Смешно, право, а между тем мое душевное состояние в последнее время именно такое. Никто не подозревает его – я овладеваю собой в присутствии других…
Теперь я возмущаюсь за самое себя, что была покорна, позволив матери так жестоко разбить мою молодость… Я могла бы наполнить жалобами море, а не листы этой тетрадки! А между тем, возмущаться-то и не нужно, и грешно: надо вспомнить Бога, крест страданий, требования религии; но не так-то легко мне совладать с собою… Недаром уже с молодых лет по вечерам я простаивала долгие часы на молитве, обливаясь слезами, прося у Бога лишь одного прощения в своих грехах, и каялась до того, что забывала все окружающее: мои глаза видели только икону, какая-то сила влекла меня к ней, и казалось мне, что я уже не в комнате, а подымаюсь куда-то выше и выше… Неизъяснимое наслаждение охватывало меня всю, и чем больше я молилась, тем легче становилось мне, и я ложилась спать совершенно спокойная и счастливая, еще не вполне опомнившись от этого страстного покаяния. И теперь, как и прежде, я молюсь так же страстно, обращаюсь к Богу с моими отчаянными мольбами и слезами… И все-таки у меня не хватает терпения, исчезает покорность судьбе…
Ах, когда подумаешь, сколько качеств надо иметь, чтобы называться истинным христианином, окажется, что мы все более чем наполовину язычники.
Нерехта, 30 декабря. Как здесь хорошо! Едва только я вышла из вокзала и поехала по полю, едва завидела белые колокольни родного городка – сердце опять забилось сильнее, опять охватило меня радостно-взволнованное чувство, которое испытываю всегда, приезжая сюда… Здесь мирно и тихо встречу я Новый год…
1895 год
8 января. Я встретила Новый год у себя на родине. Никогда я так не молилась, никогда у меня не было такой глубокой мольбы к Богу, как на нынешний год. Чего хотела я? – Я молилась о счастье сестры, если ей суждено быть счастливой, просила счастия им обеим; себе просила я – исполнения моего желания, осуществления моей заветной мечты, моей цели, к которой я иду. Две просьбы только, невелико число, но велико их значение: это была молитва о двух жизнях. И чувствую, что не только две, но даже и одна из них, может быть, не исполнится…
13 января. В семейном кругу вновь заговорили о курсах. Мама не только не дает позволения, но прямо старается восстановить родных против меня всем, что может пустить в ход: слезами, притворством, отчаянием, любовью ко мне, дальностью расстояния etc. Такие доводы производят влияние… Видя, что я отказываюсь от папирос, предложенных дядей, меня серьезно и не без колкости спросили:
– А как же будешь там-то, на курсах? ведь все курсистки курят… – Я могла только улыбнуться:
– Далеко не все, – сказала я, едва удерживаясь от смеха. Но… мне не поверили, и в дальнейшем говорили со мной мало и пренебрежительно. Дядя же, добрый и милый дядя, который нас так любит и обращается как с маленькими девочками, – усадил нас около себя и прямо заявил:
– Ну, вот; посижу с вами теперь, пока вы еще не уехали на курсы, пока вы еще хорошие девочки…
Совершенно тронутая слезами мамы, бабушка растерянно повторяла:
– Уж очень далеко уедешь, Лиза; ну на что тебе эти курсы?..
Ах, тяжело; вижу, что без борьбы не выйду я из моего болота. Предрассудки – такая глухая стена, которую необходимо не разбирать, а прямо ломать силою, чтобы скорее увидеть свет…
19 января. Обе сестры П-вы в высшей степени симпатичные девушки. Младшая, Маня, учится на курсах; она сообщила нужные сведения о них и обещала узнать, могут ли принять меня без разрешения родителей, ввиду того, что в августе я буду совершеннолетняя. Таким образом, моя судьба, так сказать, висит теперь на волоске – от ответа Мани зависит все; потому что разрешения мама по доброй воле не даст никогда: она играет комедию, обещая подписать бумагу, и как ловкая актриса переходит тотчас же на драматическую роль, – слезы и отчаяние при виде пера и чернил. Да простит мне Бог, но ведь это, в сущности, притворство, нервный каприз неврастеника, который заставляет приносить в жертву своему произволу жизнь других…
Слушая серьезный разговор 19-летней девушки, я невольно чувствовала, что ее постоянно окружает интеллигентная среда, в которой быстро развились ее ум и способности. Наконец-то я познакомилась с таким человеком, который мне всегда был необходим; только теперь, только сейчас! Боже, как бы охотно я кончила курс вместе с нею, возвратилась бы опять на надоевшую мне школьную скамью, чтобы только иметь возможность быть знакомой с ней несколькими годами ранее…
Когда Маня рассказывала о переписке, которую она ведет с молодыми людьми, о своих свободных знакомствах, я невольно сравнивала с нею себя: а я-то? – В 19 лет мне едва-едва разрешено было знакомство со студентом и позволено, в виде особого снисхождения, иногда поболтать с ним о всяком вздоре в присутствии мамаши. Только в отношении моего умственного развития я всегда была самостоятельна; но во внешней жизни со мной обращались как с малым ребенком, поставили в узкие рамки, и теперь я действительно похожа на робкого, застенчивого дитя. Бывает же возможность изуродовать так человека!..
И я чувствовала себя в этот вечер очень скверно: как бы приниженной перед Маней, сознавая при этом собственное невежество. Ах, как хотелось мне хоть на время оставить всю эту обстановку, среди которой я выросла, и с головой окунуться в ту, такую привлекательную для меня жизнь! Пусть в этой среде девушки не имеют бриллиантов, молодые люди плохо одеваются, но зато общество их вдвое, втрое интереснее нашего, где в гостиной приличная скука, но всегда модные туалеты… Скорей, скорей за книги! Забыться!..
25 января. Я так устала, так устала, что даже равнодушно отношусь к моей собственной судьбе; а между тем, в ближайшие дни должна ожидать ее решения. Но меня это даже и не интересует: точно дело касается постороннего лица, а не меня…
Недавно мне приснилось, что я умираю: кто-то перерезал мне жилу на ноге, – это была моя казнь, – кровь полилась; я упала на колени, закрыла лицо руками и повторяла только: Господи, помилуй меня! Я чувствовала, что с каждой минутой теряю более и более силы, как вместе с кровью, которая лилась ручьем, жизнь мало-помалу исчезала. В глазах пошли зеленые круги, я зашаталась… «Это конец», – промелькнула у меня последняя, неясная мысль; все кругом померкло, и я полетела в темную бездну… Я в ужасе проснулась: о, слава Богу, это только сон! Сколько раз снилось мне, что я умираю, но никогда еще сон не был так жив и никогда наступление смерти не рисовалось так ясно. Отчего? – Недавно я с увлечением прочла «Историю жирондистов»; описания последних дней жизни и смерти этого несчастного короля врезались в память: я живо воображала это время и старалась испытать в себе душевное состояние короля при известии об осуждении его на смерть в 24 часа. Под влиянием этих мыслей мне мог присниться такой сон.
31 января. …Как женщина я не существую для мужчин; но и они как мужчины – не существуют для меня. Я вижу в них только учителей, т. е. людей, которые знают больше меня и знакомство с которыми может быть приятно и полезно, если я могу извлечь для себя какую-нибудь пользу. Но раз они не могут быть учителями, раз они не стоят гораздо выше меня – тогда они для меня не существуют; я могу быть знакома с ними, но для меня они не представляют ни малейшего интереса. Я давно твердо убеждена в этом; последние дни только подтвердили мои мысли…
2 февраля. Да будет благословен сегодняшний день! Мне кажется, что я снова начинаю жить! Несмотря на сильный ветер и снег, я пошла на каток. Там меня встретил Э-тейн и поехал со мной.
– Знаете ли, я ведь имею сообщить вам приятное известие, – сказал он.
– Какое? – удивилась я.
– Маня пишет мне, что она справлялась у директора курсов и узнала, что вы можете посылать бумаги теперь без разрешения родителей, если в августе вы совершеннолетняя.
– Быть не может! – радостно воскликнула я.
– Вы не верите? – засмеялся он. – Так вот я вам прочту письмо…
Мои сомнения сразу исчезли…
– Как я счастлива, как я вам бесконечно благодарна! – повторяла я, чувствуя, что в душе моей подымается буря восторга.
– Ну, позвольте; радоваться тому, что вы видите себя близко к цели, конечно, можно, но я-то сделал для этого немного.
– Это для вас, а не для меня, – возразила я. Мною овладевало возбуждение. – Вы становитесь для меня человеком, с которым будет соединено воспоминание о самой лучшей, самой большой моей радости, – сказала я студенту. Тот молчаливо улыбнулся… Мое надломленное, утомленное до бесконечности существо вдруг узнало в себе новую силу. Точно больному дали лекарство, от которого он выздоравливает…
Надежда – прекрасное слово! Да, я могу теперь надеяться; я снова могу жить!.. И мне хотелось болтать без умолку, смеяться так, как я давно уже не могла смеяться.
Я каталась недолго. Было темно, когда я шла домой, но обычно длинная дорога не казалась мне длинной, и темные сумерки казались светлее солнечного дня.
18 февраля. Вопреки моим ожиданиям, о. Владимир вовсе не был строг в этот раз на исповеди. Отвечая на его вопросы, я говорила чаще «нет» вместо обычного «грешна», потому что он спрашивал меня о вере, о промысле Божием, стараюсь ли помогать несчастным словом и делом, а в этом я не могу признать себя грешной. Но под конец я сообразила, что нельзя же на исповеди говорить чаще «нет», нежели «да», и, смутившись, уже без раздумья, ответила на вопрос о. Владимира – «не берете ли что-либо потихоньку» – «грешна», хотя припоминаю теперь, что не взяла ничего…
Ежедневно читаю «Жизнь Иисуса Христа» Фаррара, и думаю теперь, что гораздо труднее исполнить на деле то, что в мыслях кажется таким хорошим, добрым и поэтому легким. Решившись по возможности быть лучше, в особенности в отношениях семейных, я сегодня едва-едва не отступила от такого доброго намерения: прежде всего – видишь маму и вспоминаешь все, чем она оттолкнула нас от себя, видишь ее жесткий харак