Снова в Рим свалился праздник Луперкалий, на который была назначена свадьба Понтия Пилата. Он любил свою будущую жену Клавдию Прокулу, однако не забывал и Деметру. Долгое время Пилат не знал, как объясниться с Деметрой по поводу предстоящего праздника, но девушка сама решила этот вопрос.
– Жениться тебе надо, Понтий Аквила, – будто вскользь сказала она в очередной раз, принимая любимого.
– Откуда у тебя такие мысли, – удивился он.
– Знаешь, я никогда не думаю о будущем, которого нет…, – гетера немножко помедлила и совсем тихо добавила. – У нас нет. Так вот. Ты сейчас мой! Я это знаю и мне хорошо. А завтра? Что будет завтра – не знает никто. Всё остальное в моей жизни – просто работа, которую мне дали боги. И я отдала себя богам. Это не выбирают. А тебя ожидает какая-нибудь война, мужчинам нельзя без этого. Потом женитьба и светское общество. От предназначенной жизни никуда не денешься.
Понтия Пилата смутила откровенность Деметры. Ведь гетера была права. Чтобы перевести разговор на какую-нибудь не очень скользкую тему, он спросил:
– Скажи, мы много встречаемся. А у тебя, кроме того, множество и других мужчин. Почему ты не беременеешь? И, если забеременеешь, обрадуешься ли новорожденному?
Деметра подошла к столику, разлила вино в стеклянные кубки, присела у ног любимого и в упор, глядя ему в лицо с чуть грустной улыбкой, ответила:
– Очень многих мужчин интересует тот же вопрос, не тебя одного. Но я никому не рассказываю. А тебе расскажу.
Девушка встала, прошла в альков и вскоре вернулась. В руках она несла затейливой резьбы шкатулку красного дерева. Подойдя к Понтию, молча протянула ларец ему. Он взял, открыл. Внутри, в объятиях китайского белого шёлка покоились два флакона. Пилат выудил один, открыл его, поднёс к носу. Воздух наполнился одновременным запахом мускуса и миндаля.
– Это снадобье привозят с Востока, – объяснила Деметра. – И хотя оно дороже золота, женщины пользуются им. Особенно гетеры. Только не открывай другой флакон, потому что он не для этого и, нарушив пробку, его уже ничем не закрыть.
– Что это? – насупил брови Пилат.
– Это другое снадобье, – мягко улыбнулась Деметра. – Но я применю его только тогда, если меня кто-нибудь обидит, – Деметра опустила глаза, забрала свою шкатулку и отнесла обратно в альков.
Пилат понял, что в любой момент может потерять свою подружку. Ему этого очень не хотелось, но такой момент всё же наступил – грядущая свадьба. Правда, после совета о женитьбе, оброненного вскользь Деметрой, она вряд ли прибегнет к помощи второго флакона, но кто сможет понять женщину и предсказать её поступки?!
И вот Луперкалий наступил. Ударами плетей в портике храма жрецы помогали оплодотворению женщин. Клавдия, одетая уже в белоснежную тунику, перетянутую под грудью шафрановым поясом, выгодно играющим на её фигуре, безропотно протянула руки для удара.
Кожа её пахла тонким лёгким запахом жасмина.
Понтий Пилат чувствовал, что мальчишество оставляет его сегодня навсегда. Тревога и вожделение – дети неизвестности – уступают место решительности и мужественности. Авгурами давно уже были просчитаны неблагоприятные для праздника календы и ноны. В это время их не ожидалось, и в Риме в это время случалось множество свадеб. Клавдия перед свадьбой должна была отдать Фортуне какую-нибудь одну из самых своих любимых игрушек, но, судя по тому, что она была уже одета в праздничную тунику, жертвоприношение куклы состоялось без сожаления.
В храме два авгура ждали жениха и невесту возле жертвенника. Когда те вошли, откуда-то из глубины храма появился хранитель священных кур. В руках у него была клетка с белым петухом и курицей. За ним шли флейтисты, а в конце шествовал служитель с белой овцой, с шеи которой свисали ленты, сотканные из красной и белой шерсти.
В четырёх резных чашах вокруг алтаря служители воскурили фимиам, клубы которого сначала расплывались по храму, как утренний туман. Но туман скоро развеялся и возле алтаря как бы ниоткуда возник жрец в белом хитоне и остроконечном головном уборе. Перед алтарём был низкий столик с глубокой чашей, вмонтированной прямо в столешницу. К этому столику служитель и подвёл жертвенного агнца.
Жрец взмахнул рукой, в которой оказался зажат короткий меч и рассёк резким ударом горло овце. Хлынувшая кровь заполнила чашу в столешнице. Жрец, продолжая жертвоприношение, разложил на столике внутренности овцы и то же сделал с белым петухом и курицей, но уже на алтаре.
По алтарю были разбросаны выщипанные перья кур и странным образом все перья сложились в какой-то узор, очень напоминающий паутину. Жрец приблизился к жертвеннику и принялся обеими руками ощупывать перья. Казалось, он пытается сыграть какую-то мелодию на огромном клавесине из птичьих перьев. Понтию Пилату даже послышалось что-то похожее на музыку.
Жрец продолжал играть. Вернее, свет в храме начал почему-то необъяснимо гаснуть и освещёнными оставались только руки жреца, его голова, склонённая над алтарём и паутина, сложившаяся из птичьих перьев. Откуда-то снизу, из середины алтаря, в храм проник кровавый свет. Руки жреца-музыканта осветились кровавыми бликами, и музыка стала похожа на траурное пение снежной лавины, сорвавшейся с высокой кручи и не щадящей никого на своём пути. В следующее мгновенье Понтий Пилат увидел повисший в паутине огромный чёрный крест и распятого на нём преступника.
Тишину храма, рухнувшую со всех сторон не хуже снежной лавины, вдруг нарушил хриплый нечеловеческий голос. Может быть, это говорил сам жрец, всё ещё играющий на паутине из перьев, но голос был страшен и неистов в своём неземном звучании. Понтий Аквила сразу понял, что это видение адресовано лично ему, но не знал почему. Не знал также, какая судьба ему предназначена, и можно ли избежать грядущего наказания.
– Зачем тебе кровь Сына Божия? – вдруг явственно прозвучал вопрос. – Скажи, Понтий Пилат, неужели ты хочешь крови?
– Я не хочу никакой крови, но я воин! – закричал, что есть силы Понтий Аквила. – Я не собираюсь проливать кровь безвинную!
– Это твоя судьба, ибо тогда вспыхнет твоя чёрная звезда, – снова зазвучал голос. – И ты станешь истуканом на все грядущие времена. Но никто не сможет спасти тебя, только ты сам. Твоё решение – твой выбор.
– Может ли кто принести жертву за меня или хотя бы помолиться? – воскликнул Пилат.
– Чти женщин своего рода. Одна из твоих потомков сможет спасти тебя делами своими. Чти женщин…
Голос пропал, пропал и жрец. Перед мистерией он неожиданно появился у алтаря, а сейчас также неожиданно исчез. Но никто из присутствующих гостей не обратил на пророчество жреца никакого внимания. Да и слышал ли кто этого авгура, кроме самого Понтия Пилата?
Исчезнувшего жреца тут же заменили два стоящих в стороне авгура и принялись вслух беседовать друг с другом на непонятном языке, указывая на внутренности животных, разбросанных по алтарю, деревянными указками. Сие театральное действо так же повлияло на Понтия Пилата отрицательно. Он был уже готов к тому, чтобы разогнать всех собравшихся, включая наречённую невесту, но какая-то сила удержала его от необдуманных поступков.
А жрецы-авгуры всё так же беседовали меж собой почти ни о чём. Наконец, пришедши к одному положительному выводу, оба провозгласили, что на внутренностях овцы нет ни единого пятнышка. То же самое у птиц. Значит, боги благословляют свадебный союз.
Все обрадовались, кроме служителя, приведшего к жертвеннику овцу. Она была одной из его любимиц. Служителю не первый раз приходилось участвовать в жертвоприношениях, поэтому он сразу отметил, что у принесённой в жертву овечки довольно увеличенная печень. Однако, авгуры благосклонно постарались этого не заметить. Да и внутренности птиц, лежащие на алтаре, были не вымыты и даже не протёрты. Как же они в таком виде могут быть без пятен?
Служитель, конечно, понимал, что жених им платит совсем не за то, чтобы что-либо замечать. Ведь это обряд, который должен свершиться у человека только один на всю оставшуюся жизнь. Вон и сам жених стоит с потерянным лицом, но виду не подаёт. Все довольны – обряд состоялся.
Гостей поразила особая привлекательность невесты. Вероятно, свадьба для женщины всегда важнее, чем остальные события. Понтий Пилат тоже отметил, что шафрановый поясок под грудью, повязанный невестой, на свадьбе гораздо уместнее, чем золото. Просто каждая отдельная, кажущаяся сначала неуместной чёрточка, играла, оказывается, весомую роль в облике его молодой жены. Головы обоих так же были украшены миртовыми венками, что выглядело очень красиво. Всё выглядело не так уж плохо и он попытался выкинуть из сознания не ко времени посетившие его мистические видения.
Понтий Пилат явился в храм в компании холостяков. Все юноши были навеселе, потому как обмывали уходящего в другую жизнь своего бывшего друга. Жрецы обвели жениха и невесту трижды вокруг жертвенного алтаря против часовой стрелки. После чего все отправились в дом жениха под звуки весёлых флейт. А шедшие рядом оставшиеся пока холостыми друзья распевали по дороге Талассио.[78] Никто из них не знал, что это такое, но точно знал, что петь надо.
Меж тем Пилат бросал по дороге в толпу деньги и орехи. На пороге дома процессию ожидали подруги Клавдии, вручившие ей огонь и воду. Затем девушки внесли невесту в дом жениха на руках, поставили на пол возле очага, куда вслед за ними подошёл Пилат. Его молодая жена держала в одной руке кувшин с водой, в другой факел.
Клавдия плеснула из кувшина на дрова, а Понтий взял из её рук факел и поджёг дрова, которые тут же вспыхнули радостным пламенем. Стоящие вокруг гости предались весёлым восклицаниям, потому как знак возжигания очага тоже был хорошим. Богами была принята жертва пенатам.
Человеческая судьба, казалось, диктует каждому и любому почти одно и то же с небольшими расхождениями. Только и она бывает тщеславна, и у неё множество пороков, не заметных сперва со стороны, но они существуют, поражая иногда человеческое сознание до самых сокровенных глубин. И очень часто Судьба гораздо порочнее любви. Во всяком случае, Судьбе самой так казалось – богиня же. Но и богиня не в силах скрыться от амуровых стрел.