилли: Я СКАЗАЛА НЕ ТЕБЕ, БОРИС!
Борис: Извини. (Скрывается в подсобке.)
Лилли (совершенно разъяренная): Блин, Майкл, с чего это ты вдруг бросился защищать Мию? Интересно, ты сам понимаешь, что твои логически верные аргументы имеют не столько интеллектуальную, сколько чувственную подоплеку?
Майкл (почему-то краснея): А ты хочешь сказать, что твои гонения на Хо имеют интеллектуальную подоплеку? Или это скорее бурный приступ тщеславия?
Лилли: Твой аргумент недостаточно обоснован.
Майкл: Я пришел к нему эмпирическим путем.
М-да. Майкл и Лилли очень умные. Бабушка права: мне необходимо обогащать свой словарный запас.
Майкл (мне): И что, теперь этот парень (показывает на Ларса) будет всегда и везде за тобой ходить?
Я: Да.
Майкл: Что, прямо везде-везде?
Я: Везде, кроме туалета. Он ждет снаружи.
Майкл: А если тебя пригласят на свидание? Например, на танцы в День культурного многообразия в эти выходные?
Я: Этот вопрос на повестке не стоит, поскольку никто меня не приглашал.
Борис (выглядывая из подсобки): Прошу прощения, но я тут смычком случайно опрокинул бутылку с резиновым клеем, и здесь невозможно дышать. Могу я теперь выйти?
Весь класс: НЕТ!
Миссис Хилл (заглядывает в класс из коридора): Что за шум? Мы в учительской уже собственных мыслей не слышим. Борис, что ты делаешь в подсобке? Выходи немедленно. Все остальные живо за работу!
Надо будет внимательно прочитать статью в сегодняшней «Нью-Йорк Пост». Триста миллионов долларов? Столько же, сколько Опра заработала за прошлый год!
Если мы такие богатые, почему же в моей комнате черно-белый телик?
Не забыть: посмотреть значение слов «эмпирический» и «подоплека».
Среда, вечер
Теперь понятно, почему папа так разозлился из-за статьи этой Кэрол Фернандес! Когда мы с Ларсом вышли из школы после дополнительного занятия, весь двор был забит репортерами. Я не шучу. Как будто я убийца, или знаменитость, или типа того.
Мистер Джанини, который вышел нас проводить, сказал, что репортеры подтягивались весь день. Стояли трейлеры телевизионных каналов «Нью-Йорк 1», «Фокс Ньюз», «Си-эн-эн», «Энтертейнмент Тунайт» – да какой ни назови. Репортеры пытались брать интервью у всех учеников школы имени Альберта Эйнштейна, расспрашивая, знакомы ли они со мной. (Хоть какая-то польза от того, что я никогда не была школьной знаменитостью: вряд ли репортерам удалось найти хотя бы одного человека, который смог меня вспомнить. И уж точно никто не узнает меня в лицо после того, как я сделала стрижку.) Мистер Джанини сказал, что миссис Гупте пришлось вызвать полицию, поскольку наша школа является частной собственностью, а репортеры разгуливали тут как у себя дома, кидали окурки на ступени, мешали проходить, опирались на Джо и остальное имущество. Одним словом, вели себя в точности как некоторые школьные знаменитости, ошивающиеся во дворе после уроков, – только из-за них миссис Гупта полицию почему-то не вызывает. Наверное, они тут платно учатся.
И, кажется, я теперь понимаю, что чувствовала принцесса Диана. Едва мы с Ларсом и мистером Джанини вышли на улицу, репортеры кинулись на нас толпой, размахивая микрофонами и вопя: «Амелия, улыбнись!» и «Амелия, каково это: проснуться утром ребенком из неполной семьи, а вечером лечь спать принцессой с состоянием в триста миллионов долларов?»
Я испугалась. Даже если бы я очень захотела, все равно не смогла бы ответить на все вопросы, потому что не понимала, кому в какой микрофон отвечать. Кроме того, я ничего не видела из-за вспышек фотокамер, которые совали мне чуть ли не в лицо.
И тогда Ларс взялся за дело. Видели бы вы его в этот момент. Он буркнул, чтобы я не отвечала ни на какие вопросы, обхватил меня за плечи с одной стороны и велел мистеру Джанини обхватить меня с другой. Не представляю как, но мы, низко пригнув головы, пробились сквозь все фотоаппараты, микрофоны и цепляющихся за них людей. Ларс запихнул меня в папину машину и заскочил следом. Вот и пригодился опыт, полученный им в израильской армии. (Я слышала, как Ларс рассказывал Вахиму, где он научился владеть автоматом узи. Представляете, оказалось, что у наших с Тиной охранников есть общие друзья. Наверное, все телохранители проходят обучение в одном и том же центре в пустыне Гоби.)
Ларс захлопнул дверцу и крикнул: «Гони», и парень за рулем ударил по газам. Я видела его в первый раз, но рядом с ним на переднем сиденье сидел мой папа. И вот: визг тормозов, машина набирает ход, повсюду сверкают фотовспышки, репортеры кидаются на ветровое стекло, чтобы сделать снимок получше, а папа мне так невозмутимо:
– Ну, Миа, как прошел день?
Жесть!
Я решила не отвечать. Обернулась назад, чтобы помахать мистеру Дж., а он уже почти утонул в море микрофонов. Но он ни с кем не разговаривал, только размахивал руками, пытаясь пробиться через толпу. Ему надо было на метро, на поезд «Е», чтобы добраться до дома.
Мне стало его жалко. Ну да, он целовался с мамой, но он был хороший человек и не заслуживал быть затоптанным репортерами.
Я сказала папе, что надо нам было подвезти мистера Дж. домой, но он только сердито напыжился и начал дергать ремень безопасности.
– Черт бы побрал эти штуковины, – бормотал он, – вечно они меня душат.
Тогда я спросила, в какую школу я теперь буду ходить. Папа уставился на меня как на сумасшедшую.
– Ты же сказала, что хочешь остаться в школе Альберта Эйнштейна! – нервно вскрикнул он.
Я ответила, что это было до того, как Кэрол Фернандес устроила мне каминг-аут. Папа спросил, что я имею в виду, и пришлось объяснить: это когда в газете, или по телевидению, или в каком-нибудь популярном журнале на всю страну объявляют о твоей ориентации без твоего ведома. Ну а в моем случае сообщили не об ориентации, а о том, что я принцесса.
Папа объяснил, что я не могу перейти в другую школу только из-за того, что меня во всеуслышание назвали принцессой. Мне придется по-прежнему ходить в школу Альберта Эйнштейна, а Ларс будет меня сопровождать и защищать от журналистов. Я поинтересовалась у папы, кто же будет его возить, и он указал на нового водителя – Ханса.
Тот кивнул мне в зеркало заднего вида и сказал «Привет». А я спросила:
– Ларс теперь все время будет ходить за мной по пятам?
А если я пойду в гости к Лилли? Ну, если бы мы еще дружили.
И папа ответил, что Ларс пойдет вместе со мной.
Значит, я больше никогда никуда не смогу пойти одна.
И тут меня понесло. Откинувшись на заднее сиденье и чувствуя, как на лице то и дело отражаются красные огни светофоров, я заявила:
– Ну все. Хватит. Я больше не хочу быть принцессой. Можешь забрать свои сто долларов в неделю и отправить бабушку обратно во Францию. Я отказываюсь.
– Ты не можешь отказаться, Миа, – устало проговорил папа. – Сегодняшняя статья отрезала тебе путь к отступлению. Завтра твое лицо будет на страницах всех газет Америки, а может быть, и всего мира. Все узнают, что ты принцесса Дженовии Амелия. И, кроме того, ты не можешь перестать быть тем, кто ты есть.
Наверное, настоящие принцессы так не поступают, но я проплакала всю дорогу до «Плазы». Ларс одолжил мне свой носовой платок, и я ему очень благодарна за это.
Опять среда
Мама считает, что Кэрол Фернандес узнала все от бабушки.
Не хочу верить, что бабушка могла так поступить – разболтать газете про мою личную жизнь, и это при том, что я здорово отстаю по принцессоведению. Спорим, теперь от меня потребуют, чтобы я постоянно вела себя как принцесса. В смысле как настоящая принцесса. А бабушка еще даже не добралась до самого важного – ну там, как ловко отшивать в спорах всяких злобных противников монархии вроде Лилли. Пока бабушка научила меня только, как правильно сидеть, одеваться, пользоваться вилкой для рыбы, обращаться к старшему обслуживающему персоналу во дворце. Еще – как благодарить и отказываться от чего-либо на семи языках, как готовить сайдкар, и немного теории марксизма.
Ну и какая мне от всего этого польза?
Но мама твердо убеждена, что это бабушка, и ее не собьешь. Папа ужасно злился, но мама не дрогнула. Она твердила, что только бабушка могла разболтать все Кэрол Фернандес, папе достаточно спросить, и он все узнает.
Папа спросил, но не бабушку, а маму. Он спросил, почему маме не приходит в голову, что проболтаться журналистке мог мамин дружок. Спросил – и, думаю, тут же пожалел об этом. Потому что у мамы стали такие глаза, какие бывают, когда она в бешенстве. Такие глаза у нее были, когда я рассказала ей, как один дядька на Таймс-сквер тряс передо мной и Лилли сами знаете чем, когда мы снимали очередной сюжет для шоу. Мамины глаза тогда сузились так, что превратились в крошечные щелки. А затем, я и оглянуться не успела, а она уже натянула пальто и кинулась на улицу, чтобы надрать задницу тому психу.