– Пожалуйте. Его превосходительство очень занят; у него инспектор и еще кто-то…
Я вошла в небольшую гостиную; лакей понес мое прошение в кабинет, оттуда слышались голоса; мое прошение прочитали вслух, и не успела я поднять глаз, как высокий и худой старик очутился предо мною.
– Видите ли, сударыня, дело такого рода… я ничего не могу сделать. Хотя вы и совершеннолетняя, но послушание родителям тоже дело необходимое. Все, что я могу для вас сделать, – написать вашей матери письмо, уговорить ее позволить вам учиться. Может быть, она и послушает меня, старика.
И прежде чем я успела что-нибудь сказать, он уселся за стол и велел мне сказать адрес. Крайне неловко было оторвать его, пока он записывал, а между тем я знала, что его превосходительство делает совершенно бесполезную попытку. Он записал адрес.
– Ну, вот теперь я напишу вашей матушке, а вы подождете здесь ответа. До понедельника.
– Ваше превосходительство, я не могу жить здесь так долго; к тому же это все равно бесполезно: в силу раз установившихся предрассудков она не сдастся ни на чьи просьбы…
– Г-м… Но все-таки я напишу, а она пусть ответит мне телеграммой. Надо ждать до субботы.
– Ваше превосходительство, все равно это бесполезно, – сказала я. – Если вы не примете меня здесь, все равно, я уеду в Швейцарию, мне ничего более не осталось, – говорила я, и голос мой зазвенел, в нем слышалась энергия отчаяния: я чувствовала в себе силу, защищая свое право.
– О, какая же вы самостоятельная! – удивился попечитель.
– Позвольте, – вдруг вспомнил он. – Знаете ли, что и в медицинский институт должны поступать с позволения родителей; я сейчас покажу вам правила.
– Неправда, ваше превосходительство, достигшие 21 года принимаются без позволения родителей, – быстро ответила я, совсем забыв, с кем я говорю.
– Не может быть, я покажу вам правила, – он вошел в кабинет и вынес оттуда книжку. В дверях стояли три господина в синих фраках, которые вышли из кабинета и молча смотрели на эту сцену. Его превосходительство быстро прочел § и вдруг запнулся: «Лица, не достигшие 21 года, должны предъявлять позволение родителей. Гм… вы правы… да… до 21 года… Такой редкий, исключительный случай»… Он был озадачен, и очевидно сам растерялся, не зная, что со мной делать. Он усадил меня у окна в кресло; сам сел напротив.
– Расскажите мне, кто вы такая?
В кратких словах рассказала я ему о моей семье. Он удивился:
– Да откуда же вы такая самостоятельная?
– У меня есть средства после отца; и поэтому я поеду за границу, если меня здесь не примут.
– Извините, но который вам год?
– 15 августа мне исполнился 21 г.
– Скажите! Каково нынешнее молодое поколение, – обратился попечитель к господам, неподвижно стоявшим все время у дверей. – Так и рвется к образованию! Нам, старикам, стыдно. Ну, хорошо; я поговорю о вас с министром; приходите завтра, постараюсь сделать, что могу… – добродушно проговорил попечитель, ласково беря меня за руку.
– Ваше превосходительство!.. – Я не могла более сказать ни слова, и слезы так и хлынули из глаз.
– Ну, ну, успокойтесь, приходите завтра, – проговорил он, провожая меня в переднюю.
Дошло до министра! Что может выйти? Дальше идти некуда, надо возвращаться обратно… Но я все-таки не оставлю этого дела: если я сейчас получу отказ, если мое право на продолжение образования не будет признано… тогда я прямо от Капустина еду в редакцию газеты «Новое время» и рассказываю там все… Пусть эта история будет предана гласности; я обращаюсь к общественному мнению, к мнению печати, которая, конечно, должна обратить внимание на возможное повторение таких случаев.
24 августа
Сижу в Летнем саду и пишу. Сейчас надо идти к попечителю. Но мне уже все безразлично… Я так утомлена этими мытарствами, что мне совершенно все равно, каков бы ни был ответ попечителя. Надо собираться ехать в Швейцарию, и я уже думаю о том, где и как достать заграничный паспорт.
24 августа. Вечером
Я принята! О наконец-то, наконец я добралась до пристани. Курсы для меня – пристань, с которой я отправлюсь «в плавание по волнам моря житейского». Когда сегодня я шла к попечителю, странное дело: несмотря на то, что я уже ни на что не надеялась, я думала: неужели же мое случайное знакомство с Э-ном, возобновление знакомства с М.Я.П. было напрасно? Знакомство с одною из слушательниц курсов и моя переписка с ней – неужели это было напрасно? Тогда, зимой, я сочла это за добрый знак, а теперь? Казалось невероятным, чтобы это было напрасно. Все это явилось так случайно, и именно в последний год, когда мне было особенно нужно. И еще: я заметила, что мне ничего в жизни не дается сразу, а непременно пройдя через несколько препятствий, даже до смешного: несмотря на точный адрес М.Н. Капустина, я и то не могла сразу найти его квартиру…
Размышляя таким образом, я незаметно дошла до квартиры. Попечитель был занят: в его кабинете слышался женский голос. Я ждала, стоя у стены в гостиной. Через несколько минут нарядная дама промелькнула мимо меня в прихожую, попечитель вышел вслед за ней в гостиную.
– А-а, это вы? пожалуйте сюда, – проговорил он, уходя в кабинет. Я вошла вслед за ним в большую светлую комнату; посредине ее стоял письменный стол, напротив него большая, занимавшая почти всю стену, горка с книгами. По стенам висело несколько портретов в золоченых рамах; между ними, напротив дверей, портрет самого попечителя в полной парадной форме. На этот раз он был во фраке со звездами, но без лент. Взяв длинную трубку, он уселся на софу у дверей и усадил меня напротив.
– Ну-с, вы меня извините, что я закурю трубку, ведь я человек старый, – и он спокойно развалился на кресле. – А я, знаете ли, все-таки написал письмо вашей матушке; быть может, она послушает меня, старика.
Я невольно подумала: экий упрямый старичок, все-таки сделал по-своему, ведь я уже вчера говорила ему, что это бесполезно.
– Ваше превосходительство, ведь это все равно напрасно: чем выше лицо, которое к ней обращается, тем более удовольствия для нее отказать.
– Ну, знаете ли, я все-таки написал. А если она не согласится, я вас приму, – как-то мельком сказал он, переходя к письменному столу. – Присядьте.
Я села в почтительном расстоянии.
– Не здесь, не здесь, я ведь глух, садитесь сюда, к столу.
Я села. Его превосходительство взял мое прошение и начал что-то писать на нем.
– Ну, скажите, почему же вы уверены, что она не согласится и после моего письма?
– Ваше превосходительство, я отвечу откровенно, чтобы дать вам вполне ясное понятие о том, как у нас смотрят на курсы. Когда я просила мою мать дать согласие, она сказала мне: будь девицей известного поведения, – сказала я, постеснявшись употребить подлинное ее выражение. – Как видите, при таком предубеждении трудно идти против; и притом, по мнению моей матери, раз я имею средства, я не должна учиться, а сидеть дома и ждать женихов.
– Ну, замуж вы всегда успеете выйти, вы еще молоды. Вы можете на этот счет успокоить вашу матушку.
– Да, но в нашем сословии интеллигентный молодой человек, служащий, не считается женихом, если не имеет своего состояния.
– Но я все-таки скажу вам, что мы очень обязаны нашим родителям, что они – неоплатный долг. И ваша мать, когда вы были ребенком, много делала для вас; и теперь, быть может, еще делает. Вы будьте к ней почтительны. Скажите, в каких отношениях вы с ней находитесь?
Этот неожиданный вопрос смутил меня.
– Как вам сказать, ваше превосходительство, я не знаю…
– Ну, вот, видите, сами не знаете. А вы должны быть все-таки почтительны, не раздражайтесь ее сопротивлением. Вы, так сказать, не будируйте против вашей матушки.
– Я сделаю все, что от меня зависит, ваше превосходительство.
– Ну вот. Постарайтесь. А я вам скажу, что ваше желание учиться мне очень симпатично. Я попечитель округа и очень рад видеть стремление молодежи к образованию. Это очень, очень симпатичное желание. Он встал и подал мне мое прошение, на котором во время нашего разговора не переставал писать что-то.
– Вот ваше прошение, можете передать директору. Я удивилась, развернула бумагу; там было написано: «Г-ну Директору Высших женских курсов. С согласия его сиятельства, господина министра, разрешаю принять в число слушательниц, с помещением в интернате».
– Так меня примут? – радостно воскликнула я.
– Да, да, ваше желание мне очень симпатично.
– О, ваше превосходительство, как я вам благодарна! – сказала я, и слезы невольно показались на глазах. – Боже мой! Как я вам благодарна! Но (я вспомнила характер моей мамы), извините… если моя мать напишет вам резкое письмо… Вы не рассердитесь на меня и не велите исключить? – взволнованно заговорила я.
– Ну, мало ли я получал в жизни резких писем, – спокойно и добродушно ответил прекрасный старик. – Не беспокойтесь, конечно, вас не исключат. – Говоря это, он двигался взад и вперед по комнате и разбирался на столе, не глядя на меня, точно он старался не замечать выражений благодарности, точно он не хотел, чтобы кто-нибудь знал о том, что он поступил хорошо. Он подал мне руку и прервал меня:
– Теперь, когда вы приняты, вы должны поддерживать репутацию курсов.
– Я буду подчиняться всем правилам, ваше превосходительство.
– Вот именно; политикой не занимайтесь и вообще ведите себя так, чтобы не уронить достоинства курсов.
– Я буду считать за честь учиться на них, – сказала я, стоя уже в передней.
– Да, именно, считайте за честь; следуйте моим советам, – быстро кончал наш разговор попечитель, хотя давно уже простился со мной.
Взволнованная, вышла я на улицу; в прихожей дожидалась меня Надя и там, слыша, что я плачу, и вообразив, что меня не приняли, и сама заплакала. Но одного взгляда на мое лицо достаточно было, чтобы убедиться в противном.
Сегодня, в 12 часов, я пришла к директору и молча подала ему конверт с прошением попечителю и остальными документами, которые были мне возв