, так сказать, нелегально. Нам просто некуда было идти, стояли мы на самой передовой в 100 метрах от противника. Мы спали по 3 часа в день, копая окопы и подкапываясь к противнику вплотную. Помню, когда я был в эвакуации, мы вытаскивали парней из-под перекрестного огня. На это дело отправляли только смелых парней, трудность заключалась в том, что по тебе стреляло все, и ты видел, как пролетали пули в сантиметрах, как бились о столбы деревьев, как снаряды в двадцати метрах вспахивали поле. Но бросать товарищей ни в коем случае было нельзя, хоть и хотелось залечь, переждать. Каждая секунда могла стоить жизни, и выносить было трудно. Нужно было делать все быстро, и за 40 минут, выбиваясь из последних сил, мы вытащили тогда троих солдат. В штурмовиках тоже было нелегко. Каждый день мы ходили по 6 километров с танковыми минами, под плотным огнем. Но именно этим закаляли мы свой дух: мы шли спокойным шагом, когда снаряды били в 20 метрах от нас, не убегали, а, как настоящие мужчины, шли вперед, хотя был страшно, ведь только дурак не боится. Штурм длился в среднем четыре часа. Четыре часа невероятных физических нагрузок и ловкости. Каждый раз я понимал, что это может быть мой последний бой, но все равно, пока я жив, то должен бороться.
– Можете ли вы вспомнить и описать героические поступки, совершенные вашими однополчанами?
– Прямо героические – нет. Но все говорили, что это героические. Ну, короче, я всегда брался за самую сложную и опасную работу, всегда рвался вперед на самый передок, стоял на самых опасных позициях, вытаскивал раненых из-под перекрестного огня. Короче, там много чего. Единственное, что героическое, наверное, во мне – это стремление идти вперед помогать и заботиться о товарище, больше чем о себе. А так был боец – парень лет восемнадцати с позывным «Малой», так ему три раза пальцы отрывало, но он шел вперед, был настоящим мужчиной и штурмовиком. Он погиб при штурме. Прикрывал парней и получил очень тяжелые ранения. Я считаю, что он – герой, потому что не сидел в больнице и никогда не сдавался, не показывал страх. Для меня герой – это тот, кто погиб, но отдал свою жизнь, чтобы другие жили.
– Вы получали ранения, контузии во время боевых действий?
– Ранение средней тяжести я получил в ноги во время штурма. В тот момент, я понимал, что выхода нет, – мы были фактически окружены. Мне взрывом сломало левую ногу, правая была вся в осколках. По нам наводился миномет, каждые три метра взрывы, которые становились все ближе и ближе. Я тогда хотел сдаться, но понял, что я зашел слишком далеко, чтобы погибнуть. Я понимал, что шансов почти нет, как и во многих других случаях, но сдаваться – это не выход. Я облокотился на плечи парням (за что им огромное спасибо, что не бросили), и мы пошли. Но в ту же секунду по нам начал работать снайпер. Пули почти задевали каску, и единственным выходом было разделиться. Я пошел один, хоть и было больно, неприятно, но нужно было идти. Под конец у меня начали отказывать ноги. Я понимал, что, если я упаду, то погибну. И я из последних сил добрался до «дома», куда уже подошла группа эвакуации. Тогда это был мой последний бой. Контузий было много, но я не считаю это за ранение.
– Что стало для вас основной мотивацией для того, чтобы участвовать в военных действиях?
– Много чего. Долг, парни, которые защищали меня с 2014 года, зверства украинских нацистов, дети, погибшие от их рук, ну и обстоятельства. Я не мог сидеть, сложа руки, пока такие же молодые парни гибли, стояли на морозе, пока я сижу в теплой квартире. Я и мог остаться дома, но как бы я тогда смотрел в глаза отцу, друзьям. Рано или поздно нужно было встать и бороться за свою землю, за людей, которые тут живут. Ну и то, что я молодой, у меня ничего нет: жены, детей, машины, работы, по сути нечего терять, а чем меньше тебе терять, тем легче.
– Имеете ли вы боевые награды?
– Нет.
– Повлияло ли участие в спецоперации на вашу дальнейшую судьбу?
– Да. После всего этого ты не можешь воспринимать мир таким, какой он был до боевых действий. Ты становишься серьезным, чувствуешь ответственность за все. Спустя время – вот как у меня произошло – тебя начинает все угнетать. Каждый день все больше твоих товарищей, друзей, погибает, и это все на тебя давит. Также давят и воспоминания о том, что там нужно было дожать, по-другому все сделать. Но ты понимаешь, что ты уже был на пределе и по-другому уже ничего не мог сделать. После этого трудно обучаться, совсем, так сказать, не хватает сил на это. Иногда захлестывает апатия, депрессия, что ты так мало сделал, хоть шел все время вперед и исполнил свою мечту стать штурмовиком. А так жизнь продолжается. Я с помощью проекта «Спасибо, братцы!» нашел других своих сослуживцев, побывал в Питере. Там присутствовала очень приятная компания и атмосфера, за что я выражаю огромную благодарность всем, кто там был.
Участник СВО Артем М.
– Как вы стали участником военной спецоперации?
– 21 февраля 2022 года моего отца забрали на войну (повестки вручали на шахте). Я собрал кое-какие вещи и отправился за ним, но в одно подразделение нас не взяли, обусловив это тем, что отец с сыном вместе воевать не могут. По итогу я самостоятельно приехал в военкомат 22 февраля и уехал на войну.
– В каком подразделении вы проходили службу? В чем заключались ваши функции?
– На протяжении всей войны я состоял во второй бригаде. Сначала это был N-й батальон, N-я рота, N-й взвод, позже меня и несколько человек отправили в другой батальон, а с августа из остатков служащих нашего бата создали N-й отдельный мотострелковый батальон (легкий). Функций было немало. Изначально мы, как олухи, ходили друг за другом, потому что не понимали, куда попали и что делать. После каждый начал получать опыт, становился более индивидуальным. Я и парни нередко доставали раненых, держали позиции и многое другое. Все, как у всех. Ближе к концу все стало гораздо труднее, ведь по бумагам меня назначили командиром взвода, а по факту – замом командира роты. Это было трудно. Мне 22 года, мужикам – по 40 и больше. Чтобы заслужить доверие и уважение необходимо быть жестким, сильным и при этом справедливым. Тяжело, когда каждый хочет с тобой посоветоваться, а в случае непредвиденной ситуации в рации только и слышно мой позывной.
– В освобождении каких населенных пунктов вы принимали участие?
– В освобождении ряда населенных пунктов ЛНР. А если честно, то в большинстве своем освобождением занимались контрактники и бойцы ЧВК «Вагнер». Считаю, что помог в освобождении Трехизбенки в феврале 2022-го, ведь там мы взяли в плен девять человек…
– Каким образом вы получали знания и опыт ведения боевых действий?
– На ошибках учатся, мне везло, что некоторые парни совершали ошибки раньше, чем я. Все приходит исключительно с опытом, необходимо время и ужасные условия – научится любой, если успеет.
– Что было самым сложным во время участия в спецоперации?
–Я уже предугадываю, что большинство таких же парней, как и я, отвечая на этот вопрос, будут писать о том, что им было страшно, холодно, голодно и т.д. Безусловно, холод подкосил многих, голод еще больше. Отсутствие возможности позвонить домой, нормально поесть, даже покурить делали свое дело. Сложно стрелять. Не просто в небо или по банкам. Сложно стрелять, когда ты видишь цель, лицо, а после выражение лица. Это непередаваемое ощущение, в плохом смысле слова. Но это только сначала так, потом привыкаешь, и становится все равно. Как-то на блокпосте в городе Счастье нас остановили «ахматовцы»[6]. Разговор шел не очень хорошо, мой сослуживец «Пух» спросил у одного из них: «Что чувствуешь, когда стреляешь в человека?», а после вопроса чеченца ответил: «Отдачу автомата, дурень». Артобстрелы тоже ничего хорошего не несли, постоянный страх, тяжеловато уворачиваться от 120-х и 150-х калибров. Танк вообще стреляет моментально, выхода не слышно, моментальный прилет. «Полька»[7] – ужасная штука, снаряд керамический, попадая в тело, разрывает, режет, а после для врачей целая дилемма возникает, как же достать проклятый осколок, ведь он не магнитится. Сложно врать раненому, бинтовать его, успокаивать, говорить, что все хорошо, когда видно, что осталось ему минут десять. Очень страшно, когда ты не можешь достать раненого, а он кричит. Мой начальник штаба с позывным «Монах» был ранен в бедро, пулевое. Он лежал в двухстах метрах от нас. Просил по рации помочь ему. Мы пробовали пробиться боем, я косил посадку из ДШК и РПГ-7, парни подключились с АГС, но безрезультатно. Только пытаешься вылезти – тебя обстреливает пулемет и танк. Мы пробовали пройти к нему больше двух часов, но он истек кровью и погиб. Достать смогли ночью, на палатке мы его тело тащили больше трех километров – уважение к человеку осталось даже после его смерти. Но самое сложное то, что не сравнится ни с чем из вышеперечисленного, – это звонить. Звонить матери или жене погибшего. Говорить ей о том, что ее мужчина домой приедет в гробу. Неописуемо трудно слышать в ответ крики: «А почему ты тогда жив? Вы же вместе были!»
– Можете ли вы вспомнить и описать героические поступки, совершенные вашими однополчанами?
– Парень со мной был, позывной «Че Гевара», Дима Ковалев. Когда мне голову чуть не оторвало прилетевшим куском стены от снаряда, оттянул меня, отстреливался один, пока я в себя не пришел. Мог бы убежать, но не сделал этого. «Аслан» – мой командир роты. Русланом зовут, как папу моего, реально отцом был для нас. Никогда не бросал, в штабе штаны не просиживал. Куда мы, туда и он, ну и наоборот. Бегал, как угорелый. Когда прорыв со стороны хохлов начался, сам патроны подносил, не убежал, держал точку, ранение получил пулевое в ногу, но еще держал. У него пять ножевых. Чистили погреба и дома, а один из ВСУ остался, кинулся на него, истыкал тело, но командир успел, застрелил. Детям в Горском тушенку ящиками отдавали, конфеты им покупали. Я нашивки свои дарил. Людям продукты, деньги, сигареты – все отдавали. Жалко мирных.