В любви творческая сила, потому что она создает будущее – детей…
Люди так часто изображают ее аллегорическими фигурами, женщинами в разных позах. Я бы выбрала проще – нарисовала бы толпу детей. В них будущее человечества, которое создает жизнь. Почему не избрать ребенка эмблемой будущего? Жизнь – творчество, которое поддерживается надеждой…
И на пороге двадцатого века – мысли летят к родине.
Увижу ль я, друзья, народ не угнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли, наконец, прекрасная заря?
3 января 1901 г.
Мы кончали обед, когда madame Dores вызвала меня в коридор.
– Вас спрашивает какая-то дама.
Пожилая особа, в скромном черном платье и такой же шляпе поднялась со стула.
– Je viens de la part de monsieur Lencelet47.
– Voulez-vous bien me suivre, madame48.
Ей пришлось подняться на третий этаж. Я затопила печку, зажгла лампу и стала приготовлять чай, не без любопытства рассматривая свою гостью.
Пышные волосы с проседью обрамляли ее еще свежее симпатичное лицо с живыми, голубыми глазами. По всему внешнему ее виду можно было заключить, что она небогата, вернее всего вдова.
Она заговорила первая просто и непринужденно.
– Я пришла к вам от г-на Lencelet. Он иногда посылает меня к своим больным. Так и теперь он сказал: Marie – есть у меня одна пациентка – молодая девушка – сходите к ней… Вот я и пришла.
Она ласково взглянула на меня, и лицо ее осветилось доверчивой детской улыбкой.
И я невольно улыбнулась ей в ответ.
– Вы очень добры.
– О, полноте. Я вполне понимаю, как ужасно быть больной на чужой стороне. Но вы главное – ободритесь. Не падайте духом, не поддавайтесь печальным мыслям, и тогда у вас легче будет на душе. Вы студентка?
– Да.
– Вы знаете библиотеку Св. Женевьевы?
– О конечно.
– Я тоже там бываю.
– Что же вы там изучали? – спросила я осторожно, не без некоторого недоумения, так как по внешнему виду моей гостьи уже никак нельзя было думать, что она студентка или писательница, – а почти все немногие женщины, посещающие эту библиотеку, принадлежат именно к этим двум классам.
– А мне нужны были книги и словари… я изучала дагомейское наречие.
– Это зачем же? – от всей души изумилась я.
– Знаете ли, на выставке была колония – des petits nègres de Dahomey49. Я с ними познакомилась и в течение шести месяцев выставки бывала у них ежедневно. Это было очень интересно. Сначала мы не могли разговаривать, а объяснялись просто жестами. Потом они выучили меня говорить несколько слов по-ихнему, потом я догадалась – сама пошла в библиотеку Св. Женевьевы, спросила там словари и грамматику… так и научилась немножко, чтобы понимать их. Я приходила к ним в колонию с работой, садилась, – около меня собирались женщины и дети. Я учила их шить, вязать, рассказывала им священную историю… Ах, как они меня любили! Вы себе представить не можете, как нам жаль было расстаться! Они звали меня к себе в Африку, обещали отвести самое лучшее жилище, только бы я приехала.
Я с интересом смотрела на добрую даму. То, что она говорила, было так просто и… оригинально. Сколько народу бывало на выставке, и вот нашелся человек, который увидел в неграх не простой выставочный материал для зрелища, а существо с живыми человеческими интересами.
«Скрыл Бог от премудрых и открыл младенцам», – вспомнилось мне когда-то и где-то читанное изречение. Эта простая женщина бессознательно давала дикарям тот свет цивилизации, которым так любят оправдывать колонизаторы свои вторжения со штыками и пушками в дебри Африки. И я живо, всем сердцем чувствовала в этой женщине ту непосредственную доброту, сердечность, которой так часто не хватает умным, ученым людям – и мне стало отраднее и легче на душе. А она продолжала:
– Да вот, что хотите, – mais ils sont très sympathiques tout de même ces petits nègres50. И я к ним очень, очень привыкла, и ужасно жалею, что они уехали.
Она вздохнула и замолчала.
– Отчего же бы вам к ним не съездить? – пошутила я.
– Ах, что вы! это невозможно! Такое путешествие… и дорого, и боюсь я моря…
Тем временем большой чайник вскипел на спиртовой лампочке, и я предложила ей чаю.
– Oh, comme c’est bon, – le thé russe!51 Наш французский чай никуда не годится в сравнении с вашим! Он дорогой здесь, в Париже, и к сожалению, не всем доступен…
– Вы здесь живете одна? – наконец решилась я спросить, считая неловким и неудобным расспрашивать, кто она такая, откуда и чем она занимается.
– О, нет. У меня есть дочь – четырнадцати лет. Очень веселая и добрая, – учится в школе. Ее зовут Жанна. Я, знаете ли, даю ей религиозное воспитание – это такая опора для женщины.
Мне всегда был ненавистен подобный взгляд на религию. Наша мать, сама не верующая ни во что, кроме денег – держалась его с нескрываемым цинизмом, насильно посылая нас, дочерей, когда мы были детьми, в церковь, предоставляя сыновьям полную свободу совести. Но эта женщина была трогательно наивна в простоте и доброте души своей. И я спросила только:
– Почему же?
– Потому что жизнь женщины более трудна; ей нужна опора, поддержка, утешение… Все это она находит в религии. К счастью, у моей Жанны прекрасный веселый характер, она всегда и всем довольна. Мы живем с ней в двух комнатах. Одна гостиная, другая спальня. Вот и теперь – приду от вас – как приятно сознавать, что ляжешь в теплую нагретую постель.
– Чем же можно нагревать постель? – удивилась я.
– А кувшинами с горячей водой. Видали вы такие белые глиняные? Мы кладем их в ногах… вот постель нагревается.
Я не могла удержаться от смеха. Здесь так холодно в домах зимою, такая отвратительная система топки: камины вовсе не нагревают комнаты, тепло только пока топишь, печки выдвижные – немногим лучше. Все мерзнут зимою, и эти усилия нации во что бы то ни стало согреть хоть постель – казались мне такими смешными.
– Однако я долго у вас засиделась, – сказала добрая дама, поднимаясь с места. – Уже скоро десять. Мне еще минут двадцать ходьбы до дому.
– Далеко вы живете?
– Нет, – тут на Avenue d’Orléans, позвольте я вам напишу свой адрес – M-me Blanchard – 5 Rue Brézin – написала она неверным детским почерком.
– Если что вам понадобится – напишите… Ну а теперь спать пора… bonsoir mademoiselle52.
– Bonsoir, madame53.
Посещение этой дамы, действительно, как-то развлекло меня, и стало легче на душе.
7 января
Сегодня на лекции в Collège de France, в узком коридоре, среди массы публики, мне бросилась в глаза фигура высокой, стройной красавицы. Я узнала ее. Это была Сорель.
Помню, как четыре года тому назад, будучи уже на последнем курсе, – она вошла в нашу аудиторию первого курса, и мне показалось, точно сильный солнечный луч осветил ее. Мы тогда же познакомились. Потом она кончила, и я не теряла ее из виду; недавно слышала от кого-то, что она вышла замуж за журналиста Сорель. И теперь мы встретились здесь. Я нерешительно подошла к ней.
– Здравствуйте, Сорель, узнали меня? Мы были вместе на курсах.
Она приветливо улыбнулась.
– Как же, как же, помню… только фамилию вашу забыла.
– Дьяконова.
– Давно вы приехали сюда? Куда поступили?
– Около двух месяцев; поступила на юридический факультет.
– И я тоже думаю, на будущий год. Теперь у меня ребенок, сама кормлю, некогда. Заходите к нам, пожалуйста, вот адрес.
И Сорель написала его на визитной карточке.
Лекция началась, и мы сели в разных концах залы. Я очень обрадовалась этой встрече: все-таки хоть отчасти свой человек. С моего курса никто не уехал за границу.
12 января
Как тянется время! Дни не идут, а ползут один за другим – ужасные, серые, тоскливые… Не хочется никуда идти. Понемногу перестаю посещать свой факультет. Он здесь убийствен: все мало-мальски интересные курсы по наукам общественным, экономическим – отнесены на докторат. На нашем первом курсе – читаются только политическая экономия, история права, конституционное, гражданское право. Ни истории философии, ни энциклопедии права, как у нас в России… Мальчики-студенты – почти все сплошь буржуа, чистенькие, элегантные, практичные, дельцы уже со школьной скамьи. Я пока еще не познакомилась ни с кем из них. Каждый студент юридического факультета имеет право на карточку факультета es-lettres54 – в Сорбонну.
А там лекций такая масса, что растеряться можно – и не знаешь, куда идти, кого слушать.
Я первое время столько бегала по этим лекциям… Теперь напало такое отвращение ко всему, такая апатия, усталость.
Хожу на электризацию в Сальпетриер, – только не три, а два раза в неделю, – по средам и пятницам, а в понедельник как раз в этот час читает историю искусств Лемоннье. Я всегда хожу его слушать… очень люблю искусство.
Искусство необходимо мне, оно точно существенная часть моего существа.
А между тем, я в художественном смысле очень мало образована, как все русские. Но что-то такое инстинктивно влечет меня к старинным вещам, гравюрам, книгам, к старинному жанру… и я подолгу засматриваюсь на старую итальянскую живопись. Люблю Тальера, люблю фламандцев; люблю подолгу всматриваться в эти изображения повседневной обыденной жизни, и воображение переносит в прошлое – воссоздает его, и люди становятся как живые. Так лучше понимаешь историю. Десятки лекций не стоят прочтения одного старинного документа, старинных гравюр. Ведь главное что? уметь понять, уметь перевоплотиться в этих исчезнувших людей, и тогда вся эта прошлая жизнь станет понятной, а также и то, почему они жили, думали, действовали так, а не иначе.
На лекциях Lemonnier показывает массу фотографий, гравюр, книг, и я не в силах отказаться от этого удовольствия. А заниматься серьезно все же не могу… сил нет.