Aussi terminerai-je en vous disant: vous n’êtes responsable de rien, même pas des pensées qui vous accablent, mêmes pas du désir de suicide que vous avez, – car vous ne savez ni ne pouvez faire que vous soyez autre que vous même. Si vous devez vous sacrifier, vous le ferez, si vous devez – vivre – vous vivrez. Le seul moyen que je connaisse pour vous d’arriver à employer votre énergie et votre activité c’est de travailler sans vous poser la moindre question sur vos futures destinées, ni sur votre avenir. Quand vous êtes venue en France, vous ne saviez pas plus qu’aujourd’hui ce que devait être l’avenir et cependant vous y êtes venue: eh bien, faites maintenant ce que vous avez fait а cette époque: agissez et ne vous posez pas tant de questions inutiles, on ne devient maître de soi-même que quand on sait ne pas tenir compte de soi-même.
Veuillez croire, mademoiselle, que mes sincères souhaits pour votre retour à l’équilibre ne sont pas seulement une vaine formule de politesse destinée а terminer cette lettre. Votre bien dévoué
Lencelet.
15 Aout 1901157.
Какое холодное, разумное письмо! И как хорошо написано. Таким слогом, каким владеет здесь всякий обыкновенный, образованный человек, у нас пишут только немногие талантливые писатели…
Несмотря на то, что все это письмо – одно бесстрастное, отвлеченное рассуждение, каждое слово, каждая буква в нем – дороже мне всех сокровищ мира.
Только… немного поменьше бы рассуждения, побольше инстинктивного движения сердца. Я была бы счастлива уже и тем, что в его душе есть симпатия ко мне; но даже и этого нет… и к чему только подписался он «votre bien dévouй»?158
О, если бы он действительно был таким!..
18 августа, воскресенье.
Зачем только я написала ему?! Теперь все декорации, которыми я так тщательно загораживала от себя действительность, – разрушены. Ни новые места, ни новые впечатления – не отвлекают меня теперь от мысли о нем… Одиночество в стране, где не знаешь языка, еще страшнее, – все чаще и чаще думаю о Франции… Что мне делать, что мне делать?!!
19 августа, понедельник.
Немец устроил глупую историю. Поехал за мной сюда, преследует ревностью. Я рассердилась и указала на дверь. Нет, решительно – надо уехать отсюда.
Вот каково так мало знать жизнь и мужчин и быть вечно погруженной в книги, как я! Готовясь к экзаменам – и не заметила, что мальчишка за мной ухаживает, думала – ничего серьезного, а вышло вон что, – и Париж он бросил, и сюда поехал, и чуть с ума не сходит. Еще, пожалуй, история выйдет.
Нет, устала я и от Лондона, и от этой глупости… Уеду куда-нибудь в провинцию, на берег моря, – там отдохну. Только выберу сторону поближе к Франции.
Недалеко от острова Уайта есть курорт Barnemonth, говорят – очень красивая сторона. Вблизи – маленький, городок Southborne on Sea, там можно отлично и недорого устроиться на берегу моря. Вот туда и поеду…
Southborne on Sea, 23 августа.
Из окна моего деревянного коттеджа открывается спокойный английский пейзаж: деревья на зеленой лужайке; белая лента безукоризненной шоссейной дороги, обсаженная с обеих сторон кустами ежевики, протянулась передо мной; кругом – красивые домики с неизбежным садиком впереди. Море – в четверти часа ходьбы. Везде тишина, но не мертвая тишина нашей русской провинции, а скорее спокойствие: дорога очень оживлена – часто проходят автомобили, омнибусы, ездят торговцы, велосипедисты, словом – она действительно служит путем сообщения.
Живу теперь очень спокойно и однообразно: занимаюсь по-английски, купаюсь в море, помогаю своей хозяйке – миссис Джонсон – в работах на огороде.
Узнала, что по соседству живет друг великого писателя. Я была в восторге. Вот-то интересно познакомиться! Наверное, это человек выдающийся по умственным и душевным качествам.
Наверное, в его обществе можно забыть о многом и многому научиться.
25 августа, воскресенье.
Сегодня миссис Джонсон разоделась по-праздничному и что-то начала мне объяснять. Я никак не понимала.
Она подвела меня через дорогу к цветной афише, приклеенной на стене, и я прочла, что сегодня в Christchurch’e выставка садоводства и огородничества, всего один день. Я тотчас же изъявила свое согласие сопровождать мою хозяйку, и мы отправились вместе с ней и ее подругой в Christchurch. Это небольшой соседний город, один из самых красивых в Англии. Там могила Шелли.
Выставка помещалась в очень живописном уголке – среди развалин старого замка, обвитых плющом; на свежей зеленой траве были раскинуты белые палатки. Там в образцовом порядке на тарелках были разложены фрукты, овощи, цветы в горшках и вазах. Публика толпилась перед ними. Я мало что понимаю в сельском хозяйстве, и не будучи в состоянии оценить достоинств выставленных предметов – любовалась их красотой.
Когда стемнело – началась оригинальная, еще невиданная мной игра: женщины стали в круг, держась за руки; молодые люди прохаживались в этом кругу, бросая на плечо то той, то другой пучок ниток, и тотчас же убегали. Девушки гнались за ними – те, конечно, давали себя поймать, и дело кончалось поцелуями. Очевидно, здесь игра эта одна из самых любимых: она не прекращалась почти весь вечер, и чем более темнело, тем становилась оживленнее.
Я стояла, смотрела и думала, что в этой игре есть свой raison d’être159 для женщин: ведь сколько англичанок осуждено на безбрачие! – для многих из них эта игра представляет иллюзию романа: под покровом темной ночи так приятно и поэтично очутиться в сильных объятиях.
Но сама в круг не шла. Моя хозяйка – молодая женщина, и ее подруга – уже не молодая девушка, были в полном упоении от этой игры. Им то и дело летели на плечи белые пучки ниток, они убегали, ловили и возвращались на свое место все розовые и запыхавшиеся от бега и поцелуев.
И помирая со смеху, миссис Джонсон и мисс Эдит тащили меня в круг.
Я энергично мотала головой и всячески выражала свое несогласие, но с двумя сильными женщинами трудно было сладить. Их, очевидно, очень забавляла мысль – как иностранка будет участвовать в их игре, и они, смеясь, втащили меня в круг.
Через минуту на плече моем лежал пучок ниток – высокий красивый юноша потихоньку убегал, оглядываясь на меня. Мне быстро выпустили руки и толкнули меня вперед. И я вмиг очутилась в объятиях юноши. Его голова наклонилась…
– Да ведь этак и в самом деле он меня поцелует! – и изгибаясь, как змея, я высвободилась и выскользнула из его рук, так что он успел поцеловать только газ на моей шляпе.
Раздался громкий смех… хохотали все окружающие; юноша ничего не понимал… миссис Джонсон говорила что-то, я никак не могла понять. Если бы я свободно объяснялась по-английски, я сказала бы ей, что лично для себя нахожу такую игру вдвойне излишней: во-первых – не имею никакой надобности заменять мимолетными поцелуями настоящие романы, которых у нас в России нельзя сказать, что нет, – у нас мужчин достаточно, а во-вторых – мне казалось унизительным сознание, что меня выбирает мужчина… еще если бы я выбрала его – тогда так. А то вечная женская пассивность! вечно нас выбирают и мы лишь следуем желанию того, кто удостоил нас этой чести…
26 августа.
Я очень люблю русскую одежду и никогда не расстаюсь с ней. Летом, да особенно на работе в поле – что может быть удобнее сарафана?
И к большему удовольствию англичан, я надела его, и теперь меня всюду провожает одобрительный возглас: very, very nice160!
В темноте ночи, возвращаясь домой, часто слышишь привет: good night!161
Гортанные звуки на мгновение нарушают общее безмолвие и гармонично сливаются с ним; темная фигура проходит мимо… и что-то хорошее шевелится в душе от этого приветствия. На минуту соединяешься с неизвестным братом по человечеству и от всей души отвечаешь тоже: good night!
28 августа, среда.
Познакомилась со своими питерскими соотечественниками.
«Друг великого человека!» – уже одно это облекает личность каким-то ореолом: ведь когда солнце отражается в воде, то она блестит так, что глазам больно…
И я была вся полна ожиданием увидеть существо высшего порядка.
Он встретил меня просто и приветливо.
– Очень приятно познакомиться. Вы где же учитесь?
– В Париже, на юридическом факультете.
– Это почему же вы избрали себе такие науки?
– Я хотела бы быть адвокатом.
– А-а… мужиков обирать будете?
Я была озадачена и обижена.
– Ну, перестань, пожалуйста, – видишь, как ты смутил барышню, – примирительно заметила жена его, уже немолодая, замечательной красоты женщина.
Я горячо стала доказывать ему, что у нас, юристок, и в мыслях нет замышлять что-либо против мужика, что мы, наоборот, хотим идти к нему навстречу, развивать в деревнях подачу юридической помощи населению; что, кроме того, я лично хочу отстаивать право женщины на самостоятельное существование, чтобы она имела те же гражданские права, как мужчина.
– К чему права?
– Если отрицать всякое право вообще – то, конечно, да, но мы живем не в мире грез, и женщине, при ее юридическом неравноправии, куда как трудно бороться с тяжелою действительностью. Мы одинаково рождаемся на свет, хотим жить, а в беспощадной борьбе за существование – как мы вооружены – позвольте спросить? Вот я и высшие курсы кончила, а прав у меня – все равно никаких. Даже заведовать учебной частью в женской гимназии не могу – на это есть директор, хотя я образована не менее его…
Он слушал молча, и мне казалось, что слова мои для него звучат чем-то странным, – точно все, о чем я говорила, имело самое ничтожное значение. Потом разговор принял менее острую форму – перешел на Париж, на университет, студентов…
Я все-таки осталась очень довольна. Наверное, когда рассмотрю его поближе, и увижу в нем то необыкновенное, что привлекло к нему сердце великого писателя земли русской.
31 августа, суббота.