14 января, вторник.
Три дня пролежала в постели, – стало лучше. Сегодня получила приглашение от Декурсель прочесть реферат об учащихся женщинах в России – у нее соберутся несколько приятельниц. Это меня взволновало: м.б. я ослабела настолько, что придется отказаться.
Ужасный обруч снова стискивает голову. Пошлю ему телеграмму с оплаченным ответом: можно ли принять Valer. d’ammoniaque? Из гордости я не хотела больше обращаться в нему. И когда увидела себя вынужденной сделать это – писать petit bleu271 – рука моя дрожала…
15 января, среда.
Ответа не получила; что ж это значит? От волнения и ожидания голова так разболелась, что я послала Полине телеграмму – не ждать меня.
16 января, четверг.
Только сегодня, в два часа, увидела серый конверт со знакомым почерком. На элегантной серой карточке я читала:
Mademoiselle.
Il m’a été impossible de lire votre télégramme, que je n’ai d’ailleurs reçu que ce matin, n’étant pas allé à Boucicaut lundi et mardi. Si vous avez à me dire quelque chose de particulièrement pressé je vous prie de venir chez moi demain jeudi de cinq à six.
Croyez, mademoiselle, à mes sentiments les meilleurs.
Mercredi, 15 Janvier.
E. Lencelet272.
И внизу адрес: 5, Rue Brézin… Идти или не идти? Но одна мысль, что я увижу его, войдя в этот дом, мимо которого столько раз проходила – решил вопрос…
Я получила это письмо, когда отправлялась в Брока. Там m-elle Angéle сказала:
– Est-ce qu’il y a déjà longtemps que vous n’avez vu m-r Lencelet273.
– Oh, oui, je ne me rappelle plus274, – ответила я равнодушно.
– Il revient chez nous au mois de mai… chez le docteur Drock. Il sera chef du laboratoire, il remplacera monsieur Durbal, qui s’en va chez «Les Enfants Malades»…275
Я сделала вид, что спешу к madame Delavigne, и вскоре простилась с ней.
Вернувшись домой, я быстро приготовила туалет в комнате хозяйки. Она с удовольствием помогала мне, восхищаясь мной в черном костюме.
– Вы стали совсем парижанка. О, да как вы изящны!
– Вы прекрасны, дитя мое; так приятно видеть хорошеньких, молодых девушек… – вдруг продребезжал старческий голос ее мужа, стоявшего у камина.
Нет ничего трогательнее старости, благословляющей молодость. Великое дело уметь уходить от этой жизни без озлобления, с чувством всепрощения, примирения с неизбежными горестями, – и на закате дней с удовольствием смотреть на молодежь, которая и создаст будущее.
Я возвратилась к себе в комнату. Еще рано: не надо приходить точно в пять, лучше позже, а то он подумает, что я очень спешила. И, сидя против часов, я стала ждать… Как медленно движется стрелка! Я беру книгу и с нетерпением читаю несколько страниц…
Уже пять часов! Я набросила пелерину и быстро вышла. Бульвар Араго, Denfert Rochereau, Avenue d’Orléans, наконец, вот она Brézin! вот № 5… ложа консьержа.
– Monsieur Lencelet?
– 4-me au-dessus de l’entresol276.
Пятый этаж и в рабочем квартале. Очевидно, он сын мелкого чиновника, что называется «petit bourgeois»277, из семьи, где годовой бюджет рассчитан до последнего сантима, где все «corvéable»278 – снаружи, и родители «il faut faire des sacrifices pour élever les enfants»279. Быть может, он опора семьи, будущая радость родителей, при виде того, что он «arrivé»280.
И я ощутила какое-то невыразимое удовольствие оттого, что он не окружен внешним блеском обстановки: так лучше, естественнее, – в богатом человеке всегда есть нечто постороннее, происходящее от сознания превосходства своего материального положения над простыми смертными.
Было бы еще лучше и поэтичнее, если бы он жил совсем бедно, как наши русские студенты. Но в Париже таких не водится…
Со странным чувством поднималась я по лестнице. Каждая ступенька, каждый шаг приближал меня к нему. Ведь он ежедневно проходит по этой лестнице…
Я позвонила. Сердце страшно забилось и замерло. Дверь отворила маленькая кривая женщина с носом луковицей.
Я испугалась: неужели он окружен такими уродами? и дрогнувшим голосом спросила: – Monsieur Lencelet?
– La porte à gauche281.
Экая бестолковщина! Консьерж сказал – la porte en face282 – чего – лестницы, или же меня самой? Оказалось, против лестницы. У дверей стояли три раскрытые бутылки из-под молока… Я снова позвонила. Он отворил сам.
– Bonjour, mademoiselle. Entrez par ici283.
В комнате топилась печка; у окна на большом круглом столе лежали книги, склянка с клеем, корректурные листы.
– Садитесь. Извините, но я положительно не мог прочесть вашей телеграммы. Разобрать в ней что-нибудь было невозможно; по-видимому, вы не отдавали себе отчета, что пишете.
От волнения я не могла ответить ни слова. Острое чувство оскорбления заглушало все. Он, очевидно, совсем не подозревал, как заставил меня напрасно пойти в госпиталь… и теперь я вновь обращаюсь к нему же! И это моя любовь – требует от меня такого унижения?!
Где же моя гордость, где мое самолюбие?
Я молча вынула из портфеля тетрадь, где было записано крупным неровным почерком…
– Я просила вас ответить – можно ли принимать Val. d’amm. каждый раз, как усиливается головная боль?
Он прочел.
– Но это лекарство не производит моментального действия, это невозможно… Вы не беспокойтесь. Il ne faut pas être si énervée. C’est vrai, votre race slave est très nerveuse. J’ai eu déjà l’occasion de remarquer cela. Mais dans tous les cas il ne faut pas vous énerver, je le répéte. Voyons, qu’est il arrivé pendant ce temps que je ne vous ai pas vu?284
Я наконец овладела собой и едва слышно сказала:
– Извините, что я пришла к вам сюда, но я принуждена… Я не хотела больше обращаться к вам, потому что теперь это было бы слишком унизительно для меня. Каждый раз, когда я прихожу к вам – вы сами без всякой просьбы с моей стороны говорите, что я могу обращаться к вам. Я такая доверчивая, такая наивная – верю вашим словам, обращаясь в вам же, – а вы… вы… Что же вы думаете, – у меня нет никакого самолюбия? Поймите, как я должна страдать… Ведь если б я сама просила вас назначать мне дни, когда я могу вас видеть, а то – я ведь никогда, никогда, не просила об этом. Vous ne comprenez pas vous même; que faites – vous, de l’àmour propre, monsieur?285 От волнения я почти не могу говорить… вот… – и голос мой оборвался.
– Извините, действительно, я был слишком небрежен к вам. J’ai été trop négligent envers vous. Je ne dis même pas pour vous, mais des choses beaucoup plus importantes pour moi-même. Je fus appelé alors par un de mes amis arrivé de province, on lui faisait une petite opération, je suis allé chez lui286, – сказал он равнодушно.
Я внимательно наблюдала за ним.
– Еще раз извиняюсь перед вами, – продолжал он. – Ну, расскажите же, что с вами случилось за это время, пока я вас не видел?
– Vous n’êtes pas sincère, monsieur287, – не отвечая на вопрос, сказала я.
– Pourquoi? Pourquoi?288
У меня захватило дыхание от боли.
– Случайно услыхала разговор – клянусь вам, я не искала его слышать. Я беседовала в обществе двух особ, мужчин или женщин – я не скажу. И вот одна из них говорит: «Il était avec Lencelet… vous savez, ce jésuite?» Et l’autre lui a répondu: «Oh, oui»…289
– J’ai vite quitté ma place… je ne voulais rien entendre de plus290. – Мой голос задрожал, и по щекам покатились слезы.
– А потом, через несколько времени, я встретила одну из них и спрашиваю: – Отчего вы назвали его иезуитом? – «Parce que c’est un homme faux… on ne peut pas croire un seul mot…291 невозможно доверять его словам». И тогда я вспомнила, что действительно, вы обещаете и не исполняете ваших слов… И вот почему я не могла говорить с вами…
Я не смотрела на его лицо…
– Mademoiselle… c’étaient probablement des personnes auxquelles j’ai fait du mal… et tout ce qu’elles pensent de moi – cela m’est parfaitement égal, je les méprise. Mais vous pouvez aussi rencontrer mes amis qui vous diront juste le contraire292.
Я подумала, что m-me Delavigne вовсе не была достойна презрения, но, боясь, чтобы он не догадался, кто говорил о нем дурно – промолчала.
Теперь мне страшно хотелось спросить: «А зачем вы делали зло?» – но я промолчала.
– Du reste – vous ne pouvez pas dire que je n’ai pas été sincère envers vous. Nous avons assez causé pour que vous avez pu voir, – comment j’étais envers vous. Je vous disais même quelquefois des choses désagréables. Et tout cela sans aucune arrière pensée. Ma conduite envers vous…293
И я вдруг невольно быстро прервала его:
– Oh, oui, monsieur, mais vous êtes irréprochable parce que mа conduite envers vous est telle. Je ne suis pas sûre, que votre conduite n’aurait pas été autre, si j’étais venue chez vous poudrée, avec des dessous de soie rose ouverte…294
– Почему вы думаете, что мое поведение было бы совсем другое? – поспешно прервал он.
– Потому что… было бы другое… Vous aimez tant a vous amuser295.
– Qu’est-ce qui vous a dit, que je m’amuse?296
– Personne, monsieur… mais vous, les hommes – vous êtes tous faits de la même manière297.
– Et les femmes aussi. Elles ne sont nullement meilleures, que nous. Au contraire – elles sont encore plus perverses que les hommes. Elles sont plus rusées. Et puisqu’elles sont, en général – moins intelligentes que les hommes elles sont infiniment inférieures а nous298.
Все это он проговорил быстро, не останавливаясь, точно торопясь высказать свою мысль. Глаза его вспыхнули, и с минуту мы смотрели друг на друга как бы два врага.
Страшная усталость охватила меня…
– Ну, я не буду вам противоречить: думайте, что хотите, – машинально ответила я и подумала в то же время: