революционно-творческую, – Россия (да и обе неподвижности) свалится в эту пропасть.
Часа в три лазарет инвалидов, что против нас, высыпал на улицу. Одноногие, калеки тоже пошли в Думу и знамя себе устроили красное, и тоже «республика», «земля и воля» и все такое. Мы отворили занесенные сугробами окна (снегу сегодня, снегу намело – небывало!), махали им красным. Стали они красных лент просить. Мы им бросали все, что имели, даже красные цветы гвоздики (стояли у меня с первого представления «Зеленого кольца»).
Ваня Пугачев каждый день является к нам из Думы (сидит в Сов. р. д.).
Рассуждает: «Дом Романовых достаточно себя показал. Не мужественно Николай себя вел. Ну, мы терпели, как крепостные. Довольно. А только Родзянке народ не доверился. Вот Керенский и Чхеидзе – этим народ поверил, как они ни в чем не замечены. Это дело совсем иное. А войну сразу прекратить немыслимо, Вильгельм брат двоюродный, если он власть возьмет – он нам опять Романова посадит, очень просто. И опять это на триста лет».
Не вижу что-то другого нашего Ваню – Румянцева (солдат-рабочий). И Сережу Глебова. Последний очень интеллигентен.
Какая сегодня опять белоперистая вешняя пурга. И сиянье.
5 марта, воскресенье
Вышли газеты. За ними – хвосты. Все похожи в смысле «ангелы поют на небесах и штандарт Временного правительства скачет». Однако трения не ликвидированы. Меньшинство Сов. р. д., но самое энергичное, не позволяет рабочим печатать некоторые газеты и, главное, становиться на работы. А пока заводы не работают – положение не может считаться твердым.
В аполитических низах, у просто «улицы», переходящей в «демократию», общее настроение: против Романовых (отсюда и против «царя», ибо, к счастью, это у них неразрывно соединено). Потихоньку всплывает вопрос церкви. Ее собственная позиция для меня даже неинтересна,
до такой степени заранее могла быть предугадана во всех подробностях. Кое-где на образах – красные банты (в церкви). Кое в каких церквах – «самодержавнейший». А в одной священник объявил причту: «Ну, братцы, кому башка не дорога – пусть поминает, а я не буду». Здесь священник проповедует покорность новому «благоверному правительству» (во имя невмешательства церкви в политику); там – плачет о царе-помазаннике, с благодатью… К такому плачу слушатели относятся разно: где-то плакали вместе с проповедником, а на Лиговке солдаты повели батюшку вон. Не смутился: можете, говорит, убить меня за правду… Не убили, конечно.
Со жгучим любопытством прислушиваюсь тут к аполитической, уличной, широкой демократии. Одни искренно думают, что «свергли царя» – значит, «свергли и церковь» – «отменено учреждение». Привыкли сплошь соединять вместе, неразрывно. И логично. Хотя, говорят «церковь» – но весьма подразумевают «попов», ибо насчет церкви находятся в самом полном, круглом невежестве. (Естественно.) У более безграмотных это более выпукло: «Сама видела, написано: долой монахию. Всех, значит, монахов, по шапке». Или: «А мы нынче нарочно в церковь пошли, слушали-слушали, дьякон бормочет, поминать не смеет, а других слов для служения нет, так и кончили, почитай, без службы…»
Солдат подхватывает:
– Понятное дело. Как пойдут, бывало, частить и старуху, и родичей… Глядь – и обедня…
Пока записываю лишь наблюдения, без выводов. Вернусь.
Город еще полон кипеньем. Нынче мимо нас шла двухверстная толпа с пением и флагом – «Да здравствует совет рабочих депутатов».
6 марта, понедельник
Устала сегодня, а писать надо много.
Был Н.Д.Соколов, этот вечно здоровый, никаких звезд не хватающий, твердокаменный попович, присяжный поверенный – председательствующий в Сов. раб. депутатов.
Это он, с Сухановым-Гиммером, там «верховодит», и про него П.М.Макаров (тоже присяжный поверенный, и вся та же «совместная», лево-интеллигентская группа до революции) только что спрашивал: «До сих пор в красном колпаке? Не порозовел? В первые дни был прямо кровавый, нашей крови требовал».
На мой взгляд, или «розовеет», или хочет показать здесь, что весьма розов. Смущается своей «кровавостью». Уверяет, что своим присутствием «смягчает» настроение масс. Приводил разные примеры выкручиванья, когда предлагалось броситься или на зверство (моментально ехать расстреливать павловских юнкеров за хранение учебных пулеметов), или на глупость (похороны «жертв» на Дворцовой, мерзлой, площади).
Рассказывал многое – «с того берега», конечно. Уверял, что составлению кабинета «мешали не мы. Мы даже не возражали против лиц. Берите кого хотите. Нам была важна декларация нового правительства. Все ее 8 пунктов даже моей рукой написаны. И мы делали уступки. Например, в одном пункте Милюков просил добавить насчет союзников. Мы согласились, я приписал…»
Распространялся насчет промахов правительства и его неистребимого монархизма (Гучков, Милюков).
Странный, в конце концов, факт получился: существование рядом с Временным правительством двухтысячной толпы, властного и буйного перманентного митинга, этого Совета раб. и сол. депутатов. Н.Д.Соколов рассказывал мне подробно (полусмущаясь, полуизвиняясь), что он именно в напряженной атмосфере митинга написал Приказ № 1 (где, что называется, хвачено). Приказ будто бы необходим был, так как из-за интриг Гучкова армия, в период междуцарствия, присягнула Михаилу… «Но вы понимаете, в такой бурлящей атмосфере у меня не могло выйти иначе, я думал о солдатах, а не об офицерах, ясно, что именно это у меня и вышло более сильно…»[31]
Сей «митинг» столь «властный», что к нему даже Рузский с запросами обращается. Сам себя избравший парламент. Советский Исполнительный комитет иногда соглашается с правительством – иногда нет. Выходит, что иногда можно слушаться правительства, – иногда нет. Они, советские, «стоят на стороне народных интересов», как они говорят, и следят за действиями правительства, которому «не вполне доверяют».
Со своей точки зрения, они, конечно, правы, ибо какие же это «революционные» министры, Гучков и Милюков? Но вообще-то тут коренная нелепость, чреватая всякими возможностями. Если бы только «революционность» митинга-совета восприняла какую-нибудь твердую, но одну линию, что-нибудь оформила и себя ограничила… но беда в том, что ничего этого пока не намечается. И левые интеллигенты, туда всунувшиеся, могут «смягчать», но ничего не вносят твердого и не ведут.
Да что они сами-то? Я не говорю о Соколове, но другие, знают ли они, чего хотят и чего не хотят?
Рядом еще чепуха какая-то с Горьким. Окруженный своими, заевшими его, большевиками Гиммерами и Тихоновыми, он принялся почему-то за «эстетство», выбрали они «комитет эстетов»[32] для украшения революции; заседают, привлекли Александра Бенуа (который никогда не знает, что он, где он и почему он).
Были на эстетном заседании и Макаров, и Батюшков. Но эти – чужаки, а горьковский кружок очень сплочен. Что-то противное, некместное, неквременное. Батюшков говорит, что от противности даже не досидел. Беседовал там с большевиками. Они страстно ждут Ленина – недели через две. «Вот бы дотянуть до его приезда, а тогда мы свергнем нынешнее правительство».
Это по словам Батюшкова. Д.В. резюмирует: «Итак, нашу судьбу станет решать Ленин». Что касается меня, то я одинаково вижу обе возможности: путь опоминанья – и путь всезабвенья. Если не «…предрешена судьба от века», то каким мы путем пойдем, – будет в громадной степени зависеть от нас самих.
Поворота к оформленью, к творчеству пока еще не видно. Но, может быть, еще рано. Вон, со страстью думают только о «свержениях».
Рабочие до сих пор не стали на работу.
7 марта, вторник
Мороз 11° сегодня. Исключительная зима. Ни одной оттепели не было.
Положение то же. Или разве подчеркнуто то же. Сов. раб. и с. издают приказы, их только и слушаются.
В Кронштадте и Гельсингфорсе убито до 200 офицеров. Гучков прямо приписывает это Приказу № 1. Адмирал Непенин телеграфировал: «Балтийский флот как боевая единица не существует. Пришлите комиссаров».
Поехали депутаты. Когда они выходили с вокзала, а Непенин шел к ним навстречу, – ему всадили в спину нож.
Здесь, между «двумя берегами», правительственным и «советским», нет не только координации действий (разве для далекого и грубого взора), но почти нет контакта.
Интеллигенция силой вещей оказалась на этом берегу, т. е. на правительственном, кроме нескольких: 1) фанатиков, 2) тщеславцев, 3) бессознательных, 4) природно-ограниченных. В данный момент и все эти разновидности уже не владеют толпой, а она ими владеет. Да, Россией уже правит «митинг» со своей митинговой психологией, а вовсе не серое, честное, культурное и бессильное (a-революционное) Временное правительство. Пока, впрочем, не Россией, а лишь Петербургом правит; но Россия – неизвестность.
Контакта с вооруженным митингом у нас, интеллигентов правительственной стороны, очень мало и через отдельных интеллигентов-выходцев, ибо они очень охраняют «тот берег».
Есть еще средняя часть, безвластная абсолютно: распыленные эсеры, например. Они «туда» лишь вхожи. Большинство из них просто в ужасе, как Иванов-Ра-зумник и Мстиславский.
Но такое отсутствие контакта – преступная вещь. Сегодня нам в панике звонил Макаров: дайте знать в Думу, чтоб от Сов. раб. д. послали делегатов в Ораниенбаум, на автомобиле: солдаты громят тамошний дворец и никого не слушают.
Любопытно, что П.М.Макаров теперь правительственное лицо: Керенский сделал его комиссаром по охране дворцов (Н.Н.Львов ушел, не желая проводить коренной реформы в ведомстве Двора; что, мол, за революция, лучше просто «беречь гнездо». Хорош. На его место хотят Урусова или Головина Ф.А.). Но хорош и «правительственный» Макаров. Звонит, для контакта с Советом, – нам! Уж, кажется, ни в какой мере не «официальны». Мы бросились к М-х-у[33]