19 июля. Когда вторично осматривала Третьяковскую галерею – на меня сразу нахлынула такая масса художественных впечатлений, что даже закружилась голова… Картины Репина, Айвазовского, Верещагина – все, что есть прекрасного в нашей живописи, все лучшие художники, о которых я читала только в газетах, – были здесь пред моими изумленными глазами… Многие считают лучшею картиною всей галереи Репина «Иван Грозный у тела своего сына». Картина эта замечательна и действительно производит сильное впечатление: лицо Грозного выражает бесконечный дикий ужас пред своим злодеянием, и оно главным образом приковывает к картине. Вы смотрите пристально на нее, невольно заражаетесь этим ужасным выражением Грозного, вас тянет к картине, и в то же время страшно, кажется, что боишься войти в эту комнату… Говорят, что некоторым делается дурно при виде этой картины…
Ярославль, 2 августа. Какая была чудная звездная ночь, последняя ночь, которую я проводила в Кускове! Таня и я сидели на балконе, пораженные красотой, и долго, прижавшись друг к другу, любовались ею. Кругом было так тихо, – а в темном небе беспрерывно, блестящим метеором пролетали падающие, печальные звезды… И величественная ночь спокойно смотрела на землю…
А теперь я опять здесь, в пыльном и душном городе. Не буду повторять одно и то же, т. е. не буду высказывать сожалений о прошлом…
7 августа. Я пока стою в стороне от действительной жизни, только наблюдаю и думаю. Моя жизнь – пока еще не жизнь. А ведь мы переживаем опасное, хотя и очень интересное время. Читая «Вырождение», я часто говорила об этом с кузиной Таней.
Жизнь теперь так сложна и запутанна, что человек, измученный в борьбе за существование, мало-помалу мельчает физически, передавая потомству всевозможные пороки, болезни, вырождается нравственно. Современный человек, изношенный физически и нравственно утомленный, оказывается негоден как для дальнейшего существования, так и для произведения потомства, пригодного для будущего. Как самый яркий признак болезни общества на западе появился анархизм. И вот, среди этой больной нервной массы раздаются голоса тех, кто понимает, к чему приведет такая жизнь: «Вернитесь назад! бросьте эту ненормальную жизнь, полную всевозможных излишеств и пороков, возвратитесь к прежней простоте». Лучшие писатели Европы, начиная с Л. Толстого, проповедуют нравственность и единобрачие мужчин. И теперь на нас, представителях молодого поколения, лежит выполнение задач будущего, т. е. мы должны воспитать следующее поколение уже иным, чем мы сами: здоровое, сильное, как физически, так и нравственно, смелое, выносливое, с правильными понятиями обо всем. В этом-то будущем поколении должна возникнуть великая сила сопротивления порокам и болезням общества, и быть может, в его власти будет изменить условия жизни… Так думали мы, молодые девушки, сидя вдвоем над книгою. Удастся ли только выполнить нам это?
15 августа. Сегодня мне исполнилось 20 лет. Стыдно и грустно думать, что столько лет напрасно прожито на свете… Чем дольше мы живем, тем менее мы мечтаем, тем менее осуществимы наши грандиозные планы. Жизнь знакомит нас с действительностью, и мы постепенно спускаемся с облаков. Помню, как девочкой 15 лет мечтала я о создании в России женского университета, совершенно похожего на существующие по программе, думая посвятить свою жизнь на приобретение необходимых средств, для чего хотела ехать в Америку наживать миллионы; и достаточно было двух лет, чтобы понять несостоятельность подобных мечтаний. Теперь же я думаю только о том, как мне поступить на будущий год на высшие женские курсы. Сегодня мама отказала мне в разрешении, и я не знаю, что предпринять. Совета и помощи нечего и думать искать: я никого не знаю, о курсах здесь понятия не имеют, и когда я говорю о них – выражают сомнение в их существовании. Одно из первых затруднений – конечно, денежное; второе – мои недостаточные знания, полученные в гимназии, в-третьих – нет разрешения, в-четвертых – препятствие родных… Боже мой, до какой степени не свободен свободный человек! Можно ли уродливее обставить свою жизнь? Человек, рожденный свободным, сам себя лишил этого драгоценного блага, создав массу затруднений, при которых родится, живет и умирает, да еще при жизни заботливо увеличивает их…
8 сентября. С Валей вдвоем мы говорили о браке, и никто не мешал нам задавать друг другу откровеннейшие вопросы. Я спросила ее, когда она узнала, в чем состоит брак?
– В тринадцать лет.
– Кто же тебе объяснил это?
– Да никто; я узнала отчасти из разговоров прислуги, отчасти из книг, ведь в Библии же писано об этом… Моя сестра, несмотря на свой 17-летний возраст, читала все романы Золя и Ги де Мопассана, и я помню, как часто мы возмущались бездной порока и разврата, описываемой так откровенно Мопассаном, невольно чувствуя отвращение к этим «порядочным молодым людям», которые на нас женятся…
– Знаешь ли, когда я думаю о В.16, мне легче на душе; ведь все-таки не все люди такие, – сказала Валя.
– Ты думаешь, что он еще невинен?
– Да, конечно. Он – такое дитя природы и ведет строгую, умеренную жизнь; он мне кажется таким чистым… – Я засмеялась. Валя остановилась:
– Что ты?
– Успокойся, милая, он нисколько не лучше других, и это ничего не значит, если он «дитя природы», по твоему мнению.
– К-а-ак? Он, думаешь ты, испорчен? О, нет, Лиза, не разочаровывай меня, я хочу верить, я не могу… – Валя смотрела на меня умоляющими глазами, и все ее хорошенькое личико выражало страх перед тем, чего она не хотела знать.
Ее чистое, молодое существо готово было возмутиться моими словами, которые разрушали ее веру…
– Погоди, Валя, не возмущайся. Я тебе сейчас объясню: есть два рода молодых людей. Одни – предаются разврату, не стыдясь своего падения, и говорят о нем совершенно спокойно, без малейшего угрызения совести, как о деле естественном и необходимом (тут мой голос едва не дрогнул: я вспомнила Петю). Это худшие люди, они поступают и гадко, и нечестно. Другие же, падая вследствие воспитания или ложных условий нашей жизни, даже вследствие своей натуры, все-таки сознают, что они поступают гадко, и поэтому если и предаются женщинам, то потом чувствуют угрызения совести. Эти – относительно честные люди, и лучшие, из которых мы можем выбирать. Конечно, я с тобой согласна, что есть люди непорочные, но я их не встречала ни разу в жизни…
– Лиза, я согласна с тобой, – прервала меня сестра, – но пусть другие, только не он, я в него верю… пощади, я не хочу тебя слушать… – Я пожала плечами: не мне разбивать эту веру; пусть когда-нибудь она на деле узнает, как я узнала от Пети. И мне стало грустно…
9 сентября. Была я у бабушки; она возмущается нынешними девицами:
– Вы все узнаете прежде времени; еще девицы, а уж все знают про замужество! Поэтому Бог счастья и не дает. И совсем не след читать эту «Крейцерову сонату»; прежде девицы никогда ничего не знали, а выходили замуж и счастливы были; а нынче все развитие, образование! Совсем не надо никакого образования, тогда лучше будет!
Бабушка полагает все зло в «Крейцеровой сонате» и в образовании! Вот тема для юмориста!
15 сентября. Не надо увлекаться мечтами! Надо просто смотреть на жизнь. В чистой взаимной любви, в любви к человечеству вообще, в познании самого себя и постоянном стремлении к самоусовершенствованию – вот самые прочные основы к счастию. Мы, люди, беспрерывно стремимся к счастию, но все разно его понимаем; кажется, что вся наша жизнь проходит в вечном стремлении вперед, к чему-то лучшему, и как поэтому разнообразны страсти и желания! Каждый человек – особый мир…
25 сентября. Я начала читать А. Смита; пока прочла лишь предисловие – страшно трудно. Но теперь только начинаю ясно сознавать могущество науки. Нет силы в мире, ей равной, никакие люди, полководцы и литераторы не могут сравняться в могуществе с учеными. В самом деле, кто более велик – Александр Македонский, Наполеон или Эвклид и Адам Смит? От завоеваний Александра Македонского не осталось и следа, а геометрия Эвклида, философия Платона живы, и будут жить. В 1812 году мы гнали французов – теперь они с восторгом приветствуют нас. Великая французская революция вспыхнула, потухла, – и от нее, как и от ее героев, не осталось и следа; но учение Адама Смита произвело революцию в науке, перевернуло все системы и указало миру новый путь, по которому с тех пор должны идти народы, если хотят быть экономически состоятельными. Что лучше: с внешним блеском и славой управлять одною страной и народом, чтобы потом исчезнуть бесследно, или же в тишине и бедности открывать мировые законы силою ума и мысли? – Все проходит; наука же единственное относительно вечное, которое существует на этой земле…
1 октября. Усердно читаю А. Смита, но, к сожалению, не все понимаю. Я поражена этой книгой: это гениальное произведение объясняет все так просто, и у читателя с изумительной ясностью создается система политической экономии; кажется, точно огромное здание воздвигается перед глазами. Я читаю эти книги быстро, торопясь, чтобы моих занятий не заметила мама, и поэтому принуждена небрежно пробегать второстепенное, стараясь усвоить себе только главное,
6 октября. В артистическом кружке я зевала от скуки; и любители, сцена, вся обстановка вечера казались мне какими-то мизерными, жалкими. С тех пор как я с замиранием сердца входила в ту же залу – три года назад, – в ней ничего не изменилось: то же ухаживанье кавалеров – офицеров и студентов, то же глупое кокетство со стороны барышень, одни и те же сплетни, светские разговоры, а в общем – бесконечная пустота, пустота… провинции. Здесь нет ума, изящества, простоты, того, что делает общество интересным, и я вполне довольна, что стою в стороне от него…
…22 октября. Живя в ограниченном кругу – я так далека от общества, его интересов, политического движения, что рассказы одной знакомой были для меня новостью… Оказывается, что нигилистическое движение, которое я считала давно уже подавленным, существует… В разговоре мы даже не называли этих лиц, а говорили просто «они» и «эти»…