В павильоне Каспийско-Черноморского нефтепромышленного общества скоро должно было демонстрироваться бурение нефтяной скважины. Я туда. Там было уже довольно много народа, машина приведена в движение, и с потолка медленно спускался в скважину продолговатый цилиндр, края которого внизу были разрезаны винтообразно; цилиндр опускался в яму все ниже и ниже, скоро опустился совсем, – и два восточных человека стали посредством палки, продетой в рукоять этого цилиндра, вращать его внутри ямы: с каждым разом заворачивание делалось труднее и труднее, видно было, что цилиндр уходит глубоко в землю. Наконец, вращение прекратилось, машина снова приведена в движение, и цилиндр поднимается на поверхность, весь облепленный жидкой грязью, с него ручьями течет вода; рядом с этой ямой тотчас открывают другую, и цилиндр опускают туда, чтобы очистить от грязи… Я пересмотрела расставленные по стенам этого павильона калейдоскопы, с 4 фотографиями каждый: были снимки заводов, разных помещений, перевозки нефти, ее нагрузки и проч.
Скоро я была уже на спасательной станции, где давал объяснения матрос. Он говорил очень гладко и хорошо, видно было, что он все это знает наизусть; переходя от одного экспоната к другому, надевая на себя один за другим пробковые нагрудники и объясняя их достоинство, сравнительно со спасательными кругами, он ни разу не запнулся, точно читал по книге, только изредка прорывались у него выражения, указывавшие в нем простолюдина: «евонный», «эфтот». Это было даже оригинально: он говорил очень толково о приборе, употребляющемся на дежурных крейсерах около шхер Балтийского моря, в случае тумана, для предупреждения об опасном месте кораблей, которые за туманом не могут видеть сигналов; «Тогда берут ручку прибора, поднимают, опускают вниз, и, вследствие напора воздуха, производится звук; и евонный звук настолько громок, что слышен за 12 верст». Для наглядности он поднимает и опускает ручку довольно большого прибора, и раздается ужасающий рев, заставляющий невольно вздрагивать публику. Интересны в этом павильоне экспонаты различных спасательных принадлежностей – пробковые нагрудники, пробковые койки, между прочим – небольшой прибор, состоящий из тонкого, плотно скрученного шнурка и привязанного к нему небольшого якоря с четырьмя загнутыми концами, вершка в 1½ длиной; такая вещичка очень невелика и помещается в картоне, а между тем, ею очень удобно спасать утопающих: стоит бросить этот якорь в воду, и острые концы его зацепятся или за волосы, или за одежду, обувь, и тогда, притягивая к себе шнурок, можно легко вытащить утопленника. Лодки, расставленные тут же, конечно, не могли меня очень интересовать; слушая непонятные для меня технические морские названия – я только смотрела на них, любуясь их стройностью и изящным видом.
Красивый и чистый перезвон иногда раздавался на выставке, собирая толпу любопытных около колокольных павильонов, среди которых выдавался по красоте и изяществу весь белый, с посеребренными колоколами павильон моего дяди И.П. О-ова.
В первый же день я почувствовала усталость после нескольких часов ходьбы и напряженного внимания…
10 августа
Наиболее интересовавшим меня отделом на нашей выставке был, конечно, отдел народного образования; я была в нем часов 5 подряд и все-таки осмотрела только половину: не было физической возможности разобраться, хотя бы отчасти, в этой массе тетрадей, альбомов, а справа, слева, спереди и сзади – всюду окружали меня диаграммы, карты, фотографии, кучи работ учениц и учеников…
Из всех мужских гимназий я ранее была знакома с деятельностью 1-й Тифлисской, директором которой состоит брат известного писателя Л.Л. Марков, и, судя по описанию его брата, гимназия действительно стоит на высоте, немногим доступной: я убедилась в этом, рассматривая альбомы гимназии, читая отчеты директора и сочинения воспитанников об их экскурсиях, напечатанные в этих отчетах. Мне кажется, что Тифлисская – одна из самых первых, если не первая гимназия в России; не в пример массе прочих гимназий, подавляющих своим классицизмом и строгостью всякое развитие учеников (чем, напр., отличается наша Ярославская), она старается развить mens sana in corpore sano: наряду с изучением классиков, школа приучает учеников к ручному труду, а для внеклассного чтения при гимназии есть прекрасная библиотека, при пансионе – и читальня; для развлечения воспитанников устраиваются музыкально-вокальные и литературные вечера, гимнастические утра, прогулки. Все это представлено на выставке в фотографиях, наглядно показывающих образ жизни гимназии и типы ее воспитанников различных народностей…
Наши ярославские гимназии, кажется, не были представлены; да и хорошо, впрочем, сделали, – о них ничего нельзя сказать хорошего: одинаково плохи как мужская, так и обе женские; в первой царит классицизм, во вторых – сухой педантизм и формализм, а полное отсутствие мало-мальски развитых и преданных своему делу воспитательниц делает наши женские гимназии учреждением чисто казенным, но отнюдь не воспитательным и развивающим; из гимназии выходят то тупицы, то в высшей степени ограниченные и неразвитые девушки, которые, пройдя курс, через год его забывают, а так как развитие не может стоять неподвижно на одной точке, то следовательно – они пятятся назад; обеспеченные девушки выходят замуж, из них выходят хорошие хозяйки и провинциальные дамы, а иногда и плохие матери; если они небогаты – ведут трудовую жизнь, из них выходят учительницы, весьма ограниченного ума и относящиеся только формально к своим обязанностям; если же они берутся за гувернантство, то тогда не надо хуже: я лично испытала всю прелесть рутинного воспитания девушками неразвитыми и понятия не имеющими о воспитании. Неудивительно, что исключения редки, и то еще хорошо, что они есть, это значит, что гимназии еще не совсем забивают; впрочем, наиболее развитые развиваются уже вне влияния гимназии.
Наконец, я отыскала наши курсы. Скромная витринка с фотографиями нашего интерната и аудиторий; небольшая полочка с книгами отчетов общества для доставления средств В.Ж.К., сверху – план здания курсов – вот и все, чем представлено единственное в России высшее женское учебное заведение. Ни научных работ слушательниц, ни модели здания… все выставлено так скромно, точно старается спрятаться от взоров любопытных. Около витрины сидела девушка, что называется, серенькой наружности, с виду немолодая, с темными, гладко-гладко причесанными волосами, положенными в маленькую косу на затылке, в очках, в черном поношенном платье, сшитом блузой с юбкой и опоясанная темным ремешком. По внешности она соответствовала именно тому классическому, если можно так выразиться, типу курсистки, представление о котором коренится еще в 60-х годах и который приводит в ужас провинциальных дам, вызывает гримасу неудовольствия у гг. мужчин, которые, наверно, воспользовались этим случаем, чтобы наглядно убедиться, что их шаблонные представления об учащейся женщине как о существе «неженственном» – оправдались блистательно. Она до того подходила под это, у большинства укоренившееся представление о внешнем виде курсисток, что мне даже досадно стало: неужели не могли посадить никого другого? если уже побеждать общественные предрассудки, то доказывая при возможности наглядно всю их неосновательность. Так и тут: можно было выбрать кого-нибудь из нас, по наружности хотя бы и не красивой, но уже и не такую шаблонно-типичную, – без очков и не в этом костюме… Может быть эта девушка и мила, и умна, – слов нет, и мы, т. е. слушательницы, на наружность, конечно, не обращаем внимания; но тут дело касается публики, приехавшей сюда из всех краев нашего отечества, из далекой провинциальной глуши, где господствуют подчас самые невозможные взгляды на женщин. Теперь поспорь кто-нибудь с провинциальными дамами, попробуй доказать, что их опасения изменения наружности дочери, в случае ее поступления на курсы, неосновательны… они все возразят; и по-своему будут правы: «Нет, мол, сами видели, каковы они, курсистки»… И досадно, что приходится обращать внимание на такие мелочи, но с общественными предрассудками ничего не поделаешь: отголоски 60-х годов, когда русские женщины, по несчастью, увлекшись эмансипационным движением, впали в крайности, хотя и ненадолго, живы и до сих пор.
В павильоне «Церкви-Школы» меня очень заинтересовал миссионерский отдел против сектантов и раскольников. Я с интересом рассматривала карты местностей южной России, сплошь зараженных штундой[1], слушала объяснения г. Скворцова (ред. журнала «Миссионерское обозрение») и рассматривала фотографии выдающихся вождей сектантства. Какие умные, вдохновенные лица! Каждое из них поражает своим энергическим выражением: глаза так ясно говорят о благе душевной жизни, лицо – сама мысль… Невыразимая жалость к этим людям наполняет сердце, когда посмотришь на фотографии. Сколько усилий ума, работы мысли, сколько дарования нашло себе такой исход! Сколько бы принесли эти люди пользы, если бы в момент зарождения самостоятельной работы мысли были поставлены под твердое руководство и нашли бы себе удовлетворение у своих руководителей. Но в том-то и дело, когда пастух дремлет – стадо может разойтись в разные стороны. Наше духовенство – прямой по положению нравственный руководитель народа – по своему тяжелому материальному положению само так забито и придавлено, что осуждать его за то, что оно вовремя не заметило такого движения в своих приходах, – как-то язык не поворачивается, хотя прежде всего обвиняют его. Я поговорила об этом с г. Скворцовым, и он дал мне свою книжку «Существенные признаки и степень вредности мистических и рационалистических сект»… и даже предложил заняться миссионерством, так как он хочет устроить теперь нечто подобное из сельских учителей и учительниц.
Отдел церковно-приходских школ… Но что сказать о нем? Конечно, видно было, как устроители постарались показать их на высоте задачи. Отчасти им это удалось, хотя я и не нашла, читая интересные отчеты, сколько их существует. Жаль, что с церковно-приходской школой связывается известная тенденция, – школа, в сущности, должна быть только школой, а не служить еще и местом распри за название… Приходская библиотека… вот самая простая, какую наверно позволено будет иметь при каждой школе.