Да, это безмерно важно, что теряется человеческая связь с пленными, а плен большевиков – похуже немецкого! Но я по совести не могла бы сказать Манухину: все-таки идите, для них. Ведь это то же, если честный для добрых целей поступает в охранку. Я помню —
Сутки на улицах стрельба пачками. «Комиссары» решили уничтожить винные склады. Это выродилось в их громление. Половину разобьют и выльют – половину разграбят: частью на месте перепиваются, частью с собой несут. Посылают отряд – вокруг него тотчас пьяная, зверская толпа гарнизы, и кто в кого палит – уже не разобрать. Около 6 часов, когда мы возвращались домой, громили на Знаменской: стрельба непрерывная… Сейчас, ночью, когда я пишу, – подозрительные глухие стуки – выстрелы… Бегу в столовую, выходящую на двор, смотрю на освещенные окна домовой караулки… Возвращаюсь. Потушив огонь, приподнимаю портьеру, гляжу на улицу: бело, пустынно, бело-голубовато (верно, луна за тучами) и быстро шмыгают иногда по стенке темные фигуры.
Мы здесь, в этом доме, буквально обложены войсками: в Таврический дворец их стянули до 8 тысяч. Матросы. Привезены и пулеметы. Дворец, только что отремонтированный, уже заплеван, загажен, превращен в подобие Смольного – в большевицкую казарму.
Нельзя быть физически ближе к Учредительному собранию, чем мы. И вот, мы почти в такой же темноте и неведении, как были бы в глухой деревне. Мы в лапах гориллы…
Посланцы к немцам – «имеют широкие полномочия для заключения немедленного мира» – объявил Троцкий.
А немецкие условия… впрочем, я уже писала, и, конечно, они еще хуже, чем я писала и могу вообразить.
Учредительное собрание, даже искаженное, даже выбранное дураками под штыками, – сорвано безвозвратно.
На Дону – кровь и дым. Ничего хорошего не предвидится, во всяком случае.
Мы в лапах гориллы, а хозяин ее – мерзавец.
Кадеты – прямо святыми делаются. У Шингарева только что умерла жена, куча детей, никаких средств… и мужественно приехал, и свято, и честно сидит в крепости. Да, свято и честно. Но, может быть, – «Нельзя быть честным в руках гориллы…»?
1 декабря, пятница
Винные грабежи продолжаются. Улица отвратительна. На некоторых углах центральных улиц стоит, не двигаясь, кабацкая вонь. Опять было несколько «утонутий» в погребах, когда выбили днища из бочек. Массу растащили, хватит на долгий перепой.
Из Таврического дворца трижды выгоняли членов Учредительного собрания – кого под ручки, кого прикладом, кого в шею. Теперь пусто.
Как будто «они» действуют по плану. Но по какому?
Что им нельзя допустить ни малейшего намека на Учредительное собрание в данный момент, – ясно. И с мирной делегацией они недаром торопятся. Что там с нею происходит – видно по небольшому факту: генерал Скалой (тоже взятый захватом) вышел в другую комнату и застрелился. В предсмертном письме его негодяи вымарали две строчки.
Возможно, что, подведя переговоры к концу, они откроют Учредительное собрание, чтобы оно, одобрив все предварительные действия «власти» и ее самою, санкционировало мир похабнейший. Но это если им удастся инсценировать Учредительное собрание, т. е. переарестовать нужное количество эсеров, а кадетов перебить и выпустить на сцену имеющихся уже 400 большевиков.
Подготовляя дело, «Правда» и прочие Лжи вещают аршинными буквами, что уже найдены тайные монархические заговоры кадет; призывают к самосуду. Найдены же, в действительности: разнообразные проекты вотирования в Учредительное собрание, между прочим, проект не всенародного выбора президента республики, а членами собрания (всенародные выборы в 48 г. во Франции дали Наполеона III!). Пишу это как образчик негодяйского передергивания для возбуждения неграмотной массы.
Игра ведется до такой степени в руку Германии и так стройно и совершенно, что, по логике, приходится признавать и агентуру Ленина. О Троцком – ни у кого нет сомнений, тут и логика, и психология. Но Ленин, психологически, мог бы и не быть. А вот логика… Интересы Германии нельзя защищать ярче и последовательнее, чем это делают большевицкие правители.
Наш еврей-домовладелец[46], чтобы спасти себя, отдал свою квартиру в распоряжение Луначарского «для просветительных целей». Там поселился фактор большевиков Гржебин (прохвост), реквизировал себе два автомобиля, налепил на дверь карточку «Музей Минерва» – и зажил припеваючи. Сегодня к нему от Манухина пошел обедать Горький. Этот страдальческий кретин тоже малограмотен: тоже поверил «Правде»: нашли кадетский заговор! Ив. Ив. даже ужаснулся: «Ну, идите к Гржебину есть мародерские пироги!»
Приказ арестовать Савинкова-Ропшина. Были обыски у его знакомых. Не придут ли к нам? Предложу им, для «выемки», старые ропшинские стихи. Может быть, возьмут, поищут в них «заговора».
И спрошу их кстати: не знают ли они, где он?
Ведь это интересно.
2 декабря, суббота
Продолжается громленье винных лавок и стрельба. Ни малейшего, конечно, Учредительного собрания. Зато слухи о «мирном» занятии немцами Петербурга – все осязательнее. Говорят, будто город уже разделен на участки (слухи, даже вздорные, часто показательны).
Глубокая тайна покрывает большевицкие и германские переговоры.
Явился М.И.Туган-Барановский. Смеется, толстое дитя, рассказывает, как был в Украинской Раде министром финансов. И как это хорошо – Рада. Почему же ушел? – Да так. Сюда в университет приехал. Ведь он же профессор! А лекций-то нету. – А еще почему? – Да они уже там стали такое делать, что я и не согласен. В Государственный Банк полезли, а я министр финансов. Четыре губернии, не спросясь, аннексировали. Ну, это уж что ж… А так – хорошо! Я с белым флагом ездил, перемирие устраивал между большевиками и войсками Керенского…
Словом – веселое, невинное, гадящее дитя, только ничуть не «потерянное», а всегда в мягкой люльке.
Какие-то слухи о бегстве Николая… Явно нелепые.
Остального не стоит записывать.
4 декабря, понедельник
Вчера к матери Терещенко явился матрос Карташов из Военно-революционного комитета (старый уголовник), а также комендант Петропавловской крепости Куделько с предложением освободить шестерых министров по подложным ордерам. (И Терещенко первым.) Хотя сам же матрос в Следственной комиссии, но заявил, что лишь по подложным ордерам это можно сделать.
Растерявшаяся Е.М.Терещенко обрадовалась, вручила матросу записку для сына, французскую, – имей, мол, доверие и т. д.
Лишь потом сообразила, что надо бы посоветоваться насчет странной истории.
Явилась к Манухину, слетелись другие встревоженные жены… Мы, конечно, пришли в ужас. Ясно, что это провокация, но откуда она исходит? Если бы от матроса только, то он сразу потребовал бы денег, и взял; тем более, по обстоятельствам места, все это фактически невыполнимо. Был, очевидно, план получить согласие на побег, может быть, инсценировать его, чтобы далее объявить «кадетский заговор» с «фактами» в руках.
Несчастный Ив. Ив. не спал всю ночь, утром бросился к Горькому, туда же вызвали мать Терещенко.
Горьковская жена, «знаменитая» Мария Федоровна Андреева, которая «ах, искусство!» и потому всячески дружит и работает с Луначарским, – эта жена отправилась с Терещенкой… к Ленину! Чтобы ему все «доложить».
Невкусно. Однако, по-видимому, ничего другого, после оплошности Терещенки, не оставалось.
Дальнейших подробностей не знаю. Знаю, что как-то «уладилось» и что Смольный просил эту историю не разглашать, заявив, что матрос «уже смещен».
Гм… ну а комендант?
Пауки ворочаются во тьме —
…шевелятся их спины
В зловонно-сумрачной пыли, —
а что, как, почему – не видно, не разобрать, не понять, не сообразить.
Ощущение вони, клоаки, где мы тонем.
Винные погромы не прекращаются ни на минуту. Весь «Петроград» (вот он когда Петроград!) пьян. Непрерывная стрельба, иногда пулеметная. Сейчас происходит грандиозный погром на Васильевском.
Не надо думать, что это лишь ночью: нет, и утром, и днем, и вечером – перманентный пьяный грабеж.
Слух, что большевики разрешат Учредительное собрание на 8 декабря, пятницу. Не верю, ибо логически такой ход необъясним. Ведь большинство предвидится эсеровское. Их куча. Зачем же большевики сейчас на это пойдут?
Или германская задача уже исполнена? Германский-то мир дело совершившееся, можно считать; однако Германии как будто рано, уплатив, отпустить верных слуг. А вдруг еще пригодятся?
Да и не психологично, что Ленин, при его все-таки фанатизме, согласен в эдакий момент взять плату и уйти под сень струй. Кто бы он ни был, он захочет подольше «покрасоваться».
На Дону кровавая бойня. Неизвестно, кто одолевает. Проезда нет. Мать Злобина поехала в Кисловодск – и через неделю вернулась из Таганрога, не доехав.
8 декабря, пятница
Занималась «Вечерним звоном» (такую газетку выпускали в типографии «Речи») и сюда не заглядывала. Да и все то же. Погромы и стрельба перманентны (вчера ночью под окнами так загрохотало, что я вздрогнула, а Дима пошел в караулку). Но уже все разгромлено и выпито, значит, скоро утихнет. Остатки.
На юге война, кажется, не только с казаками, но и с Радой. Большевики успели даже с Викжелем[47] поссориться. В Москве ввели цензуру. Они зарываются… или нет? Немецкие войска все прибывают, кишат, не стесняясь. Германское посольство ремонтируется.
«Влад. Ал.» – только два дня на Дону, а то был в Киеве. Посмотрим.
Если б не скука – можно бы, ничего, подождать. Но утомительное мелькание гигантских гадостей особенную наводит скуку – зевотно-отвратную.
11 декабря, понедельник
Продолжают свое. Строят «винно-кадетские» заговоры, – погреба-то утихают, сейчас последние дограмывают.
Судили вчера графиню Панину в «военно-революционном трибунале»… и… ей-богу, кажется, – все это «нарочно»: оперетка, гейша эдакая трагическая.