– Это каким же образом? – засмеялась я.
– Помните, на пароходе ваш слуга подал счет, и я заметил, что, расплачиваясь, вы мало дали ему на чай: он не поблагодарил вас. А между тем вы должны бы были подумать, что он – человек бедный, что он этим живет.
– А, так поэтому? – вскликнула я, немного озадаченная такой тонкой наблюдательностью. – Не спорю, конечно, что, должно быть, я мало дала, но только потому, что я, право, об этом не думала; давать мало нехорошо с моей стороны; но все-таки я могу сказать в свое оправдание, что поступила вовсе не из какого-либо расчета.
– Допустим; но из этого видно, что вы не думали об этом человеке, о его бедности, о том, что ему, быть может, нужны деньги.
– Я не хочу спорить с вами; вы можете иметь мнение обо мне какое хотите. Сама же я могу сказать о себе только одно: я отношусь к деньгам довольно равнодушно; конечно, меня нельзя назвать доброй, но нельзя также назвать и скупой, – а так себе, как огромное большинство: серединка на половинке.
– Да, серединка… – задумчиво повторил Былеев. – Но опять повторяю: относитесь к людям сердечнее, с большим участием. Верьте, от этого вам будет гораздо лучше, вы даже здоровее сделаетесь, поправитесь, а то вы теперь такая худенькая, выглядите совсем девочкой.
– Ну, едва ли от этого я могу сделаться толще, – улыбнулась я.
– Нет, кроме шуток; это превосходный рецепт. Живите сердечною жизнью; полюбите кого-нибудь…
Э, опять за старое! с неудовольствием подумала я, вспоминая его разговор на ту же тему на пароходе. Вновь начнутся старые, надоевшие мне рассуждения, извольте их слушать. И я сказала недовольным и скучающим тоном:
– Ну, опять…
Он не обратил на это внимания. Тогда, желая дать ему понять всю нелепость этого предложения, я описала свою жизнь, в которой не было ни повода, ни места для подобного чувства. Но его было трудно урезонить: он настаивал на своем, говоря, что сердце не знает препятствий. Я решилась упомянуть и о моей наружности, о которой я слышала столько насмешек, и о молодых людях, которые всегда старались избегать моего общества.
– Вы говорите неправду, – преспокойно возразил Былеев. – Вы хорошенькая, я это говорю без малейшего желания сказать вам комплимент, я это даже слыхал от других лиц.
Мне было до того скучно, что не только не хотелось спорить, но и советы офицера показались мне, как говорится, ни к селу ни к городу. А он, между тем, продолжал уверять меня, как хорошо найти себе человека, которого можно любить, как это случается со всеми, и что это закон природы… Пользуясь моментом, я постаралась свести разговор на сестру.
– Вы не подумайте, что я совсем отрицаю любовь; нет, я признаю, что она существует только для избранных натур, а так как я принадлежу к массе – мне нечего и думать о ней.
– Я не согласен. По-моему, она существует для всех людей. Кто же вам сказал так? – спросил он.
– Жених сестры…
Узнав, что В. такой же, как и сестра, офицер возразил:
– Из этого еще не следует считать его идеальным.
– Допустим, но во всяком случае брак этот будет идеален; в смысле союза одного мужчины с одною женщиной. Я это высоко ценю.
– Да знаете ли вы, что есть люди, чистые телом, и развращенные душою и сердцем до последней степени? Невинность – это плод воспитания, и ее, мне кажется, нельзя ценить так высоко… Я видал людей, которые хотя и были «такие», но в сущности были все ужасные пошляки…
– Я прекрасно знаю, что вы всегда найдете себе оправдание, потеряв свою честь. (Моему собеседнику было 35 л., и свою молодость он проводил далеко не свято, по его собственному признанию.) Конечно, и между вами встречаются хорошие люди, но все-таки я всегда буду сочувствовать такой любви и такому браку, потому что и он, и сестра равны, их брак будет чист пред Богом и пред людьми. Согласитесь, что девушке естественно предпочесть человека, вполне равного ей…
– Значит, вы не могли бы полюбить испорченного человека? не пошли бы за него? – вдруг спросил меня Былеев. Я пожала плечами, но он настойчиво требовал ответа.
– Г-м! Уж если меня когда-нибудь судьба поставит в такое безвыходное положение, можно сказать – прижмет к стене, то я выйду не иначе, как по самому хладнокровному расчету, взвешу все «за» и «против»… – фантазировала я, в глубине души недоумевая, зачем я отвечаю на такой вопрос, который должна была бы оставить без ответа.
– Ну, а если вы полюбите такого человека? – не унимался офицер.
– Тогда… тогда… (я чуть не расхохоталась, – до того показалось мне смешно его предположение) я и виду никому не покажу… Лучше сама себя изломаю и скорее умру, чем выдам себя! – храбро ответила я, в то же время думая: ну, к чему я наврала, лучше было бы прямо сказать ему, что этого никогда быть не может.
Былеев уезжал на другой день в Москву; мы простились с ним у ворот нашего дома.
Вечером, лежа в постели и подумав о нашем разговоре, о том, как относиться к людям, – я невольно упрекнула себя, зачем не поблагодарила его за этот добрый совет.
15 августа, 1-й ч. н. Сегодня день моего совершеннолетия. Утром мама, крепко обняв меня, поздравила, заплакала и вдруг начала целовать меня без конца с какою-то страстною нежностью… Я стояла неподвижно, опустив руки… я, которую до глубины души трогает всякая неожиданная ласка – чувствовала, что внутри ничто не шевельнулось, что нет ответа на эти ласки. Я не сделала никакого движения, чтобы высвободиться из объятий мамы, и только время от времени, по какому-то чувству приличия, которое все же не позволяло мне не отвечать ничем на эти ласки, – машинально целовала ее руку… Уже теперь я не могу… полюбить ее вновь. Слишком много вынесено, слишком часто ко мне были жестоки; перед тою же матерью, которая, поддавшись минутному настроению, обнимала и целовала меня, – мне приходилось плакать мучительными слезами горя, и в ответ встречала я злую, холодную насмешку. Миновало теперь это время, мне уже не больно, слез больше нет, – но зато и рука моя не поднялась обнять маму… Я вежливо благодарила ее за подарок и поздравление, почтительно целовала ее руку, – я была искренна, как всегда; язык не повернулся сказать те слова, которых не было на сердце.
Не передать словами мое состояние духа весь этот день! Это было даже не радость; нет, это было глубокое чувство внутреннего освобождения, которое переломило меня до такой степени, что на душе не оставалось места ни для чего другого. Точно грубый покров разрывался во мне, и нужная ткань души просила жизни. Я чувствовала, что стою на рубеже прежней и предстоящей новой жизни – и не могу еще осмотреться сразу; и почти не могла дышать, – в груди было тесно, воздуха не хватало… Хотелось остаться только наедине с собой…
И мне было тяжело принимать участие в общем веселье, я не могла разговаривать, вся поглощенная одною мыслью: что будет завтра и потом?..
Я не имею понятия о том, как освобождают от попечительства по достижении совершеннолетия, какие нужны для этого формальности, когда будет раздел. Мое положение остается все еще очень неопределенным, потому что я должна ожидать от мамы всего. Но завтра к секретарю С. суда уже явится «совершеннолетняя наследница», – как значится в бумагах.
Вчера я была на всенощной и молилась так, как редко приходится: без слов, даже мысленно не высказывая ничего, я стояла перед иконой, и грустно смотрела на нее… И чем больше я молилась – тем сильнее становилась уверенность, что все кончится хорошо, что я поступлю, что меня непременно примут.
Примечания
1 С курсивом не согласна.
2 Аллегри (итал.) – общедоступная лотерея во время маскарадов, гуляний и т. п. – Прим. ред.
3 Я читала, когда панихиду поют – душе покойника бывает очень весело.
4 По-видимому, речь идет о русской писательнице Евгении Тур (1849–1903), настоящее имя которой – Елизавета Васильевна Салиас-де-Турнемир. – Прим. ред.
5 надо делать хорошую мину при плохой игре.
6 Соловьев Всеволод Сергеевич (1849–1903) – романист, брат философа Владимира Соловьева. – Прим. ред.
7 Строить воздушные замки.
8 В рукописях автора этой части дневника не сохранилось. – Прим. ред.
9 «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана.
10 Но что же это такое?
11 И это отчасти правда.
12 «Похождения Рокамболя».
13 – Почему не отвечаешь?
– Молчу и не отвечаю (лат.)
молчать и отвечать (франц.)
14 Миртов – псевдоним Лаврова П.Л. – Прим. ред.
15 «Дневник душевной жизни».
16 Студент; он окончил курс и уже уехал отсюда.
17
Живое создание, беспокоящееся о нынешнем дне,
На что ты сетуешь и что тебя томит?
Твоя душа в смятении, ты думаешь, что она плачет,
Твоя душа бессмертна, и настанет время,
Твоя душа бессмертна, и придет смерть
18 Закон суров, но это закон (лат.)
19 Перерыв дневника – 29 мая – 5 июля – объясняется поездкой автора по Волге, о чем сохранились отрывочные заметки и впечатления в записной книжке. – Прим. ред.
20 С.И. Садовская, теперь уже окончившая СПб. консерваторию, пианистка.
На Высших Женских Курсах1895–1899
1895 год
С.-Петербург, 22 августа
Я пишу в небольшой комнате, которую мы с сестрой наняли в каких-то номерах сегодня утром, приехав с вокзала Николаевской ж.д. Третьего дня, возвращаясь домой, я увидела сестру, бежавшую ко мне навстречу:
– Лиза, иди домой скорее, пришла бумага с курсов!
– Ты видела конверт? – спросила я.
– Да, пакет большой.
– Ну, значит, бумаги возвращены; меня не приняли, – сказала я и хотела бежать поскорее, но ноги не слушались и подкашивались.