На расстоянии все кажется лучше, чем было на самом деле. В Соединенных Штатах мне начало казаться, что в Европе, несмотря ни на что (несмотря на то, что первый раз меня обманули в Париже), люди все же честнее относятся друг к другу, чем здесь. Я много размышлял над этим и пришел к выводу, что все дело в традициях. Европа стара, и кроме законов в Европе есть традиции, передаваемые из поколения в поколение. Они-то в первую очередь и удерживают людей от неблаговидных поступков. Америка молода и традиций у нее нет. Боюсь, что когда они сформируются, то будут совсем не такими, как следует. Какие традиции могут сформироваться в стране, где отсутствие совести и порядочности считается не недостатком, а достоинством?
Альфред Браун и его адвокат Чарльз Пек оказались хорошими компаньонами. Пока я изобретал (а изобретал я в то время так, что мои сотрудники не успевали делать экспериментальные образцы моих изобретений), они занимались всеми остальными делами. Альфред усиленно нахваливал меня в инженерных кругах, создавая мне репутацию. Благодаря ему мною заинтересовался президент Американского института электроинженеров Томас Мартин. В мае 1888 года я по его приглашению прочел в институте лекцию о своей системе двигателей и трансформаторов переменного тока, с которой началась моя мировая известность. Предложение Мартина выступить с лекцией было для меня неслыханной удачей. Одно дело, рассказывать о своем изобретении в частных беседах и совсем другое – выступать с трибуны столь уважаемого института.
Пек искал тех, кто мог бы вложиться в наше дело. Он делал мне репутацию в финансовых кругах. Большие масштабы (а на маленькие ни я, ни мои компаньоны не были согласны) требовали больших денег, которыми мы не располагали. Именно Пек свел меня с Джорджем Вестингаузом, но и Альфред Браун тоже приложил к нашему сотрудничеству руку, потому что Вестингауз принял решение сотрудничать со мной после того, как прослушал мою лекцию.
Вестингауз мне понравился. Он был настоящим «self made man»[81]. Сын простого кузнеца, с детства интересовавшийся техникой, он уже в пятнадцать лет начал изобретать. Соединенные Штаты невозможно представить без железных дорог, железные дороги невозможно представить без воздушного тормоза Вестингауза[82]. Я, как изобретатель, оценил по достоинству изящность конструкции тормоза Вестингауза и его надежность. При любой поломке тормоза состав автоматически останавливается! Просто и гениально!
История с Эдисоном ничему меня не научила. Стоит мне узнать, что человек – изобретатель, как я сразу же проникаюсь к нему расположением. Еще большему сближению с Вестингаузом способствовала его убежденность в перспективности переменного тока, основанная на знаниях. Подобно мне, Вестингауз изобретал, в первую очередь опираясь на знания, а не на эксперименты. Его познания в физике и математике были весьма основательными. Я мог разговаривать с ним о моей работе на равных. С 1886 года в Грейт-Баррингтоне[83] работала гидроэлектростанция переменного тока Вестингауза, о которой я слышал и которую мне очень хотелось увидеть. Освещение Грейт-Баррингтона при помощи переменного тока стало началом краха компании Эдисона.
Несколько лет безуспешно убеждать всех в перспективности машин переменного тока и вдруг встретить единомышленника, изобретателя и промышленника, который не только готов вложить деньги в мои разработки, но и предлагает обеспечить меня всем, что необходимо для работы! Это ли не удача! Я и мечтать не смел о чем-то подобном. Недолгое пребывание на дне, сделало меня весьма сдержанным в мечтах.
Я уже писал о том, что когда Вестингауз захотел приобрести мои патенты по переменному току, я дополнительно потребовал с него по 2,5 доллара за каждую лошадиную силу всех машин переменного тока, которые будут проданы его компанией. Как-то раз мне пришла в голову мысль о том, что неплохо бы было получать по 2,5 доллара с лошадиной силы и вот я решил применить ее на практике. Вестингауз согласился без раздумий и торга, хотя я ожидал, что он начнет торговаться.
Услышав о выдвинутом мною условии, Фредди и Чарли (мы к тому времени держались между собой запросто, без церемоний) подумали, будто я их разыгрываю. Чарли сразу же выспросил у меня технические подробности (количество лошадиных сил в той или иной машине) и начал прикидывать, сколько я буду получать в год. Заодно он рассказал, что дела Вестингауза круто идут в гору – за прошедший год прибыль его компании возросла вчетверо. Фредди же сказал, что Вестингауз согласился с моим требованием сгоряча и что к моменту подписания договора он непременно передумает. Но Вестингауз не передумал. Точнее, он передумал не тогда, а гораздо позднее.
Договор был подписан, и я уехал в Питсбург, где меня ждала новая лаборатория.
Питсбург
Вестингауз вел дела с размахом. Он сказал, что я не буду ни в чем нуждаться, и сдержал свое слово – помещения, оборудование, сотрудники, все, что я пожелаю, было к моим услугам уже на следующий день. Демонстрируя уважение и желая сразу показать всем, что я не сотрудник, а партнер, он пригласил меня и приехавшего со мной в Питсбург Антала к себе домой. Роскошь, которой окружил себя Вестингауз, поражала воображение. Его вилла была настоящим султанским дворцом. Глядя по сторонам, я вспоминал ночлежки Нью-Йорка и думал о том, что деньгам, потраченным на позолоту, статуи, ковры и прочее можно было бы найти лучшее применение на благо общества. Меня часто называют «социалистом» из-за моих взглядов. Так вот, социалистом я стал, побывав на вилле у Вестингауза. Резкие контрасты заставляют задуматься.
Инженеры, работавшие у Вестингауза, невзлюбили меня. Я был консультантом и акционером компании (Вестингауз дал мне 200 акций), что ставило меня над ними, и мне благоволил Вестингауз. О том, сколько я получил за патенты и сколько буду получать с каждой машины все тоже очень скоро узнали. Сотрудники Вестингауза завидовали моему особому положению и считали, что компания могла прекрасно обойтись без меня и без моей машины. Мне не было дела до того, что они обо мне думают. Я привык к неприязненному отношению со стороны окружающих. Если ты выделяешься из толпы, тебе станут завидовать, а зависть рождает неприязнь. Инженеры Вестингауза были на голову выше сотрудников Эдисона, умевших лишь ставить эксперименты. У Вестингауза работали знающие, опытные инженеры, многие из них имели патенты на изобретения. Как я уже написал, мне не было дела до того, что обо мне думают инженеры, но мне приходилось сотрудничать с ними по работе, поэтому я попытался растопить лед в наших отношениях похвалами. Но чем больше я расточал комплименты, тем хуже становилось отношение ко мне. Сотрудники Вестингауза принимали мои комплименты за тонкие издевки.
Первоочередной моей задачей в Питсбурге было приспособление моего двигателя переменного тока к высоким частотам, которые использовались у Вестингауза (133 периода в секунду). Поняв, что без понижения частоты до используемых мною 60 периодов ничего сделать не удастся, я обратился к инженерам с просьбой понизить их и столкнулся с откровенным саботажем. Ежедневно находилось несколько причин, препятствующих понижению частоты тока. Причины не высасывались из пальца профанами, а искусно придумывались разбирающимися в электрике людьми, поэтому мне всякий раз приходилось вникать в суть и опровергать. Вместо работы мы тратили время на пререкания. Главным козырем инженеров была «экономия» – высокая частота позволяла сэкономить немного металла на проводах, и они держались за это обстоятельство так, как малое дитя держится за юбку матери. Я устал объяснять им, что только глупые люди, выбросив на ветер десять долларов, радуются сэкономленному центу. Я старался хранить спокойствие, а у менее сдержанного Антала дело доходило до перепалок. Очень быстро он заработал репутацию скандалиста (совершенно, надо сказать, незаслуженную), и отношение Вестингауза к нему заметно ухудшилось.
Мне не хотелось обращаться за помощью к Вестингаузу, поскольку это ухудшило бы отношения между мною и другими сотрудниками, а также отношение самого Вестингауза ко мне. Боссы не любят, когда к ним обращаются за помощью, они любят слышать, что «все о'кей». Но, поняв, что добром мне ничего добиться не удастся, я пожаловался Вестингаузу. Проблема была решена, но мои коллеги возненавидели меня еще сильнее. Я вспомнил Высшую техническую школу в Граце, вспомнил, как меня там травили. Но там были молодые люди, у которых в головах гулял ветер, а в Питсбурге меня травили солидные взрослые люди. Зная, как я ненавижу, когда меня отвлекают от работы, они начали постоянно отвлекать меня под различными надуманными поводами – вопросы, уточнения, просьба совета. Отказать было невозможно, потому что все делалось в интересах дела. Опытные инженеры разыгрывали из себя ничего не понимающих профанов только для того, чтобы досадить мне.
В моих лабораториях постоянно что-то случалось – исчезали документы, выходили из строя образцы, взрывались лампы. Утром я шел в лабораторию не с радостным предвкушением работы, а с тревожным чувством, думая о том, какую пакость мне еще устроили. После двух неожиданных замыканий, которые явно произошли не случайно, я взял за правило каждое утро тщательным образом осматривать все, с чем я собирался иметь дело. Предосторожность оказалась не лишней – дважды «шутники» подстраивали так, чтобы я получил удар током, словно бы случайно. Пределы их подлости были мне неведомы.
Постоянное нервное напряжение неожиданно сослужило мне хорошую службу – меня начали часто посещать озарения. Видимо, для них нужен особый нервный настрой, повышенное возбуждение. Разумеется, я не рассказывал никому кроме Антала, о своих озарениях. Коллеги сочли бы меня сумасшедшим. Я представлял все как результат мыслительной работы, и Вестингауз удивлялся тому, как я все успеваю.